– Линор, мне вовсе не хочется сжигать стихи, но что делать?! Отец в буквальном смысле обрек меня на смерть…
Дверь распахивается настежь, и в комнату вбегает Гэрланд с топориком в руках.
Я с испуганными криками бросаюсь к окну. Эдди роняет рукописи.
– Да прекрати ты визжать! – грубо бросает мне Гэрланд и ударяет топором по столу Эдди с такой силой, что я подскакиваю. – Нужно убрать всё со стола и разрубить его на кусочки – вот вам и дрова для камина.
– Нельзя рубить стол! – в ужасе вскрикивает Эдгар.
– По, ты всё равно уже заплатил за мебель. К тому же у тебя есть переносной столик. Лучше порубить стол, чем уничтожить рукописи. И погубить своих муз. – Гэрланд косится на меня. – Даже эту вот.
– Отличная мысль! – одобряю я, хватаю со стола Эдди стопку книг и прячу ее под кроватью.
Гэрланд уносит ящичек с писательскими принадлежностями подальше от огня, в угол, а мы с Эдгаром перекладываем бумажные стопки под кровать. Под ней сквозит ледяной, какой-то арктический ветер.
– У тебя так громко зубы стучат, – говорю я моему поэту, когда мы вместе стоим на четвереньках у кровати, запихивая поглубже заветные листы.
– Я думал, это твое мерзкое ожерелье, – с невеселым смехом отзывается он, а потом поправляет матрас, опускает голову и читает вслух новые строчки из «Тамерлана»:
А ветер не щадил лица,
Он превращал меня в слепца.
Но, знаю, человек сулил
Мне лавры…
А потом мой поэт вскакивает на ноги, хватает топорик и с размаху бьет им по столу. Быстрым и точным ударом он отрубает одну из ножек. Комнату оглашает громкий треск.
Пока Эдгар сосредоточенно орудует топором, Гэрланд подходит ко мне.
– Весьма признательна вам за такую прекрасную идею, мистер О’Пала, – говорю я. – Хотя мне, честно говоря, не слишком приятно делать вам комплименты, однако я преклоняюсь перед вашей смекалкой.
– Это мое главное оружие, – замечает он, снимая шляпу и очки с зеленоватыми стеклами.
Я отступаю. Лицом Гэрланд как две капли воды похож на Эдгара, если не считать того, что вместо волос у него на голове торчат короткие серые перья пересмешника.
– Господи боже! – ахаю я. – Да у вас с ним одно лицо!
– И так было всегда. Впрочем, о тебе ведь можно сказать то же самое.
Эдгар тем временем отшвыривает четвертую ножку и приступает к столешнице.
– Я всё еще верю, что мы с вами можем сработаться, – вполголоса говорю я. – Только давайте без этих ваших вечных шуточек и угроз.
Гэрланд зажимает шляпу под мышкой.
– После экзаменов я уеду в Мэриленд с Биллом.
– Надо же! Но почему?
– Мне очень нравится старина Билл. Он чрезвычайно забавен. А я страшно устал дожидаться, пока мистер По соизволит посвятить всего себя мне. Мое пламя гаснет!
Гэрланд заглядывает мне в глаза, и я понимаю, что он не лукавит: теперь в его глазах не полыхают даже слабые огоньки, а цвет их из янтарного стал зеленовато-желтым.
– Он так и будет всю жизнь бояться Джона Аллана, – заключает Гэрланд, косясь на нашего поэта, энергично разрубающего столешницу надвое.
– Мистер О’Пала, сотрудничать с чужими творцами – это совсем другая история, – смахнув паутинку с подбородка, заверяю его я. – Я уже пыталась. Голода этим не утолишь.
Гэрланд закатывает рукав и показывает мне жуткий почерневший ожог.
– Он уже спалил несколько сатирических произведений, причем прямо в моем присутствии! А его угрозы уничтожить другие шедевры открыли мне глаза на реальное положение вещей. Ты была права. По – наш злейший враг. Забирай его себе.
– А вдруг после вашего отбытия он изменится?
– Я готов пойти на такой риск.
– А вдруг вы сами погибнете вдали от него?
– И этот риск пугает меня куда меньше, чем мои нынешние страдания, – отвечает он и подает мне руку. – Прощай, Мадам Мрак. Удачной поездки в Ричмонд. Не завидую я тебе. Вновь встретиться с Джоном Алланом лицом к лицу – то еще удовольствие.
Я пожимаю его ладонь. Сердце в груди испуганно колотится после страшных слов о Джоне Аллане. А ведь я надеялась, что больше уже не увижу его, покуда живу в этом хрупком теле.
Пока Эдгар По измельчает в щепки свою мебель, Гэрланд тайком выскальзывает из комнаты, а я устремляюсь за ним следом.
Глава 41Эдгар
Мне бесконечно не хватает моей готической музы, и это – чистая правда.
Рядом с ней дух мой крепнет, а мрак, застлавший изнуренный ум, рассеивается.
И пока в камине потрескивает разрубленный стол, я прячу спасенные рукописи в чемодан и приговариваю, глядя на разрисованные стены:
– Мне нужно на пару недель сосредоточиться на экзаменах, а потом я заберу вас всех домой, в Ричмонд.
– Да уж, пожалуйста, – шепотом отвечает чей-то голос. Испуганно оборачиваюсь, но позади никого. Я совершенно один.
Снова.
Наступает пора экзаменов. В ночные часы я превращаюсь в бедняка, который силится согреться у камина, сжигая расчлененный труп своего стола, но днем я – настоящий ученый, увлеченно разглагольствующий о языках и литературе, об античной словесности и трудностях перевода. Мои преподаватели не замечают полыхающего во мне отчаяния. Не видят, что меня непрестанно бьет дрожь, даже когда я сижу в аудиториях, согретых шумным огнем из камина и жаром юношеских тел, от волнения покрывшихся испариной.
Накануне начала второй экзаменационной недели на пороге моей комнаты появляется Майлз Джордж с маленьким столиком из кедра в руках.
– Ты говорил, что проиграл стол по пьяни в каком-то пари, – начинает он. – Не представляю, каково это – готовиться к экзаменам без стола!
К лицу моему приливает краска. Мне стыдно, что я соврал ему про тот мой первый стол, совестно, что он так меня жалеет.
– Я не могу принять твой щедрый дар, – отвечаю я. – К тому же у меня есть писательский ящичек.
– Мне самому два стола ни к чему, По.
Я решительно качаю головой:
– Ты слишком добр ко мне.
– Да забери ты его уже!
Майлз ставит стол в дверном проеме и откидывает назад волосы – челка так отросла, что достает уже до середины носа.
– Я купил его по ошибке еще в начале учебного года, когда почему-то решил, что у меня маловато мебели. Я всё равно не смогу увезти его домой – в экипаже не хватит места. Так что ты окажешь мне большую услугу.
– Что ж… спасибо тебе, – отвечаю я и затаскиваю стол в комнату.
– Удачи на последних экзаменах!
– И тебе, Майлз.
Меня так и подмывает сказать ему, что я вряд ли вернусь в следующем семестре, но мне не хватает духу произнести эти слова.
Но приятель не уходит. Он облокачивается о дверной косяк и внимательно на меня смотрит.
– Как бы мне хотелось почаще видеть эту твою восхитительную музу. Какое дивное порождение юношеского ума!
– Прости, о чем ты? – уточняю я, перетащив стол на середину комнаты.
– Если ты в семнадцать придумываешь такие образы, то что же дальше будет! – криво ухмыляется Майлз. – Мне не терпится увидеть, какой путь ты для себя изберешь!
– Спасибо на добром слове. Ты так великодушен, – отвечаю я, пробегая пальцами по столешнице и прикидывая, как будет удобнее ее разрубать.
– Уверен, ты блестяще сдашь все экзамены, – добавляет Майлз, отталкиваясь от косяка и выпрямляясь. – Ладно, еще увидимся.
– Я очень рад нашему знакомству, Майлз.
– Будь уверен, когда через много-много лет меня будут расспрашивать о нашей дружбе, я буду говорить только хорошее, – с улыбкой отвечает он.
– Тогда все решат, что у тебя тоже фантазия будь здоров, – с хохотом замечаю я.
Он со смехом уходит, а я перетаскиваю его подарок туда, где стоял мой предыдущий стол, решив пока его не разрубать.
Лучше приберечь топливо до ночи, когда холод станет совсем уж невыносимым.
Пятнадцатого декабря заканчиваются все занятия и экзамены. Я нахожу свое имя в списке отличников по курсам латыни и французского.
Завершение учебы я отмечаю в доме одного из моих приятелей в Шарлоттсвилле, где долго болтаю с мистером Уильямом Вертенбейкером, университетским библиотекарем, который по совместительству еще и учится вместе с нами, хотя он лет на двенадцать старше меня. Мы с ним вместе ходили на лекции по итальянскому, французскому и испанскому. За время нашего разговора мы так сблизились, что по возвращении в университет я даже приглашаю его к себе в комнату.
– Надеюсь, вы не против посидеть на полу, – говорю я, зажигая три сальные свечи на каминной полке.
– О, нисколько.
Мистер Вертенбейкер садится напротив холодного камина, в котором нет ничего, кроме горки пепла. По комнате плывут кольца черного дыма от свечей.
Библиотекарь запрокидывает голову, чтобы получше рассмотреть мои рисунки на стенах, и одобрительно присвистывает.
– Кажется, рисунок на потолке – это копия иллюстрации из собрания сочинений Байрона! Восхитительно!
– Она самая, – подтверждаю я, поднимаю с пола топор, кладу набок стол Майлза и точными ударами начинаю отсекать ножки. Спальню оглашает громкий треск. – Именно оттуда я ее и срисовывал.
– Что вы делаете?
– Добываю дрова, – отвечаю я, отрубив очередную ножку. – Увы, я погряз в долгах. Я должен разным людям – некоторые из них живут в Шарлоттсвилле, а некоторые учатся и работают в нашем университете, – всего более двух тысяч долларов. Некоторые из моих кредиторов желают мне поскорее оказаться в тюрьме, а некоторые – и вовсе погибнуть. Видели бы вы, какие угрозы я иногда получаю, – я киваю на горстку пепла в камине – это всё, что осталось от писем злопыхателей.
– О, Эдгар, – шумно втянув воздух губами, говорит мистер Вертенбейкер. – Опасную жизнь вы ведете…
– Я хочу поступить как честный человек и вернуть всё до цента.
– Но как?
– Сам не знаю, – отвечаю я и с рычанием отрубаю следующую ножку. – Как вы думаете, хорошо ли будет гореть этот стол?