И минуты не проходит, как я поспешно ухожу с кладбища. Гробокопатель тем временем ловко орудует лопатой и засыпает мою Готическую Психею комьями земли, с глухим стуком падающими на ее безжизненное тело.
Погожим утром в начале мая на тротуаре у железных ворот пансиона, где я остановился, расположенного в одном из самых маленьких районов Бостона, я замечаю Гэрланда О’Палу. Он одет в серое пальто и шляпу в тон, украшенную облезлыми перьями пересмешника, лицо у него так побледнело и исхудало, что на нем явственно проступили острые скулы, а щеки ввалились. Глаза по-прежнему скрыты за зеленоватыми линзами очков.
Он прячет руки в карманах и ждет, пока я подойду.
Спустившись с последней ступеньки крыльца, я равняюсь с ним у калитки.
– Что ты здесь делаешь?
– Помнишь меня, По?
– Само собой, Гэрланд. Чего ты хочешь?
– Это правда, что ее больше нет?
Не удостоив его ответом, я прохожу мимо, тоже сунув руки в карманы. Я торопливо шагаю в редакцию одной малоизвестной газетенки, которая предложила мне работу после долгих моих мытарств по конторам, хозяева которых не считали нужным оплачивать труд наемных работников.
Но Гэрланд, будь он неладен, не отстает.
– Я о почившей Линор.
– Я так и подумал. Какое тебе до нее дело? И с чего это вдруг ты решил меня навестить? Ты же вроде как сбежал от меня к Эптону Биллу.
– А, мистер Билл, – отзывается Гэрланд, шагая вровень со мной. – Знаешь, По, не так давно я понял, что сосуд, в который заключен творческий дар, куда важнее, чем мы, музы, привыкли думать. Биллу отчаянно не хватает твоего скрупулезного отношения к языку. Вдохновлять его – то же самое, что писать обыкновенными чернилами, тогда как воодушевлять тебя – это как выводить свои мысли расплавленным золотом!
– Похоже на комплимент, – подмечаю я, покосившись на него.
– О, это не просто комплимент! Ты – исключительно одаренный сочинитель, а я – твой блудный брат по литературному оружию и хочу попросить у тебя прощения за то, что не понимал, чего ты на самом деле стоишь. Да и потом, у Эптона Билла завелась муза религиозного вдохновения – крошечный зародыш, что напевает ему ободряющие песни, прячась в огоньках свечей. Он утратил ко мне всякий интерес.
– Ах вот оно что, – кивнув, отзываюсь я. – Выходит, ты вернулся ко мне, потому что не нужен Эптону.
– Я искал тебя в Ричмонде и от одной крайне неприятной дамочки в совином обличье узнал, что Джон Аллан застрелил Линор. Это правда?
Сглатываю ком в горле, однако слезы сдержать удается.
– Я похоронил ее на бостонском кладбище.
– Похоронил?! – резко остановившись, переспрашивает Гэрланд.
Я тоже останавливаюсь и поворачиваюсь к нему.
– Она умерла, Гэрланд.
– Ты похоронил музу?!
– Она перестала дышать. Что мне еще было с ней делать?
– По, муз нельзя хоронить в земле! Либо она навсегда тебя покинула, либо ты снова не обращаешь на нее должного внимания!
– Вот уж не думал, что тебя так заботит судьба Линор.
– Именно она вдохновляет тебя, заставляя сердце биться чаще, мой друг. Она пробуждает твою душу, помогает сбежать в мир фантазий, без которых тебе не выжить. Я не так давно понял, как сильно она нам нужна, – добавляет он и поправляет шляпу. – А еще очень нужно, чтобы ты жил, Эдгар. Иначе и меня не станет. Нужно, чтобы ее мрак пробуждал мое остроумие. Ступай скорее на кладбище и откопай ее!
Прохожие испуганно оборачиваются на нас, заслышав последнюю фразу.
Отвращение, застывшее на их лицах, не вызывает у меня ничего, кроме содрогания.
– Она мертва, а я опаздываю на работу, – бросаю я своему спутнику, поворачиваюсь на каблуках и торопливо ухожу.
Но не успеваю я пересечь квартал, как Гэрланд с силой хватает меня за руку и тащит через улицу к парку.
– Ты что творишь?! – возмущенно спрашиваю я.
Он ускоряет шаг.
– Хочу тебя познакомить с одним человеком, который тоже совсем недавно приехал в Бостон. Если мы: ты, я и Линор, – собираемся объединиться в грандиозное трио, нам нужны читатели.
Я дергаюсь, пытаясь вырваться, но тщетно.
– Да что за чушь ты несешь, сумасброд несчастный?
– О, вот теперь узнаю Эдгара По! Правильно, ругай меня. Издевайся. Высмей меня в стихах.
Гэрланд приводит меня на улицу Вашингтон. Мы останавливаемся у кирпичного дома с золотисто-черной табличкой «Кельвин Ф.С. Томас» над дверью. Сквозь узорчатые оконные стекла видно, как рыжеволосый юноша одних лет со мной раскладывает стальные типографские литеры на наборной верстатке, чтобы что-то напечатать. Его руки двигаются спокойно и уверенно, совсем как у хирурга в Ричмонде. На пальцах темнеют чернильные пятна, выдающие его профессию.
Гэрланд распахивает дверь и толкает меня внутрь, однако сам остается на улице.
– Доброе утро, сэр! – приветствует меня юный наборщик с резким виргинским акцентом, заслышав который я моментально успокаиваюсь.
– Доброе утро, – отвечаю я и снимаю шляпу. – Простите за любопытство, но… Какой у вас акцент? Не виргинский случайно?
– Всё так, сэр, – незнакомец расплывается в широкой улыбке. – Родился в Нью-Йорке, но рос в Норфолке. Да у вас и самого говор как у истинного сына Виргинской земли!
– Меня зовут Эдгар А… Перри, – протянув ему руку, представляюсь я. – Родился я в Бостоне, но воспитывался в Ричмонде.
– Приятно познакомиться, мистер Перри, – отвечает он и вытирает перепачканную чернилами руку о фартук, а потом пожимает ею мою. – А я – Кельвин Томас.
– Мне тоже весьма приятно. А чья это типография? Ваших родителей?
– Нет, моя. Пытаюсь заработать на образование.
– О, я тоже.
Келвин возвращается к горам стальных литер и продолжает выкладывать их в нужном порядке.
– Хотели что-то напечатать? – спрашивает он.
Провожу рукой по занозистой поверхности прилавка и вдыхаю запах чернил, смешанный со сладковатым ароматом уже отпечатанных листов, повешенных сушиться. Мне представляется моя поэма «Тамерлан», отпечатанная на золотисто-коричневых страницах.
– Как вы раскраснелись, мистер Перри! – подмечает Кельвин. – Уж не приглашение ли на свадьбу вам нужно?
– Пожалуйста, зовите меня Эдгар. Мы, судя по всему, ровесники.
– Мне восемнадцать.
– О, мне тоже! – отвечаю я и краснею еще сильнее, осознав, что всего минуту назад сказал почти ту же фразу. Внезапно на меня нападает страшное косноязычие – я не знаю, как рассказать этому виргинскому мечтателю о моих стремлениях и целях. Я прячу руки в карманы пальто, моментально нащупав в них дыры, и задумываюсь о том, стоит ли задавать вопрос, который так и вертится у меня на языке.
– Если у вас нет денег, – продолжает Кельвин, окидывая взглядом мое плохенькое пальто, которое, впрочем, выглядит получше его заплатанного пиджака, – можем договориться о кредите.
– А книги вы печатаете? – наконец выдохнув, спрашиваю я.
– Пока не пробовал. – Кельвин кладет на место последнюю литеру и возвращается за прилавок. – А почему вы спрашиваете?
На глазах у меня выступают слезы. Где-то в шести сотнях миль отсюда, в столице штата Виргиния, Джон Аллан наверняка настороженно следит за мной – я чувствую у себя на затылке его пристальный взгляд, хоть нас и разделяет огромное расстояние. Он ждет, что я отвечу как трудолюбивый джентльмен-южанин, в лучших традициях его воспитания.
– Хотите стать писателем? – интересуется Кельвин.
Словно вывернувшись из незримой отцовской хватки, я вскидываю голову.
– Я уже писатель. Сочиняю с самого детства. И хочу зарабатывать на жизнь именно этим.
– Вот это да! Как интересно! – восклицает Кельвин, облокотившись на прилавок. – А что именно вы пишете?
– У меня есть сборник стихов за несколько лет, – прочистив горло, рассказываю я. – Книга получится не слишком большая…
– Принесите мне рукопись. И я скажу, что можно сделать.
– В самом деле?
– Да. С вашей помощью я смогу расширить свое дело, если добавлю в перечень услуг печать книг.
– Мне нужно спешить на работу, но…
– Приносите рукопись, когда будет время, мистер Перри.
– Спасибо, – говорю я, с чувством пожимая его руку. – От всего сердца вам благодарен, сэр. Вы очень добры и любезны.
– Правда, за красоту переплета поручиться не могу. Скорее всего, получится что-то вроде брошюры…
– Нужно же с чего-то начинать! Так мои стихи попадут к читателям, станут известны миру! Спасибо вам! – восклицаю я, надевая шляпу. – Я загляну к вам вечером – занесу рукопись!
– Буду очень вас ждать. Спасибо, что зашли ко мне.
После работы я возвращаюсь в пансион и вычитываю стихи, которые, как мне кажется, больше всего готовы к публикации. В их числе «Тамерлан», «Песня», «Мечты», «Духи смерти», «Вечерняя Звезда», «Имитация», три стихотворения без названий и «Озеро».
Окунув перо в чернила, я вывожу на титульной странице:
ТАМЕРЛАН
и другие стихотворения
одного бостонца
«Жáра полны сердца младые, и кругом голова идет.
Ошибки юность совершает, но зрелость
искуп им найдет», – Каупер
– «Стихотворения одного бостонца»? – уточняет Кельвин, когда я возвращаюсь в лавку и передаю ему рукопись.
– Хочу пока остаться безымянным. Нужно сперва уладить кое-какие дела.
– Вот оно что, – понимающе кивает он, не задавая новых вопросов, и мы переходим к обсуждению финансовой стороны дела и быстро приходим к соглашению.
Когда я выхожу из лавки, небо уже залито розоватым вечерним светом. Гэрланд О’Пала дожидается меня под закоптелым фонарем, прислонившись к его черному столбу. Если б и я носил шляпу с перьями пересмешника и зеленоватые очки, нас с Гэрландом было бы не отличить друг от друга.
Я подхожу к нему без тени смущения или страха.
– Пойдем на кладбище, – зову я.
– А что, уже пора? – заметно оживляется он.
– Господи, да уже давным-давно, – отвечаю я, ослабляя узел шейного платка. – Надеюсь, мы не опоздали…