Передо мной возвышается парадная дверь дома Ройстеров, перед которой белеет пара ионийских колонн, поддерживающих белоснежную крышу крыльца. По бокам от двери стоят чугунные светильники – в старину такие вешали на стены замков. Огонь в них мерцает величественно и яростно. Я представляю, как перебираюсь через ров к воротам замка, защищенным стальными кольями. Из окон верхних этажей доносятся жалобное пение скрипок и вторящие им вздохи виолончелей. Крепость Судьбы встречает меня под аккомпанемент Трио-сонаты ре-минор Вивальди.
Я поднимаюсь по ступенькам в новом фраке, когда-то купленном у шарлоттвилльского торговца, чтобы впечатлить Эльмиру. Кстати, счет за эти покупки был в итоге выслан отцу, но мне совершенно плевать, вызвало ли это его недовольство. Фалды моего ярко-синего фрака легко бьют меня сзади по коленям, а золотистые пуговицы поблескивают в свете фонарей. Мой костюм дополняет новенький жилет из черного бархата, светло-коричневые брюки и черный, как ночь, шейный платок, который я с превеликим старанием повязал на шее. Я разодет, как принц – в таком не сразу разглядишь должника! – и молю небеса о том, чтобы о моей нищете здесь так никто и не прознал.
Артур, швейцар Ройстеров, распахивает передо мной двери и приглашает в дом, и я поднимаюсь по лестнице из розового дерева в бальную залу. Посреди лестницы, на небесно-голубой стене висит зеркало в шесть футов высотой. Мое отражение сполна выдает все мои волнения, сомнения, страхи, превратившие мои фиолетовые глаза в черные омуты.
В бальной зале представители местной аристократии мило беседуют и попивают вино. Никто из них не задыхается под тяжелым долговым бременем, ломающим хребты и души.
Во всяком случае, так мне кажется.
Никому из них не доводилось после тайной помолвки мучительные месяцы ждать хотя бы одного ласкового слова от своей возлюбленной.
В этой зале, как и в «Молдавии», зеркала поблескивают со всех стен, создавая иллюзию, будто комната наполнена сотнями аристократов. Сотнями гостей в шелковых и бархатных сверкающих костюмах, попивающих кроваво-красное вино, поющих дифирамбы своим кошелькам и обширным земельным наделам, – а я совсем один.
И в зеркалах, несмотря на нарядность моего фрака, я кажусь мрачным и страшным вороном, по ошибке затесавшимся в эту пеструю толпу.
И тут я вижу ее – мою Эльмиру! – и это прибавляет мне храбрости.
Она оживленно беседует с подружками у столика, уставленного золотистыми пирожными и бокалами с розовым пуншем. Милая моя Эльмира в восхитительном платье из темно-синего атласа, украшенном серебристыми ленточками! Цвет ее наряда напоминает мне скованную льдом реку, по которой так здорово кататься на коньках в безоблачные сумерки! Ей теперь шестнадцать, почти семнадцать – и она уже куда больше похожа на женщину, чем на девочку. Время сделало ее только краше, но глаза – небесно-голубые глаза, которые я так хорошо знаю и люблю, – остались прежними. При виде Эльмиры голова у меня идет кругом, а отчаяние, разъедающее душу из-за того, что она так ни разу мне и не написала, испаряется без следа.
Я решительно направляюсь к ней, жалея, что у меня нет букета алых роз. Сердце колотится в такт рваному ритму скрипок – такое чувство, будто Вивальди сочинил эту мелодию специально для того, чтобы юный студент, вернувшийся из обители знаний, мог пересечь под нее просторную комнату и воссоединиться со своей прекрасной возлюбленной.
– Эльмира! – зову я. Голос едва меня слушается.
Она оборачивается, и глаза ее удивленно округляются.
– Эдди! Что вы здесь делаете?!
– Я только вернулся из Шарлоттсвилля. И узнал, что у вас намечается званый вечер…
– Лучше уходите…
Внутри у меня всё обрывается.
– Но почему?!
Подружки, окружившие было Эльмиру, поспешно расходятся кто куда, будто бы спасаясь от грядущей бури – хотя, возможно, это только кажется.
– Что случилось? – спрашиваю я, взволнованно теребя шейный платок. – Почему все разбежались? Вы бы знали, Эльмира, какая это мука – жить вдали от вас… Вы, кажется, совсем не рады меня видеть… Но почему?!
– Эдди, – Эльмира кладет руку себе на шею, на глазах у нее выступают слезы. – Почему вы мне не писали из Шарлоттсвилля?
– Как это не писал?! – изумленно переспрашиваю я. – О чем вы?! Я писал вам каждый месяц, а порой и чаще. Неужели вы не получали моих писем?
– Нет.
– Тогда почему не попытались написать мне сами?
– Я пыталась, – смахивая слезы, отвечает она. – Я писала вам, и очень часто.
– Но… я не получил от вас ни одного письма… Я… – Повернувшись на каблуках, я пытаюсь найти в толпе ее отца. Ее подлого отца, для которого происхождение – важнее всего на свете.
– Эдгар, – зовет Эльмира и кладет руку мне на плечо. – Думаю, вам лучше уйти. Скоро начнутся танцы, и…
– Ваш отец не мог перехватить письма?
Она качает головой. Губы у нее дрожат.
– Не знаю…
Наконец я замечаю мистера Ройстера. Он пьет с семейством Маршаллов неподалеку от музыкантов.
– Ах вот он, чертяка. Думаю, пришло время официально заявить о нашей помолвке.
– Нет! – Эльмира хватает меня за руку с такой силой, что я резко оборачиваюсь к ней. Она смотрит на меня с мольбой и стыдом. Кажется, что за этот краткий миг она постарела лет на десять. Морщинки тревоги избороздили ее лицо.
В горле пересыхает.
– Что? Что такое?
– Эдгар, я выхожу за Александра Шелтона. И сегодня празднуется наша помолвка.
Я отдергиваю руку. Земля уходит из-под ног. Пошатнувшись, я падаю на крепко сбитого мужчину, который грубо отталкивает меня.
– Сынок, смотри, куда идешь. Нельзя тебе столько пить.
– Простите… – Эльмира заламывает руки. – Мне казалось, вы и думать обо мне забыли. Отец… Он организовал эту помолвку. Как же мне жаль…
Крепко сжимаю зубы, чтобы не разрыдаться у нее на глазах – точнее, на глазах у всех, ибо теперь внимание собравшихся приковано только к нам. Александр Шелтон, коронованный наследник транспортной компании Шелтонов, идет нам навстречу, звонко стуча каблуками по навощенному полу. Его грудь по-павлиньи раздувается под темно-синим жилетом, в точности подходящим под цвет платья Эльмиры. Вот ведь голубки, ничего не скажешь.
В толпе перешептываются. То тут, то там звучит моя фамилия. Звучит уродливо, издевательски, убийственно.
По.
По.
По.
Ядовитые языки ворочаются без устали. Глаза нагло таращатся. Лица перекашиваются от отвращения. Актерский сын, Гэффи По, шарлоттсвилльский должник опозорился перед всеми.
Я разворачиваюсь и торопливо ухожу. В голове еще долго звенит оглушительное крещендо Вивальди.
Глава 43Линор
Как вы помните, мой поэт – прекрасный пловец, так что домой, навстречу своей гибели – или воскрешению, как знать! – я возвращаюсь вплавь – сперва по Риванне, а потом по реке Джеймс.
Пока Эдди сдавал экзамены, я терпеливо пряталась в тени.
У меня, в отличие от Гэрланда О’Палы, хватило выдержки и терпения не сдаться.
Я продержалась десять долгих месяцев в этом хрупком человеческом теле.
И я не позволю Джону Аллану всё испортить и заточить моего поэта в бухгалтерии.
Мое путешествие заканчивается морозной декабрьской ночью. Я выбираюсь из ледяных речных вод на Ладлэмскую пристань, где и начался мой путь в минувшем феврале. Шляпу я потеряла еще в начале заплыва, и теперь с моей непокрытой пернатой головы ручьями стекает вода. Я на четвереньках стою у края причала, силясь восстановить дыхание после долгого путешествия.
И вдруг – к своему бесконечному ужасу – замечаю слева, посреди причала, неподвижное тело, лежащее ногами ко мне. От этой картины у меня кровь стынет в жилах, но вовсе не потому, что меня страшит близость мертвеца. Меня пугает стук, доносящийся из его груди.
Ведь на свете есть только один человек, чье сердцебиение я слышу так же отчетливо, как и свое собственное.
– Боже, теперь-то что стряслось?! – спрашиваю я и с трудом поднимаюсь на ноги. Мне тяжело дышать, ноги словно свинцом налились.
Я приближаюсь к человеку, но он так и лежит, не шелохнувшись.
Свет стоящего неподалеку фонаря подтверждает мои догадки – я узнаю лицо моего поэта. На нем нарядный синий фрак, черный бархатный жилет, шейный платок цвета воронова крыла.
Глаза у него закрыты.
Он еле дышит.
– Я трезва, значит, не пьян и ты, – начинаю я.
Он кивает.
– Ты заболел?
– Мне не хочется жить больше ни минуты, – отвечает он с такой искренностью и горечью в голосе, что я замираю. Глаз он так и не открывает. Ресницы влажные и слиплись – вероятно, от слез.
– Что случилось?! – спрашиваю я.
– Всё пропало, – сквозь зубы отвечает он. – Ничего у меня не осталось.
Я поворачиваюсь в сторону города. На западе – над «Молдавией» и соседними домами – в воздухе висит уродливая оранжевая дымка. Оттуда же доносятся звуки бойкой кадрили, и беспечная веселость этой мелодии тревожит и растравляет мне душу.
– Что случилось? – вновь спрашиваю я.
Эдгар прикрывает глаза ладонью.
– Эльмира помолвлена с Александром Шелтоном.
Внутри у меня всё обрывается, тело наливается злостью. Сказанное Эдгаром звучит для меня как «Передо мной возникло очередное препятствие, и оно занимает все мои мысли, так что к поэзии я вернусь еще не скоро».
– Что?! – переспрашиваю я.
– Оказывается, она не получала моих писем. Думаю, их перехватывал ее отец.
– Но ты же рассказал ей, что писал их?
– Разумеется.
– И она всё равно не захотела разорвать помолвку с мистером Шелтоном?
Он поднимает взгляд на небо, усыпанное звездами. В его зрачках отражается их маслянистое, полночное сияние.
– Все, кого я люблю, рано или поздно бросают меня.
– Нет у нас времени на новые трагедии и препоны!
– Я не хочу жить. Не хочу и не буду, – отзывается Эдгар похолодевшим, жестким голосом.