– Уже май, – сообщает чей-то голос, мигом разнесшийся над водой.
Вскрикнув, я вскакиваю на ноги и резко оборачиваюсь.
На поваленном дереве, где совсем недавно сидел я, теперь сидит, скрестив ноги и выпрямив спину, Линор в черной высокой шляпе. Она смотрит на меня своими черными, как обсидиан, глазами, сцепив руки на правом колене. Она напоминает одновременно и королеву, и учительницу, которая раздумывает, как бы построже наказать самого злостного хулигана в классе.
– Уже май, – повторяет она, сделав особенный упор на втором слове.
– Я знаю, – отвечаю я, расправив плечи.
– Последний раз ты звал меня в марте. А разговаривали мы вообще в феврале, – напоминает Линор. – Нельзя оставлять музу так надолго.
– Простите меня за столь внушительную задержку, мисс Линор, но… – начинаю я, разглаживая складки на фраке. Струйки воды с моих волос стекают прямо на ткань, – вы ведь сами сказали, что не явитесь, даже если я позову.
Она раздраженно выдыхает.
Расчесав пальцами спутанные кудри, я говорю ей слова, которые наверняка ее обрадуют:
– Мой приятель Майлз Джордж очень хочет вас видеть. Он попросил меня впредь почаще рассказывать жуткие истории.
В ее глазах вспыхивает интерес.
– Будете ли вы так любезны откликнуться на мое приглашение и нанести мне визит сегодня вечером? – спрашиваю я.
Она хмурится и выразительно подергивает за нити, торчащие из разодранных рукавов.
– А как же мистер О’Пала? Он тоже будет?
– Я попрошу Гэрланда не приходить.
– Он накинется на меня, как только я переступлю порог.
– Нет-нет, я с ним договорюсь. Он придет к нам в следующую субботу.
Линор встает на ноги и снимает шляпу. Я замечаю, что голова у нее покрыта короткими черными перьями.
Глядя на ее птичью голову, я так и распахиваю рот от изумления, да так широко, что в него залетает мошка. С отвращением выплевываю мерзкое создание, опасаясь, как бы Линор не подумала, что так я выражаю свое отвращение в ее адрес.
– Мне в рот мошка залетела, – торопливо оправдываюсь я, чтобы она ненароком не обиделась.
– Знаю, – отозвалась она. – Это я ее туда отправила.
Моя челюсть вновь отвисает от удивления.
– Я преображаюсь, Эдди, – поясняет она. – И в то же время остаюсь прежней. С нашей последней встречи ничего особо не изменилось.
– Майлз назвал тебя чудом, – подавшись вперед, сообщаю я.
Боже! Услышав эти слова, Линор тепло улыбается, и у нее на щеках появляются ямочки – совсем как у Эльмиры!
– А Майлзу Джорджу случайно не нужна муза? – интересуется она.
Я невольно усмехаюсь, хотя, конечно, вовсе не собираюсь отдавать свою музу Майлзу Джорджу.
Линор вновь надевает шляпу и направляется ко мне.
– Расскажи-ка мне, Эдди По, что же такое ты видел в подводном мраке, а? – Она протягивает мне руку. Ее ногти металлического цвета ярко сверкают на солнце.
Сделав полшага назад, не отвечая и не касаясь ее ладони, я бросаю короткий взгляд на темное озеро.
– Что же ты видел? – вновь спрашивает она, вытянув ко мне руки. В разодранном рукаве виднеется белый локоток.
Вновь опускаю глаза на озеро, содрогнувшись от воспоминаний о подводном поцелуе.
– Таилась смерть в глухой волне… – тяжело сглотнув, отвечаю я. – Ждала могила в глубине…
Губы Линор трогает новая улыбка. Глаза радостно вспыхивают. Она восторженно вздыхает, а дыры на рукавах исчезают. На их месте появляются пушистые перья.
– Ту девушку тоже ты подослала? – спрашиваю я.
– Я же тебе говорила, что постепенно преображаюсь, – напоминает она, опустив руки. – Так не мешай мне наслаждаться моими талантами!
– Должен признаться, я впечатлен, – говорю я и протягиваю ей руку. – Умоляю, загляни ко мне сегодня вечером и помоги мне порадовать моих гостей.
– Сперва обними меня.
Ее слова заставляют меня удивленно отпрянуть.
– Обнять? Это такая метафора?
– Не совсем, – отвечает она, делая шаг мне навстречу и спуская шляпу на затылок. – Как я уже говорила, никто больше не увидит меня в этом жутком девичьем обличье, если ты только скажешь: «Будь проклято, уныние!» Давай уйдем с головой в вымышленные и реальные миры, милый мой Эдди! – Она берет мою ладонь в свою, и ее прикосновение одновременно обжигает меня огнем и пронзает леденящим холодом. – Давай же запечатлеем имена умерших в шедеврах искусства и подарим нашей Елене – нашей прекрасной, любящей Джейн Стэнард – бессмертие!
От такого предложения сердце у меня начинает бешено колотиться.
Линор склоняется ко мне, и я чувствую нежный, фиалковый запах ее дыхания.
– Я хочу воспарить с тобой над землей на черных как смоль крыльях и увидеть всё, всё, что только предлагает этот мир! Давай же впитаем его красоту, воспоем ее так, чтобы все услышали, будем любить, как боги, и подарим нашей Елене бессмертие! Молю, Эдгар! Обними меня в знак того, что принимаешь свой готический талант! – склонив голову набок, просит она.
– Да! – Я киваю, думая о том, как славно было бы, если бы слава о миссис Стэнард разнеслась по всему свету. – Боже, да, я согласен! – Я прижимаю Линор к груди, невольно сбив с головы ее шляпу, и приникаю щекой к ее нежным, мягким перьям.
Она обвивает меня своими руками, и я слышу, как колотится ее сердце и как она шепчет:
– Наконец-то! Спасибо! О небо, спасибо тебе! – Она вся дрожит и тихо плачет от счастья, вне всяких сомнений, ожидая, пока неземная сила преобразит ее и подарит ей новый долгожданный облик.
Ее дрожь передается и мне. Я ведь совсем не знаю, чем грозит эта метаморфоза. А вдруг она принесет нам боль и душераздирающие стоны? Или пробудит к жизни зловещие дьявольские силы?
Мне приходит в голову, что стихи, возможно, помогут Линор, и я продолжаю сочинять вслух:
– Таилась смерть в глухой волне… Ждала могила в глубине… Того, кто здесь, томим тоской, мечтал найти душе покой…
Мне живо представляется, что бы сказал отец, если бы застал меня в объятиях музы посреди дремучего леса. «Что ты творишь?! Тебе ведь уже семнадцать! Нельзя и дальше так бездарно растрачивать время… Когда ты станешь взрослым мужчиной и погрязнешь в долгах, твой ум и очарование тебя уже не спасут! Победи наконец желание писать эти жуткие подражания Байрону, пока ты не превратился в хилое, мерзкое бремя для общества, подобно твоей умершей матери!»
Линор наконец отпускает меня и утирает глаза рукавом, размазав по лицу золу и сажу.
– Ступай домой и поскорее запиши те строки, что подарило тебе это озеро. Живо! Пока они не стерлись из памяти…
Отступив, я внимательно ее разглядываю. Пернатая голова, перепачканное золой платье. Она ни капельки не изменилась.
– Не понимаю, почему же ты не преобразилась? – тряхнув головой, спрашиваю я. – Не понимаю…
– Всё ты понимаешь. А теперь ступай, – нетерпеливо махнув рукой, требует она. – Скорее! И смотри не забудь эти строки, пока они не записаны!
– Еще раз спрошу: окажешь ли ты мне такую честь и придешь ли ко мне сегодня вечером?
Она обнимает себя за плечи и едва заметно кивает. По щеке сбегает слеза.
– Что случилось, Линор? – встревоженно спрашиваю я.
– Уходи! Сейчас же! – нетерпеливо кричит она. Земля под моими ногами вздрагивает, а крик Линор эхом разносится по всему лесу. – Ступай записывать новое стихотворение, глупый, упрямый мальчишка!
Я разворачиваюсь и бегом бросаюсь к университету, подгоняемый яростным и строгим криком моей музы. Я продираюсь сквозь кусты, деревья и плотный туман, то и дело раздвигая ветки, царапающие мне лицо, и чем громче стучат по земле мои ноги – тем отчетливее я слышу, как повторяю в ритме шагов недавно пришедшие мне на ум строки:
Таилась смерть в глухой волне…
Ждала могила в глубине…
Глава 30Линор
«Что случилось?» – гадает он.
«Почему же ты не преобразилась?» – силится он понять.
А ответ на эту загадку донельзя прост.
ДЖОН АЛЛАН.
Вот чей голос звучит громким эхом по всей Виргинии, до смерти пугая моего несчастного поэта!
Глава 31Эдгар
Я распахиваю дверь в свою комнату, торопясь скорее сесть за стол и записать стихотворение, которое сочинил на озере, – и вдруг понимаю, что в спальне кто-то есть.
Посреди комнаты, спиной ко мне, стоит отец и внимательно разглядывает рисунки на стенах.
– Отец? – тихо зову его я.
Он оборачивается. Во взгляде его – боже, да не сплю ли я часом?! – светится нежность, а губы трогает едва заметная улыбка. На мгновение я даже забываю обо всех наших ссорах и о подлой причине моих страшных долгов. На мгновение кажется, что мне снова шесть лет, и он ведет меня на занятия в мой первый в жизни учебный день в ричмондской школе мистера Эвинга, а на лице его читается радостное и гордое «глядите все, какой у меня смышленый малыш!»
– Рад вас видеть, – начинаю я, закрыв за собой дверь. – Какими судьбами в Шарлоттсвилле?
– Я ведь упоминал, что заеду сюда по рабочим делам. А почему у тебя волосы мокрые?
– Да купаться ходил, – отвечаю я, проведя ладонью по волосам.
– Не холодновато еще купаться?
– Прохладная вода очень бодрит. – Я снимаю пальто, не сводя глаз с пера, притронуться к которому мне сегодня, видимо, не удастся. – Как поживают матушка и тетушка Нэнси?
Отец отодвигает кресло от стола и со вздохом опускается в него, хрустнув коленями.
– Мама снова больна.
– Что с ней?
– Кашель, как, впрочем, и всегда. Сильное беспокойство. Плаксивость.
– А врач ее осматривал?
– Ну разумеется. Как и всегда. – Опершись локтями на стол, отец потирает высокий лоб. Готов поклясться, с нашей прошлой встречи он стал еще на пару дюймов выше! – Ты прилежно учишься?
– Стараюсь. – Я опускаюсь на кровать, ощущая, как силен исходящий от меня запах речной воды. – На прошлой неделе я даже удостоился похвалы профессора Блеттермана. Он задал нам перевести поэму Тассо, но получилось это у меня одного. Он весьма лестно отозвался о моем исполнении.