».
Я перекидываю ноги через ограду и спрыгиваю в снег, тревожно оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что профессор, надзирающий за этой частью сада, не приник к своему окну, чтобы осмотреть вверенные ему владения.
Линор приподнимает голову дюйма на два от земли и начинает петь первые строки стихотворения Томаса Мура:
Подойди, отдохни здесь со мною, мой израненный, бедный олень.
Пусть твои от тебя отшатнулись, здесь найдешь ты желанную сень.
Здесь всегда ты увидишь улыбку, над которой не властна гроза,
И к тебе обращенные с лаской неизменно родные глаза!
А потом она вновь откидывается на снег и тяжело вздыхает.
– Ты снова напился, Эдди. Снова меня опьянил. Снова меня прогнал. И, самое главное, призвал себе еще одного помощника из мира муз, чтобы он мучил меня, – и какого жестокого помощника!
Я склоняюсь к ее ногам и помогаю ей выпутаться из ветвей ежевики, попутно засадив себе в пальцы несколько глубоких заноз. Кончики пальцев тут же начинает саднить, на них выступают кровавые капли, но чувство вины перед Линор во мне так сильно, что я почти не замечаю этой боли.
На ней пара чулок того же бордового цвета, что и стены «Молдавии». Сердце мне пронзает тоска по матушке.
– Я не стану менять обличья, – заявляет Линор, всё еще лежа на спине и раскинув руки в стороны. – Я проделала вслед за тобой такой большой путь, я проплыла две реки, а всё ради того, чтобы создать вместе непревзойденные лирические шедевры, ведь ты мой творец, а я – твоя муза! Но у меня совершенно нет сил бороться со стыдом, который ты при виде меня испытываешь. Это твое унижение лишает меня всякой энергии.
– Вовсе я тебя не стыжусь, – отзываюсь я, вынимая последнюю колючку из ее ноги.
– Врешь. И сам прекрасно это понимаешь. – Она с негодованием сжимает ладони в кулаки. – Я разговаривала с призраком твоей матери накануне твоего отъезда из Ричмонда, как раз перед тем, как твой отец и ночной сторож попытались утопить меня в реке.
Холодок пробегает по моим рукам.
– С маминым призраком? Тебя пытались утопить?
Линор садится и стряхивает снежинки с волос.
– «Если ты и впрямь такая, какой должна быть его муза, тогда в самом деле не стоит меняться в угоду чужим мнениям»! Вот как сказала твоя матушка!
Кровь отливает у меня от лица.
– Никому еще не доводилось беседовать с ее призраком! Даже мне! – вскрикиваю я. – Ты еще говорила, отец якобы пытался тебя утопить. О чем ты?
– Если ты и впрямь хочешь, чтобы люди не видели меня в этом моем жутком, недоразвитом обличье, – начинает она, склонившись ко мне, – если хочешь, чтобы все те, кто не верит в твои таланты, перестали глушить мой голос, посвяти всего себя искусству, Эдди! Я тебя уже просила об этом в Ричмонде, помнишь?
За оградой слышатся голоса и шаги других студентов. На мгновение сердце испуганно замирает у меня в груди. Студенты со смехом обсуждают вкус блюд, которые им подадут в столовой.
Линор берет меня за руку, скользнув по моей коже своими ногтями цвета металла, и душу мне наполняет тихая, прекрасная и радостная мелодия.
– Если ты посвятишь всю свою жизнь мрачным шедеврам, Эдгар, никто больше не увидит меня в этом людском обличье. Я обращусь в духа и, скорее всего, стану птицей – вороном или вороной, – и мы с тобой отправимся в путешествие по великолепным мирам твоего воображения. Я буду твоей путеводной звездой в мире искусства, буду вдохновлять тебя, буду сообщать через тебя божественную истину, но только перестань меня бояться! И не смей отдавать предпочтение этому змею-острослову, который выгнал меня из твоей комнаты, кем бы он ни был!
– Его зовут Гэрланд О’Пала, – сообщаю я, понизив голос на случай, если Гэрланд подслушивает из-за ограды. – И он тоже моя муза.
Линор хмурит свой широкий лоб.
– Эдгар Аллан По.
Открыв было рот, чтобы продолжить рассказ о Гэрланде, я осекаюсь и спрашиваю:
– А к чему тут мое полное имя?
– А переставь-ка буквы в имени этой твоей новой музы.
Я отнимаю у нее свою руку – музыка, которой наполнилась моя душа от нашего прикосновения, мешает мне сосредоточиться.
Гэрланд О’Пала.
А ведь из букв его имени и впрямь можно сложить имя «Эдгар»!
При этом останется парочка лишних букв, но если добавить их к его фамилии и немного переставить буквы местами, получится «Аллан По»!
– Выходит, его имя – это анаграмма моего!
– Да он попросту украл твое имя! Подлый воришка! Погляди, что стало с моими рукавами из-за его острого языка, будь он проклят! – Линор приподнимает левую руку и показывает внушительную дыру в рукаве, обнажившую ее локоть. – Он и впрямь опасен, Эдди. Это скорее он обратит всех твоих друзей во врагов, а не я.
– Только не это, – вскочив на ноги, вскрикиваю я. – Не хватало мне сразу двух муз, вечно препирающихся между собой. У меня нет на это времени!
Линор тоже встает, но не успевает она ничего высказать, как я сообщаю:
– Отец оставил мне крайне мало денег на университетские расходы. Если я не смогу как следует выучиться, он заставит меня до конца моих дней корпеть у него в бухгалтерии. Я буду сидеть над счетными книгами, пока совсем не ослепну и не отупею, и у меня ни секунды не будет даже на самые посредственные стишки, не говоря уже о шедеврах.
Внезапно Линор хватается за горло и начинает дергаться в страшных конвульсиях.
– Что с тобой? – встревоженно спрашиваю я.
– Рука Джона Аллана вездесуща, – отвечает она сдавленным голосом, больше похожим на лягушачье кваканье. – Я чувствую, как он схватил меня за горло! Он хочет задушить меня твоими долгами! – Линор закрывает глаза, и ее тело сотрясают новые спазмы, словно какая-то невидимая рука с силой сжимает ее шею.
Сперва я смотрю на нее с испугом, остолбенев от происходящего, но потом в душу закрадываются сомнения. А вдруг она просто притворяется, чтобы вынудить меня посвятить всю жизнь искусству?
– А ну прекрати, – велю я.
Она вся покраснела, из горла у нее доносится неясное клокотание.
– Хватит тут драму ломать, Линор! – кричу я. – Живо прекрати! Ты уже слишком взрослая для такого цирка!
Стоит только этим словам сорваться с моих губ, как я ловлю себя на мысли, до чего же я сейчас похож на отца.
Линор широко распахивает глаза и с судорожным вздохом отпускает шею.
А я, напротив, хватаюсь за горло, жалея об опрометчивых обвинениях.
Линор наклоняется вперед, чтобы восстановить дыхание.
– Повтори, что ты сказал?
– Я вовсе не хотел брать пример с отца. Мне просто показалось, что ты притворяешься, чтобы меня одурачить и…
Она резко срывает с шеи серебряную цепочку, которую я ей когда-то подарил, и поднимается на ноги. Я замечаю на корсаже жуткое кровавое пятно в форме сердца – такое чувство, будто хрустальный кулон оставил отпечаток на черной ткани.
– Бог ты мой… – бормочу я и не успеваю еще отойти от шока, как Линор с силой запускает в меня хрустальное сердце, и оно больно бьет меня в грудь.
Не говоря ни слова, она кидается к ограде и в два счета перелезает через нее.
– Линор! – кричу я вслед. – Только не броди по окрестностям, пока не успокоишься! Найди себе какое-нибудь убежище! Если ты мне понадобишься, я тебя позову.
Она резко оборачивается ко мне, застыв на мгновение на вершине ограды и оскалившись.
– Даже если ты меня и позовешь, – начинает она жутким, утробным голосом, страшнее которого я в жизни не слышал, – я не приду, клянусь.
Мимо ограды проходит еще одна группка студентов, и Линор спрыгивает со стены прямо в эту толпу. На мгновение повисает напряженная пауза, а потом студенты начинают вопить, словно увидели какое-то жуткое чудовище.
– Что это было?! – спрашивает кто-то. Судя по всему, Линор сразу скрылась.
– Что-то явно неживое!
– Какой кошмар!
– Труп?!
– Господи!
– Вы видели, видели?
Мне вспоминаются слова Майлза, сказанные накануне у меня в комнате – «Бьюсь об заклад, это самый восхитительный вечер во всей моей жизни!», – и эта похвала в адрес Линор заглушает вопли испуганных студентов.
Я поднимаю с земли украшенье с хрустальным сердцем. Оно согревает мне руки, а его красота успокаивает встревоженную душу.
Как ни странно, воспоминание о восторгах Майлза позволяет мне выслушивать испуганные вопли студентов, увидевших мою готическую музу, с наслаждением и даже с благодарностью.
Стоя у стены, я жду, пока студенты утихомирятся, и на губах у меня играет зловещая и вместе с тем довольная улыбка. Прислонившись спиной к холодной кирпичной стене, я сжимаю в руке алое сердце, которое не кровоточит и не пульсирует у меня в кулаке, но воображение уже пробуждает в уме жестокие детали и чувственные фразы, с помощью которых я бы описал мертвое человеческое сердце, вдруг возвратившееся к жизни, – описал бы, как оно содрогается, подергивается, как воскресает с тихим, глухим тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Глава 22Линор
Без уловок никуда – и, поверьте, неспроста улыбается Эдгáр, в руки взяв хрустальный дар. Сердце то наполнив страхом и швырнув его с размаха, мигом покажу поэту мощь бескрайнюю свою. Коль попросит он об этом, я в стихи ее волью. Только следуй за Линор, друг мой! Вот весь уговор!
– Линор! – кричу я во весь голос с Лужайки, будто пробуя это имя на вкус. Оно приятно обволакивает язык, словно подтаявший шоколад. Студенты испуганно бросаются в свои комнаты и наблюдают за мной сквозь узкие дверные щели. В их взглядах – страх, смешанный с любопытством.
Да, с жадным любопытством!
Их изумление подпитывает душу, разжигает огонь, струящийся по моим венам, снова пробуждает в голове неприятный зуд, будто что-то изнутри рвется наружу, и я вновь выдираю клоки волос, чтобы освободить место для перьев. Это и впрямь перья!
Я останавливаюсь напротив северной части общежития в восточном углу Лужайки и сдираю с головы все волосы, мешающие моему долгожданному преображению. Все до единого! Да! Боли это совсем не приносит – напротив, меня накрывает волна совершенно боже