– Ты же обещал рассказать о моем прошлом, а не о дурацком будущем.
– В данном случае это одно и то же.
13
Что в коттедже на том берегу ни одно окно не было освещено, что меня удивило, а ночное небо еще озаряли всполохи позднего заката, а значит, самая темная пора ночи еще не наступила, – все это привлекло мое внимание не сразу. Я глубоко опускала весло в усыпанную палой листвой воду. Был еще июнь, но осень, казалось, уже незаметно подкралась и ободрала несколько осин. Я так и не переоделась после поездки в Дулут. Я не сняла в «лофте» ни теннисные туфли, ни выходные джинсы, в которых мне было тесно, когда я орудовала веслом. И Патрин обруч для волос впивался в голову, отчего стянутая им кожа нестерпимо болела, словно жаловалась.
«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» – словно повторяла моя голова с каждым моим гребком.
Я не собиралась плыть в какое-то конкретное место, я просто хотела оказаться подальше от дома. И я отдалась на волю ветра и озера, позволила ветру и озеру унести меня куда угодно. После нескольких минут гребли я положила деревянный черенок весла на колени, и каноэ заскользило по водной глади. В висках стучала кровь. Боль сместилась от головы к челюстям и задней части черепа, вызывая тошноту, заставив меня вспомнить, что на обратном пути из Дулута мы так и не остановились поужинать. А на завтрак, совмещенный с обедом, я ограничилась несколькими кургузыми клубничинами. Когда я подумала об этом, когда поняла, что, по сути, целый день ничего не ела, мне стало и впрямь совсем плохо. И внезапно нахлынуло ощущение дурноты. Хотя могу сказать, что это ощущение преследовало меня несколько последних часов, словно дожидаясь, когда я окажусь на открытой местности, посреди озера, прежде чем меня атаковать. У меня кружилась голова, тело стало как ватное. Каноэ доплыло до дальнего берега, и стоило мне повернуть голову, как все начинало качаться перед глазами. И озеро Стилл-Лейк перестало казаться спокойным[28].
Хватаясь обеими руками за борта, я осторожно вылезла из лодки. И хотя я ничего такого заранее не планировала, меня не удивило, что я бреду и шуршу влажной галькой под верандой-палубой коттеджа Гарднеров. В голове у меня не было вообще ни одной мысли. Я просто была голодна, и утомлена, и прилично одета, и не хотела оглядываться на хижину, где за окном маячила мама и держала в липких пальцах обкусанную грушу.
Я пробралась к входной двери.
Нет, сказала я потом в полиции, я беспокоилась не о Поле. Я беспокоилась о том, где бы поесть. Я решила, что просто войду в коттедж – я ведь знала, что входная дверь никогда не запиралась, – пороюсь в кухонном буфете и найду коробку брецелей. Я знала, что никого при этом не разбужу, просто беззвучно пожую и уйду, и никто даже не заметит пропажи. Но когда мне в голову пришла такая мысль: найти брецели или батончики мюсли, я поняла, что этого недостаточно, что мне захочется открыть холодильник, и поесть творожного сыра прямо из коробки, и выудить двумя пальцами из банки два оставшихся маринованных корнишона, и слопать остатки сваренной для Пола лапши прямо из его плошки. Покончив с едой, я думала сходить, не зажигая свет, в туалет и пописать (тихонько, чуть слышно журча), опустить в карман лавандовый обмылок, стащить сотовый Патры и засунуть под футболку рукопись Лео. Разве я не спланировала все это давным-давно? Мне вдруг показалось, что да, спланировала. Но, разумеется, никакой это был не план, а просто пульсация в моей голове, просто засевшее стремление взять больше, чем мне нужно.
«Фи-и-фа-фо-фам!» – подумала я, медленно повернула дверную ручку и вошла.
В большой комнате царил мрак, ничего было не различить. Сначала я увидела большие треугольные окна, а за ними – узкую полоску света, от которой я сбежала: освещенные окна родительской хижины. По привычке я скинула теннисные туфли и поставила их у стены.
В одних носках я прошла к буфету. И мысленно нацелилась на снэки в мятых пакетиках. Еще я надеялась найти батончики мюсли с арахисовым маслом, аккуратно сложенные в коробках. Дверца буфета издала сдавленный скрип, и не успела я схватить коробку и закрыть буфет, как волосы у меня на шее вздыбились.
– Линда?
Я обернулась.
В тени на кушетке сидела Патра. Она медленно встала черным силуэтом на фоне окна, и у меня возникла какая-то абсурдная уверенность, что, если я ни слова не пророню и останусь стоять как вкопанная, она меня не заметит.
– Это ты?
Я молчала и не шевелилась.
– О господи! – продолжала она. На ней была футболка, и ее голые ноги белели во тьме как березовые стволы. Она даже не удосужилась прикрыть краем футболки голые ляжки, когда подошла ко мне. – Что ты тут делаешь? А, постой, Лео забыл тебе заплатить, да? Или ты оставила в машине свой рюкзак? Боже ты мой, Линда! Я видела, как ты плыла в лодке через озеро, я смотрела на тебя и думала – такая вот мысль мне пришла – она плывет нас спасти, эта девочка в лодке. В темноте такая странная чушь в голову лезет! Так странно ведет себя мозг, воображает себе всякую… И ты не знаешь, то ли это сон, то ли нет, и ты думаешь: это девочка, это же умная девочка сидит на веслах и плывет к нам, чтобы увезти нас отсюда…
– На одном весле… – едва слышно прошептала я.
– Что?
– Два весла в шлюпке, а у каноэ одно весло.
– А, ну да. – Она приложила руку к виску, отчего ее футболка приподнялась и из-под нее показались трусики. – Я несу чепуху. Наверное, я задремала, перед тем как выглянула в окно, и увидела тебя. Лео забыл выписать тебе чек? Или ты пришла за чем-то еще?
А и правда, зачем я пришла? У меня громко заурчало в желудке, и теперь я смогла получше осмотреть комнату. Я увидела закрытую корзину для пикника на кухонной стойке, сотовый в руке у Патры, заметила, как она нетерпеливо постукивает по нему пальцем, глядя мне в лицо и дожидаясь моего объяснения. Я перевела взгляд на дверь в детскую. Дверь была закрыта. Под ней виднелась полоска света. И когда Патра повернула голову, проследив мой взгляд, до моего слуха донесся тихий голос Лео.
Патра дотянулась до выключателя, и меня охватила легкая паника.
– Подождите…
– Должна тебе сказать: у нас никто не спит.
– Но… – Я подсознательно все еще надеялась сбежать незамеченной.
– Сегодня у всех бессонница!
Тут дверь в детскую отворилась, и показался Лео. Патра включила свет, и мы оба, внезапно полуослепнув от яркой вспышки, сощурились. Лео с удивлением – нет, с испугом – вытаращил на меня глаза: он явно не ожидал меня увидеть.
– Что? – спросил он, и на мгновение по его лицу пробежала тень страха. И мне вспомнилось то утро, когда я его впервые увидела в доме, сжимая в руке мачете. Тогда он показался мне совершенно безобидным, почти незаметным. Он пожал мне руку, представился, налил нам по стакану сока. А теперь он вел себя так, словно я представляла для него опасность, а может, так оно и было – и мне этого очень хотелось! – но не в том смысле, что он себе напридумывал. Стараясь не привлекать внимания к своим действиям, я положила коробку с батончиками на стойку, задвинув ее за корзину. Скрестила руки на груди.
– Линда? – продолжал он.
– Ты забыл ей заплатить, – пояснила Патра.
– Разве? – Лео буравил меня взглядом. Похоже, он намеревался учинить мне допрос о причинах моего незваного появления в доме, но потом вроде как передумал. – Забыл! Пожалуй, что забыл… – Как и я, он все еще не переоделся после поездки: все те же шорты-хаки и аккуратно заткнутая за пояс рубашка, но теперь на нем еще были черные тапки. Они шлепали по его голым пяткам, когда он пересек комнату и сел за стол выписать мне чек.
Из спальни Пола донесся какой-то звук – то ли жалобный всхлип, то ли тихий возглас.
– Он есть хочет! – пояснил Лео, склонившись над чековой книжкой. – Думаю, надо испечь блинки. Эта еда всем нравится. Он готов позавтракать.
Сейчас вряд ли было больше одиннадцати. Самое позднее, около полуночи. Небо, когда я плыла через озеро, было ясным и светлым. Но на какое-то мгновение я решила, что и в самом деле потеряла счет времени и незаметно для меня прошла целая ночь. И что это за зарево в небе – уж не рассвет ли?
– Завтракать? – Патра была смущена не меньше моего.
– Ну да! – Он поднял глаза. – Еще рано, но не слишком. И где сказано, что нельзя завтракать пораньше? Кто придумал такое правило?
Он вырвал чек и передал мне:
– Вот, держи!
Я прочитала вписанное прописью число: сто пятьдесят долларов. Таких денег я за всю свою жизнь не видела, и все же эта сумма была не такая ощутимая, как те десятки, что мне давала Патра. Строчка, где Лео должен был вписать мою фамилию, осталась незаполненной.
– Не будем задерживать Линду.
Патра внезапно схватила меня за руку.
– Почему бы ей не остаться на завтрак?
– У нее сегодня был очень-очень долгий день, – с нажимом произнес Лео.
– Надо было сделать остановку на обратном пути, – посетовала Патра. – День не был бы таким длинным, если бы мы сделали остановку.
– Он же спал. Было правильно дать ему поспать.
– Но теперь, ты говоришь, он проголодался?
– Думаю, он мог бы съесть лошадь! – сказал Лео. – Но он собирается спать весь день, поэтому сейчас он проснулся. Он проснулся и рассказывает всякие истории.
– И это правильно? – Ее голос дрогнул.
– И это правильно.
Он обнял ее, подвел к кушетке, усадил. Потом сел перед ней на корточки, стал целовать ей лицо. Он целовал ее щеки, морщинки на лбу, веснушки на веках. Она все еще теребила свой сотовый, постукивая по нему большим пальцем, и я видела, как что-то в ее душе разгладилось – так рука разглаживает смятую после долгого неспокойного сна простыню. Я еще ни разу не видела, чтобы Лео был с ней таким нежным, и смотрела на них как завороженная. Он убрал волосы с ее лица так же, как Патра много раз при мне убирала волосы с лица Пола, и тихо проговорил: