На доведенные до сведения моего секретные советы ваши с некоторыми дагестанскими владельцами, на посольство ваше к султану Хусейну, в местечке Агаре, на посылаемых людей к изменнику Селиму и Ибрагим-хану, на советы через ваших доверенных людей, даваемые Ших-Али, на предложения, сделанные Сурхай-хану, мне известные, на донесения моих поверенных, кои повсюду у неприятелей России видят ваших посланцев, и самые перехваченные из Персии письма я равнодушно смотреть никак не мог, и имею неоспоримое право, победив неограниченную уверенность мою, на вас взять подозрение»[482].
Несмотря на то, главнокомандующий давал еще раз случай Мустафе оправдаться в возводимых на него обвинениях и, в доказательство верности хана, требовал, чтобы он обратил часть своих войск «на поражение Ших-Али, на поимку его или на всеконечное его истребление».
Человек весьма строгой жизни, но подозрительный, Мустафа легко поддавался чужому влиянию. При объяснениях с полковником Лисаневичем он клялся, что невинен и не только не имел никаких сношений с кубинцами, но предупредил полковника Тихановского о существовании волнения гораздо ранее, чем оно сделалось явным.
– Я считаю смешным, – говорил Мустафа, – обвинение меня в доброжелательстве врагу по крови, и, если бы кто сыскался поймать или убить Ших-Али, я от себя дал бы тому 10 000 червонных.
Ширванский хан уверял Лисаневича, что никаких сношений ни с казикумухским владельцем, ни с дагестанскими обществами он не имеет. Мустафа не скрывал, однако же, что брат его Измаил имел сношение с Селим-ханом, но теперь, говорил он, эти сношения пресечены и недовольный Измаил удалился в Кюру, чтобы оттуда пробраться в Персию. Мустафа клялся в своей верности и предоставил Лисаневичу взять ширванской конницы столько, сколько он пожелает. Лисаневич взял всего сто человек отборных и писал Тормасову, что Мустафа, сколько бы ни интриговал против нас, не может быть опасен. «За всем тем, по недоверчивости его характера, нужно, полагаю я, издали надзирать через верных людей обращение его поступков, обласкивая между тем, сколько можно более, дабы умягчить природное в нем упорство в недоверчивость».
Прибыв к отряду Тихановского и приняв начальство над войсками, Лисаневич, не заходя в г. Кубу, двинулся прямо против скопищ Ших-Али, находившихся в селении Эршели. Приверженцы бывшего хана защищались не долго, и Ших-Али, постепенно выбиваемый из занимаемых им укрепленных позиций, принужден был удалиться в Юхари-Баш, место, укрепленное самой природой, с воинственным населением, составлявшим лучшее кубинское войско, весьма преданное Ших-Али. Преследуя по пятам отступавших, Лисаневич ринулся к Юхари-Башу, но Ших-Али не выждал нападения и, переправившись через р. Самур, бежал в Табасарань, к зятю своему Абдула-беку.
Табасарань хотя и считалась в подданстве России, но подданство это было только номинальное. В действительности же страна эта была разделена между несколькими владельцами, друг от друга не зависевшими и несогласными между собой. Лисаневич двинулся по следам бежавшего и, переправившись через р. Самур, 25 октября подошел к селению Эрси, где заперлись приверженцы Ших-Али. Неприятель открыл огонь по приближавшемуся нашему отряду, но штыками был выбит из селения; Ших-Али бежал к акушенским лезгинам. Преследовать его в труднопроходимых горах и с малочисленным отрядом не было возможности, а потому Лисаневич, взяв присягу с табасаранцев, что они не дадут более убежища бежавшему хану, возвратился в г. Кубу[483].
С удалением Ших-Али волнения в большей части Кубинской провинции были прекращены, сообщение Кубы с Бакой восстановлено и проезд в Дербент обеспечен.
Назначение Джехангира ханом Кубинским было признано неудобным, так как, по донесению полковника Лисаневича, «беки и простой народ, из коих большая часть не сунни, а хан-шиэ, не хотят его иметь ханом, а поставить его против желания народа значило дать пищу для новых волнений»[484]. К тому же народ привык отчасти к русскому правлению и, находясь под его охраной, не имел нужды, сверх платимых податей, уделять еще и на содержание хана. Все эти соображения побудили Лисаневича для управления Кубинской провинциею учредить диван из трех беков, с жалованьем из местных доходов и под председательством старшего воинского начальника, которым на этот раз был оставлен полковник Тихановский.
Такими мерами Кубинская провинция была успокоена и Ших-Али должен был навсегда отказаться от мысли возвратить потерянное владение. Тегеранский двор не оказал ему никакого содействия и, заботясь о собственных интересах, оставил без поддержки и другого своего эмиссара, царевича Левана, отправленного в Осетию для поднятия туземного населения против России.
Народ, известный под именем грузинских осетин, составлял в то время население около 5000 семейств, занимавших четыре ущелья, отделенные друг от друга высокими горами. По именам рек, протекающих по этим ущельям, осетины назывались: арагвскими, ксанскими, лиахвскими и нарскими.
С давних времен осетины находились в подчинении грузинских царей, управлялись поставленными царем лицами, преимущественно из грузинских князей. Впоследствии некоторые князья успели сначала сделать эти назначения наследственными в своей фамилии, а потом, пользуясь различными обстоятельствами, обратили осетин в своих крестьян. Так, арагвские осетины, по присоединении Грузии к России, были признаны казенными, но в 1806 году, по ходатайству князя Цицианова, пожалованы в потомственное владение князьям Эрнстовым. Лиахвские осетины принадлежали частью царю, а частью князьям Мочабеловым; с присоединением Грузии царские поступили в казну, а прочие остались у своих владетелей. Нарские осетины считали себя независимыми и состояли в управлении избранных ими старшин. Живя в горах и занимаясь преимущественно грабежом, они не платили русскому правительству никакой подати.
Находившиеся же во власти помещиков, по свидетельству современника, «испытывали такие насилия и жестокости, каковые на Кавказе никогда не были известны». Владельцы продавали их детей, отнимали жен и лишали имущества. Осетины ненавидели своих помещиков и всегда готовы были действовать против русского правительства, так как, по их убеждению, оно отдало их в рабство грузинским князьям.
При подобном настроении умов не трудно было поднять осетин одним обещанием лучшего будущего. Осетины готовы были слушать и следовать за каждым, кто пообещает доставить им свободу. Таким лицом явился из Персии царевич Леван, сын грузинского царевича Юлона, находившегося в Санкт-Петербурге и просившего императора Александра о прощении сына и о доставлении его к нему в Петербург. Получив известие о появлении Левана в Осетии и имея повеление императора удовлетворить желанию отца, Тормасов отправил в Осетию протоиерея Картвелова, бывшего воспитателем царевича, с поручением уговорить Левана вернуться в Грузию. Царевич отвечал, что с тех пор, как его отец, мать и родственники признали над собой власть русского императора, он отказался от них и никогда не будет искать покровительства русского правительства. После такого ответа главнокомандующий приказал прекратить с Леваном всякие переговоры. «Оставьте его, – писал Тормасов правителю Грузии, – на произвол собственной его несчастной участи, и, не давая такой слабой лихорадочной голове чувствовать, что мы интересуемся им, постарайтесь довести его до такого состояния, чтобы он буйную свою голову или сам с повинной ко мне принес, или бы вовсе лишился оной. На это же можно сыскать способы и есть у вас деньги»[485].
В конце июля 1810 года осетины, подстрекаемые Леваном, напали на пограничное селение Цхинвал, ворвались в сады, но были прогнаны бывшею там ротой егерей, при содействии жителей и грузинской милиции. По получении известия о волнении, открывшемся в Осетии, правитель Грузии, генерал Ахвердов, прибыл в Цхинвал, чтобы успокоить встревоженных жителей. Не теряя времени, он тотчас же принял меры, чтобы при посредстве самих осетин, вообще жадных до золота, достать Левана в наши руки; но бдительность и осторожность
царевича были причиной неуспеха в этом отношении. Скрываясь в труднодоступных местах, Леван продолжал деятельно заниматься организацией восстания и, склонив на свою сторону большую часть осетин, стал производить с ними набеги на Карталинию, разорять жителей и угонять скот. Чтобы остановить подобные вторжения и обеспечить жителей, Тормасов отправил из Тифлиса в Цхинвал роту Кабардинского и роту 15-го егерского полков.
«Нужно окончить, – писал главнокомандующий, – те снисходительные меры, кои доселе были употребляемы против здешних обитателей. Восьмилетние опыты кротости только их разбаловали и доказали на опыте, что для азиятца, так же как и для горячей лошади, лучшее средство есть мундштук – он делает их послушными и кроткими.
Вот доказательство, как они нас обманывают, считая, что могут выплакать и выпросить себе прощение, в чем бы они ни были виноваты; эти осетины, которые клялись вам быть ревностными исполнителями вашего приказания и непременно поймать Левана, сами теперь сделались главнейшими мятежниками. Это не раз уже случалось со многими здесь начальниками. Итак, сила и страх, страх и сила справедливости одни только могут здесь действовать успешно, а милосердия здешний народ не чувствует и не понимает»[486].
С прибытием двух рот из Грузии был составлен наступательный отряд, который заставил Левана удалиться в горы к осетинам, принадлежавшим князьям Мочабеловым, и поселиться в крепостце Схлеби, в 25 верстах от Цхинвала. Здесь в ожидании прибытия, согласно обещанию дяди своего, царевича Александра, с персидскими или турецкими войсками, Леван волновал народ, рассылал прокламации и письма, в которых писал, что царевич Александр идет в Грузию с многочисленными войсками, и приглашал грузин с собою. Наученные опытом, грузины не верили этим обещаниям, но осетины, прельщенные Леваном, обещавшим от имени Баба-хана чрезвычайные награды, отправили семейства и имущество в труднодоступные места и собирались в разных пунктах большими толпами. Тормасов приказал правителю Грузии отправить в Осетию войска для разогнания приверженцев Левана, но генерал Ахвердов находил это неудобным.