[505], и поручил Симоновичу настаивать на отправлении депутатов и в числе их прислать непременно князя Григория Церетели, сына князя Зураба. «Сие для нас нужно потому, – писал он, – что сей двуличный человек, коего истинное расположение искусно в нем скрыто и который имеет сильное в Имеретин влияние, когда сын его будет находиться в С.-Петербурге, не отважится явно ни на какое предприятие».
Главнокомандующий уговаривал Зураба не упорствовать в отправлении сына и помнить, что другой его сын, Семен, находится в числе сообщников бежавшего царя; что двоюродный брат его, князь Кайхосро Церетели, находится там же и что, наконец, император, не видя в числе депутатов ни самого Зураба, ни одного из его сыновей, будет иметь основание заключить о неискренности и малом усердии его к общим пользам Имеретин и России. Внушения эти не подействовали на Зураба, и он по-прежнему оставался противником отправления депутатов.
«Ни оказываемое к нему уважение, – писал Симонович, – ни ласки и обещаемые награды не могут возбудить в нем искреннего к нам расположения, и он весьма тщательно продолжает корреспонденцию с царем и ахалцихской своей родней, которую, если бы хотел (разве только кроме Кайхосро Церетели), давно бы всю мог вызвать»[506].
Не предвидя со стороны князя Зураба не только содействия, а, напротив того, одно сопротивление всем мерам, предпринимаемым нашим правительством, Симонович просил главнокомандующего, под предлогом совещания по делам Имеретин, вызвать Церетели в Тифлис и оставить там на некоторое время. Тормасов готов был исполнить эту последнюю просьбу, как вдруг Зураб сам изъявил желание отправиться в столицу Грузии, для свидания с главнокомандующим. Вслед за тем и депутаты также отправились в Тифлис.
Столь быстрая перемена в поведении наиболее влиятельных лиц возбуждала некоторое подозрение и заставляла быть чутким ко всему происходившему в Имеретин. Оставив при себе как Зураба Церетели, так и прибывших депутатов, Тормасов просил Симоновича зорко следить за всеми оставшимися родственниками и приверженцами бывшего сахлтухуцеса, потому что, по словам главнокомандующего, «может быть, в предмете самого старца есть то, чтобы, если в Имеретин, подобно прошлому году, что-либо произойдет, то, умыв руки свои, подобно Каиафе, сказать: я был на службе государя императора в отлучке из Имеретин и неповинен в грехе имеретинцев»[507].
Подозрения главнокомандующего были вполне основательны, и скоро открылось, что имеретины ожидали ответа от своих посланных в Константинополь с просьбой о присылке вспомогательных турецких войск[508] и с обещанием предать себя в полное покровительство султана. Принятые благосклонно, имеретины были обнадежены, что Порта непременно окажет им помощь и примет под свое покровительство. Посланным было объявлено, что турецкие войска ринутся по двум направлениям: из Батума на Поти и из Ахалциха в Имеретию.
Покорение турецких крепостей, Поти и Анапы, доставило нам господство на всем северо-восточном прибрежье Черного моря. Господство это, крайне невыгодное для Порты, заставляло ее употреблять все меры к тому, чтобы возвратить потерянные владения. Надеясь на содействие туземного населения, турецкое правительство деятельно готовилось к открытию военных действий и сосредоточивало войска в Трапезонде, Батуме, Ахалцихе и Карсе. Турки искали союза у дагестанцев и уговаривали владетеля Гурии уступить им лежавшие на пути к Поти две крепости: Балейту и Гуриамту. Мамия не только отказал, но в августе представил генералу Симоновичу полученный им с нарочным султанский фирман на имя Хазнадар-оглу и письмо от последнего.
«По получении нашего повеления, – писал султан Хазнадару, – имеете ведать, что, подвинутые гневом, мы намерены послать, при Божией помощи и милости нашего святого пророка, морем и сухим путем войска против врагов нашего закона – московских войск, вынуть их жилы и выручишь завладенные ими земли наши. Ныне хотя Гуриели принужден был покориться московским войскам через большие драки, но сила их в тех местах не более сил войск в России находящихся, и они надеются на помощь грузинского народа, который известно, что прежде сего был к высочайшему двору покорен и как подданный, а русские из многих своих ухищрений привели их под свое покровительство и считают Грузию своей… Для выручения турецких земель должен ты идти с разъяренным сердцем и вытеснить их; в таком случае грузинский народ, по-прежнему, будет нам покорен и русским неприятель; в противном же случае будет наказан. Ты же, капучи-баши, имеешь по получении сего нашего фирмана писать письма к первостатейным особам в Грузии и послать людей, чтоб они от русских отказались и были бы к нам, по-прежнему, покорны».
Получив такое приказание, Сулейман-Хазнадар-оглу отправил прокламацию владетелю Гурии, его родственникам, духовенству, народу и всем имеющим голос.
«Против врагов нашей религии, московских гяуров, – писал он, – морем и сушей предназначено принять поход, а потому сановники высокой державы в настоящем священном году со всех сторон, засучив рукава возможности, с громадною армией двинутся против названных гяуров, и с целью истребления и уничтожения их и отторжения крепостей, владений и земель мусульманских, покоренных ими, выказывают стремление.
Теперь, во внимание к тому, что жители Грузии с давнего времени считаются зависящими от высокой державы почти в качестве ее подданных, и во внимание к тому, что (те гяуры) насмехаются над вашими эмирами, завладели вашими владениями и причинили унижение вашим фамилиям, в настоящее радостное время, по высочайшему повелению шехин-шаха (султана), отовсюду предпринимается движение против них: на Тифлис пойдет эрзерумский вали и сераскир восточной части, счастливейший Эминь-паша; через Ахалцих идет начальник чалдырский, счастливейший Мамед-Шериф-паша, с значительной армией; от моря мы, сераскир прибрежья Черного моря, управляющий прибрежными санджаками Черного моря, с множеством приготовлений и походных потребностей и большой армией, выступим из Трепизонда и, по милости Аллаха, в близкое время прибудем на Батумское поле и оттуда двинемся на истребление русских гяуров в Поти и для очищения от них тех местностей».
Со своей стороны Мехмед-Эминь Эрзерумский уведомил князя Мамию Гуриеля, что весной, когда Хазнадар и Шериф-паша с 80 000 человек двинутся против России, он придет к ним на помощь с 10 000 человек. Турки надеялись поднять всю Имеретию, овладеть Гурией и осадить крепость Поти. Последняя была в неудовлетворительном состоянии: два бастиона ее были повреждены, и хотя исправление их было начато еще в 1810 году, но за недостатком рабочих подвигалось весьма медленно. Вместо 36 орудий, полагавшихся на вооружении, в Поти было только 8 турецких орудий, да и те требовали исправления; лафетов, годных для стрельбы, было только три, а боевых припасов весьма ограниченное число. Находившиеся в Поти пять рот Белевского полка были переполнены больными, и случалось, что здоровых не хватало для смены караулов. Несмотря на то, полк занимался рубкой леса вокруг крепости, починкой ее брустверов, развозкой и переноской провианта. Для исправления работ в крепости было вытребовано, с большими затруднениями, до 100 человек рабочих из Мингрелии, которые, с наступлением зимы, были распущены, потому что «по наготе своей не могли работать», а по неимению съестных припасов принуждены были отправиться за ними домой.
Укрепление Редут-Кале, расположенное на песчаном берегу моря, не имело вовсе рва и состояло из небольшого вала, перейти через который не составляло никакого труда. Казармы и офицерские строения пришли в совершенную негодность; соляной магазин – также, и ожидаемую из Крыма соль пришлось отправить в Поти. Для защиты Редут-Кале необходимо было не менее двух рот, и так как взять их было неоткуда, то Симонович считал лучшим уничтожить это укрепление, а взамен его построить таковое за р. Циви, на что и получил разрешение главнокомандующего. Вообще, все крепости, находившиеся на берегу Черного моря, требовали самостоятельной обороны, а между тем число наших войск было весьма мало для того пространства, которое приходилось оборонять, среди населения, мало нам преданного, и местности, чрезвычайно неудобной для обороны. Чтобы сколько-нибудь облегчить свое положение, Тормасов старался обласкать преданного нам абхазского владельца Сефер-Али-бея и содействовать прочнейшему утверждению его в Абхазии.
Положение его в это время было еще очень шатко. Хотя в начале 1810 года Сефер-Али-бей, названный при святом крещении Георгием, и был принят в подданство России со всем его владением, но подданство это было лишь номинальное, так как в Абхазии существовала борьба партий и партия Арслан-бея была едва ли не сильнейшей.
Сефер-Али-бей принужден был удалиться из Абхазии сначала в Мингрелию, а потом в Кутаис, где и получил уведомление от главнокомандующего о пожаловании ему высочайшей грамоты с инвеститурой, ордена Св. Анны 1-го класса и пенсиона по 2500 рублей в год. Симонович советовал Сеферу немедленно отправиться в Абхазию, чтобы с должной церемонией принять там знаки, пожалованные императором, но, доносил Симонович, «он мне объяснил, что весьма для него опасно принять оные в теперешнее время, когда соперник, брат его, владеет Сухумом и, следовательно, почти всей Абхазией, и что он, услышав об утверждении его владельцем, будучи сам утвержден от Порты, непременно нападет на него с турецкими войсками, разорит и выгонит из Абхазии»[509]. Сефер-Али-бей просил отложить церемонию принятия регалий до тех пор, когда русские войска овладеют Сухумом.
Последнее обстоятельство состоялось 9 июля 1810 года. В этот день, в три часа пополудни, эскадра, под начальством капитан-лейтенанта Додта, подошла к Сухуму и открыла огонь со всех судов. К вечеру большая часть амбразур была разрушена, почти все лафеты подбиты, и турки отвечали редкими выстрелами. Всю ночь флотилия поддерживала огонь, и наутро неприятельских войск на стенах крепости уже не было видно; стоявшие на рейде суда были потоплены, дома горели и разрушались.