[479]. От Джафар-Кули-хана Шекинского Тормасов требовал, чтобы он отправил тысячу человек своей конницы через Хиналугскую гору, на соединение с нашим отрядом, в г. Кубу. Через эту гору было весьма трудно пройти нашим войскам, и Ших-Али, не ожидая с этой стороны нападения, мог быть атакован врасплох, разбит или захвачен в плен.
Двигаясь от Хидыр-Зиндского поста, Левицкий вскоре встретил толпу мятежников. На вопрос, что они за люди, получил в ответ, что про то знают их беки и Ших-Али. Толпа стала увеличиваться и скоро достигла до 300 человек. Заняв высоты, лежавшие на пути следования нашего отряда, приверженцы Ших-Али открыли огонь и хотя тотчас же были прогнаны, но, рассыпавшись в разные стороны, преследовали наш отряд до р. Гилгин, где Левицкий расположился на ночлег. Поутру 13 августа перед лагерем появилось до 2000 человек пехоты и конницы, занявших все высоты. По указанию бакинцев, бывших при отряде, Левицкий двинулся дорогой, лежавшей вправо от гор; неприятель напирал на отряд с правой стороны и заставлял его часто останавливаться, чтобы отразить нападение.
Подвигаясь далее, Левицкий встретил ров, за которым, по показанию начальника отряда, собралось до 3000 человек мятежников (тысяча пеших и две тысячи конных). Имея в своем распоряжении только 120 человек пехоты, 40 казаков и одно орудие и будучи окружен многочисленным неприятелем, Левицкий счел невозможным переправиться через ров и решился возвратиться в г. Баку. Отступление русского отряда было большим торжеством для кубинцев, преследовавших Левицкого с криками: «Да здравствует хан!» Таким образом, с Кубой было прервано всякое сообщение, и бакинский комендант, генерал Репин, просил главнокомандующего об отправлении в Кубу батальона егерей, батальона мушкетеров и половины казачьего полка. Хотя в г. Кубе и были сосредоточены оба батальона Севастопольского полка, достаточно сильные, чтобы отразить нападение неприятеля, но гарнизон этот имел продовольствия только на август месяц. Помощи же от ханов Шекинского и Ширванского ожидать было нечего: ни тот ни другой не оказывали никакого содействия.
Приписывая волнение в Кубе легкомыслию народа, Тормасов удивлялся малодушию начальников, запершихся в крепости с двумя батальонами, тогда как, по его словам, одного батальона было бы достаточно для защиты города, жители которого были обезоружены, а другой батальон мог действовать наступательно. Главнокомандующего более всего заботил недостаток продовольствия, и он обвинял в том генерала Репина, не принявшего мер к доставлению провианта из Баку или Дербента при самом начале волнений. Теперь же снабжение Кубинской крепости провиантом было делом крайне затруднительным, точно так же как и посылка войск, просимых генералом Репиным. Имея сам весьма мало войск, Тормасов не мог отделить их для усмирения Кубинской провинции. Необходимо припомнить, что в это время одна часть войск была направлена против царя Соломона и помогавших ему турок, другая находилась в Карталинии против ахалцихского паши, с которым соединилось до 8000 персидских войск, третья – в Памбаках, против полчищ Аббас-Мирзы, который, по известиям, находился в Эривани, и, наконец, четвертая, менее чем в два батальона, защищала Шекинскую, Елисаветпольскую и Шамшадыльскую провинции. Сам главнокомандующий имел в своем распоряжении только четыре батальона, с которыми и занимал центральную позицию, чтобы прикрыть с одной стороны Тифлис, а с другой – Казахи и двинуться туда, где будет более опасности.
Между тем волнение в Кубе усилилось настолько, что Тормасов, несмотря на малочисленность своих сил, принужден был приказать генерал-майору Небольсину отправить из Елисаветполя одну роту Троицкого мушкетерского полка, с тем чтобы она, следуя через г. Нуху и соединясь там с тысячью человек шекинской конницы, двинулась через Хиналугскую гору. В то же самое время находившемуся в Карабаге полковнику Тихановскому приказано взять две роты егерей с одним орудием и, следуя в Кубу, по дороге присоединить к себе по одной роте с орудием из Баку и Дербента. Пробившись в Кубу и оставив один батальон в составе гарнизона крепости, полковник Тихановский с остальными войсками должен был или схватить Ших-Али, или выгнать его из кубинских владений[480].
Выступив по назначению, Тихановский 18 сентября дошел до р. Сумгаит, а 20-го числа – до караван-сарая Догумли, близ горы Беш-Бармак, где получил уведомление от Джехангир-хана, командовавшего шекинской конницей, что, по выпавшему снегу, он скоро к нему присоединиться не может. Тихановский решился выждать прибытия шекинской конницы, но на рассвете 22 сентября, верстах в шести от нашего лагеря, была замечена неприятельская партия в 200 человек, расположившихся по высотам. Желая остановить наши войска, кубинцы несколько раз атаковали отряд Тихановского, но каждый раз были отбиваемы. Поддерживая в течение двух дней перестрелку с неприятелем, Тихановский выждал здесь прибытия к отряду полковника Лисаневича, назначенного начальником войск, действовавших против Ших-Али-хана.
Зная решительный характер Лисаневича, его мужество, опытность в военном деле, знание местных обстоятельств, языка и обычаев народа, Тормасов счел необходимым отправить Лисаневича в Кубинскую провинцию и поручить ему усмирение восстания.
«Обратите все свое стремление, – писал ему Тормасов, – первоначально на Ших-Али и его скопища, чтобы разбить оные, рассеять и выгнать из Кубинской провинции; особу же самого изменника и нарушителя общественного спокойствия Ших-Али приложите все тщание, чтобы или достать в наши руки, или убить, не имея против него ничего священного, а кто сие исполнит, тот получит в награждение тысячу червонцев и чин с жалованьем или имение в Кубе, смотря по состоянию человека. Бога ради, не жалейте ничего, чтобы сие исполнилось, для будущего спокойствия в том краю и для спасения рода человеческого.
Совершив же сие, не останавливаясь, приведете в устройство Кубинскую провинцию, щадя и милуя покорных, наказуя и истребляя ожесточенных мятежников. Наипаче же старайтесь переловить главных зачинщиков мятежа или погубить их вовсе, так как и имущество их, кроме принадлежащих им крестьян, если оные будут покорны, ибо они должны поступить в казну»[481].
Имея основательную причину подозревать, что Мустафа-хан Ширванский продолжает поддерживать свои сношения с Ших-Али-ханом, и зная, что Лисаневич лично знаком с Мустафой, главнокомандующий поручил ему разузнать о причинах неудовольствия Мустафы и передать ему письмо.
«Из содержания сего письма, – писал Тормасов, – которое прошу вас прочесть со всем вниманием, ваше превосходительство усмотрите, что пишу оное с прежними чувствованиями искреннего к вам благорасположения, которое душевно желал бы навсегда сохранить. Но прибавлю, однако же, со сродной мне откровенностью, что если кто из нас за добро платит злом и за сердечную откровенность – хитростями персидской политики, то пусть судит и наказует того сам Бог сердцеведец.
Если приближенные ваши, из коих я некоторых знаю, были причиной такой непонятной в вас перемены, то судите сами, добра ли они вам желают или зла? До сих пор вы, управляя ханством, высочайше вам вверенным, сообразно обязанностям верноподданного, наслаждались мирным счастием, пользовались всеми своими правами и преимуществами, были спокойны и имели счастие приобрести обильные щедроты и благоволение государя императора.
Вопрошаю притом вас дружелюбно: нарушен ли был когда-либо ваш покой со стороны российского правительства, которое всегда печется единственно о том, чтобы истинно верным людям устроять прочное счастие? Теперь же, когда злые ваши советники произвели в образе ваших мыслей перемену, скажите по совести, чувствуете ли вы себя спокойным и не ужасает ли вас будущее? Ибо я полагаю, что совесть есть наилучший судья и помощник ее, постельная подушка, всегда шепчет в ухо преступившему свои обязанности.
Если любимцы ваши, а в душе их вам враги, поселили в вас мысль, что я хотел иметь с вами свидание во вред для вас, и привели мужественный дух ваш к недоверчивости, то я не им, а вам удивляюсь, что в сем случае оказали малодушие, поверив пустым головам, кои, устраивая вам вред, основывают оный на каких-либо личных своих выгодах.
Если сии же самые бессовестные советники ваши внушили вам, что дружба моя и приязнь, изъявляемые мной во всех моих к вам письмах, есть действие какой хитрости и нечистосердечное излияние чувствований моего к вам благорасположения, то сие явно доказывает уже или какие-либо вредные их виды против вас самих, или что они куплены неприятелями России и вашими собственными.
Наконец, если некоторые из приверженцев Ших-Али, близкие к вам и мне известные, внушали вам мысль, неприметно его поддерживать или, наконец, воспользоваться разграблением Кубинской провинции, то последствия сего дела не могут быть благоприятны. Приведя теперь в окончанию военные дела с Персией и против туров, я обратил уже к Кубе важную часть войск. Ших-Али я рассею, накажу кубинцев и отыщу вину сего мятежа. Прибавлю еще и то, что, как верный слуга государя императора, для пользы службы не послаблю ни отцу, ни другу.
Все те разглашения, какие вашими посланными, по моему согласию, в Ших-Али были сделаны, в превратном, однако же, виде, мне в совершенстве известны, так как и то, что внушаемо было самим кубинцам… Знаю, что ваше превосходительство скажете, что враги стараются вас оклеветать предо мной, но я врагов ваших знаю, и явных и скрытных, о коих вы сами неизвестны. Доносы их на вас или совсем не принимаю, или с чрезвычайной разборчивостью и не иначе, как исследовав верными путями. Сношения ваши с изменником Селимом, зная вашу с ним дружбу и близкое родство, я всегда принимал со снисхождением, и хотя часто напоминал вам обязанности к его императорскому величеству, однако же, скажу правду, смотрел на то сквозь пальцы, и простил бы оные, если бы не имел причины сомневаться, что тут действует в сношениях не одно родство, а есть, может быть, другие замыслы.