Между тем у Ахалциха, в ночь с 16 на 17 ноября, против каждой из четырех бригад было заложено по две батареи на возвышенностях, отстоявших от города не более как в 400 саженях. Неприятель хотя и пытался ночной вылазкой уничтожить наши работы по возведению батарей, но был прогнан картечью и штыками с большим уроном. В следующую ночь батареи были окончены и вооружены орудиями. Огонь их, поддерживаемый беспрерывно в течение трех дней, наносил значительный урон туркам; неприятельские орудия были сбиты, и в крепости произведено несколько пожаров. Принужденные добывать воду под нашими выстрелами, турки несли большие потери. Почти ежедневно они производили вылазки, но всякий раз терпели неудачу.
Блокада Ахалциха шла весьма успешно, но скоро оказался недостаток в продовольствии и отчасти в боевых припасах. Подвижной транспорт, следовавший к отряду, принужден был остановиться в 50 верстах и не мог двинуться далее за истощением волов. Тормасов приказал поднять его на вьюки и для этой цели собрать в Карталинии возможно большее число лошадей. «Поберегите, однако же, казахских и шамшадыльских татар, – писал главнокомандующий правителю Грузии[471], – ибо они усерднее служат государю, нежели грузины, которых я не просил с собой и которые, вместо пользы, делают мне только тягость, а о повиновении, которого в сей нации никогда не было видно, я уже и не говорю»[472].
Сбор лошадей, в особенности в Грузии, не изобиловавшей коневодством, не мог быть произведен скоро, и доставка провианта была весьма затруднительна. К этому надо прибавить, что 21 ноября в милиционных войсках появилась заразительная болезнь, по всем признакам – чума. Взятые в тот же день в плен турки объявили, что и в крепости появилась моровая язва. Хотя милиция была тотчас же отделена от остальных войск и приняты все меры предосторожности, но через два дня чума обнаружилась в Тифлисском и Саратовском полках.
Предпочитая сохранение здоровья войск и края покорению города, главнокомандующий признал необходимым, несмотря на приобретенные успехи, оставить предприятие и отступить от Ахалциха.
«Сколько ни превосходную имел я поверхность над неприятелем, – писал Тормасов, – владея всем пашалыком и видя из обстоятельств, что Ахалцих должен был скоро пасть, но, сообразив, что разъяренных воинов, когда они овладеют городом, ничто не удержит от прикосновения к жителям и их имуществу, так что зло сие, распространяясь в войсках, может причинить невозвратный вред и быть даже пагубным для всего здешнего края, предпочитая целость армии, высочайше мне вверенной, и благосостояние командуемого мной края, я признал полезнейшим удалиться от предстоящей явной опасности и, оставив на сей раз предприятие, невзирая на все приобретенные успехи, ускорить приближением войск к границам Грузии, со всей осторожностью, дабы при способствующей холодной погоде благовременно пресечь яд сей болезни»[473].
С этой целью 22 ноября Тормасов приказал открыть бомбардирование города, продолжавшееся беспрерывно в течение четырех дней. Город горел, дом паши также; главнокомандующий отправил парламентера, с требованием выдать царя Соломона и изгнать лезгинов из Ахалцихского пашалыка. Шериф-паша отвечал, что Соломон ушел в Эривань, а лезгины разбежались. На требование сдать город паша отвечал отказом, и тогда, 26 ноября, сняв орудия с батарей, войска отступили от Ахалциха. Неприятель преследовал отступающих, но неупорно и каждый раз был отбиваем с большой потерей.
На всем пути до самой Грузии были устроены строжайшие карантины, в которых приказано было выдержать всю милицию и 1500 семейств христиан, переселившихся в наши границы. За несколько дней до отступления Тормасов, в наказание за постоянные грабежи лезгинов и ахалцихских турок в наших пределах, разрешил милиции отогнать скот в свою собственность. Такого скота было пригнано за войсками до 50 000 голов. Ахалцихский пашалык был разорен, и Шериф-паша на довольно долгое время лишен возможности делать вторжения в Грузию.
Правда, что военные действия 1810 года не привели ни к какому конечному результату, но большим уже успехом можно было считать и то, что главнокомандующий с незначительными силами не допустил соединения турок с персиянами, разбил их по частям и имел возможность усмирить внутренние волнения, возникшие вследствие интриг Порты и тегеранского двора.
Глава 17
Происки тегеранского двора среди мусульманского населения края. Волнение в Кубинской провинции. Действия наших войск. Инструкция, данная полковнику Лисаневичу. Поведение ширванского хана. Письмо Тормасова Мустафа-хану. Усмирение волнений в Кубинской провинции. Появление грузинского царевича Левана в Осетии. Волнения осетин. Меры, принятые главнокомандующим к усмирению волнений и к поимке Левана. Экспедиция в Осетию и результаты ее. Бегство Левана в Имеретию. Князь Зураб Церетели и его поведение. Положение дел в Имеретии. Преобразование в управлении. Административное деление области. Положение дел в Абхазии. Письмо царя Соломона Тормасову и ответ на него
Совокупные усилия персиян и турок возбудить против России вновь присоединенные к ней провинции не остались напрасными. Приступая к открытию военных действий, персияне употребляли все средства к тому, чтобы отвлечь наше внимание к различным пунктам и тем ослабить те силы, которые назначались нами для отражения внешнего неприятеля. С этою целью персидское правительство на собственные средства поддерживало волнение в Имеретии, отправило беглого грузинского царевича Левана[474] в Осетию, для возмущения туземного населения, и, наконец, старалось уговорить жителей Дагестана делать вторжения в наши провинции, прилегающие к Каспийскому морю.
Полагаясь на обещания тегеранского двора и пользуясь тем, что большая часть русских войск была отвлечена действиями против персиян и турок, бывший хан Дербентский, Ших-Али, третий уже год живший в Дагестане, составил шайку разбойников и с ними производил беспокойства в Кубинской провинции. Тормасов поручил комендантам городов Баку, Кубы и Дербента объявить всем, что поймавший Ших-Али получит тысячу червонных, кто доставит его голову – 500 червонных, а те дагестанские владельцы, которые дадут ему у себя убежище, будут наказаны, как неприятели[475].
Вместе с тем главнокомандующий просил Мустафа-хана Ширванского уговорить Ших-Али покориться и приехать в главную квартиру, с полной уверенностью в своей безопасности. Но Мустафа-хан, показывая вид, что считает себя обиженным за то, что ему не дают никаких поручений, принялся за дело со свойственным ему двуличием. Он отправил в Кубу своего посланного, который объявлял народу, что прислан Мустафой для переговоров с Ших-Али о возвращении ему Кубинского ханства. Известие это произвело всеобщее волнение, пользуясь которым бывший хан, с толпой дагестанцев, и преимущественно акушинцев, ворвался в кубинское владение. С появлением его туземное население разделилось на две части: преданные нам беки перевезли свои семейства в Кубинскую крепость, под защиту русских войск, а преданные Ших-Али уговаривали народ идти встречать своего бывшего хана[476]. Многие жители оставили г. Кубу, и в короткое время вся область, кроме Будугской волости, приняла сторону Ших-Али.
Бывший наиб, родная сестра которого была замужем за Ших-Али, был сменен, и на его место предполагалось назначить Джехангир-хана, обещавшего поймать или убить виновника всех возмущений в Кубинской провинции. Отправляя Джехангир-хана в Кубу, Тормасов обещал назначить его ханом с теми же правами, которыми пользовались ханы: Шекинский, Ширванский и Карабагский[477]. Таким назначением думали убедить кубинцев, что Ших-Али никогда не будет их ханом, хотели дать им образ правления, к какому они привыкли, и, наконец, приобрести возможность содержать в Кубинской провинции меньшее число войск, так как, по предположению, новопоставленный хан будет всеми мерами противодействовать всякого рода беспорядкам и волнениям[478].
Довольно обширное кубинское владение защищалось в то время двумя батальонами Севастопольского полка, из которых один батальон составлял гарнизон крепости, а другой – охранял провинцию. Такого числа войск, очевидно, было недостаточно для поддержания спокойствия и изгнания мятежников; усилить же войска присылкой новых из Баку или Дербента было невозможно, так как там было всего по одному батальону среди населения сомнительной преданности.
Ввиду столь затруднительного положения, Тормасов приказал объявить народу, что Ших-Али ни в каком случае не будет возвращено ханство, но будет испрошено прощение, если он явится с покорностью. На последнее заявление бывший хан отвечал майору Писемскому, что желает, чтобы русские войска без пролития крови были выведены из г. Кубы. Ших-Али писал ему, что имеет право на такое требование, «поелику Куба принадлежит моим предкам и мне более тысячи лет, а вы в ней, третий день завладев, со страхом держитесь, и чтоб я еще не смел того сказать – это мне очень смешно. Подумай, много ли ты своим разумом и рассуждением принес пользы своему государю? Впрочем, я сие пишу единственно для того, чтобы не остаться впредь виновным против государя императора».
Возлагая большие надежды на ежедневно возраставшее число своих приверженцев и на помощь персиян, Ших-Али, в начале августа, подошел к г. Кубе и окружил ее. На помощь малочисленному гарнизону был отправлен из Баку плац-майор Левицкий, которому приказано, по прибытии в Кубу, принять общее начальство над войсками, оставить часть их в крепости, а с остальными выйти в поле, разбить мятежников и восстановить спокойствие в Кубинской провинции