Я, как вы уже, наверное, догадались, родился и рос в условиях улучшенной планировки. Отец мой занимал весьма внушительную должность в одном министерстве, мама усилено двигала вперёд неведомую мне до сих пор науку в секретном институте. И я был у родителей единственным, горячо любимым ребёнком, на которого, как водится, возлагались надежды.
И возможно, я эти надежды со временем оправдал бы - ну, пусть частично - однако вмешалось в нашу идиллию одно обстоятельство, наверняка казавшееся родителям ничтожнейшим пустяком - лет в десять от роду влюбился я первый и, как оказалось, последний раз в жизни, что уже само по себе примечательно, не правда ли?
Влюбился я в девочку, которая была старше меня на два года и происходила, что называется, из неблагополучной семьи. У неё не было отца, в смысле, она его не знала, а мама крепко выпивала и отличалась известной неразборчивостью. Словом, не бог весть какая редкость в нашем с вами отечестве...
Как вы уже наверняка догадались, любовь моя в те годы была абсолютно безнадёжной и безответной. По общему мнению двора, девочка считалась самой прекрасной на всём белом свете, и у других девчонок, «прикинутых» гораздо лучше неё, имевших много дорогих и редкостных предметов туалета, не было ни малейшего шанса затмить признанную королеву нашего двора.
То есть в тот период все потенциальные рыцари окрестных башен, движимые стадным инстинктом, имели один на всех предмет любви и поклонения. Я же, в силу моего несколько запаздывающего созревания, стал одной из последних жертв любовной эпидемии. И проявил, между прочимы, не свойственную мне, в общем-то, скрытность.
На наше счастье, девочка, а звали её Светой, очень долго не отдавала предпочтения никому, благодаря чему сложилось у нас тогда довольно своеобразное братство влюблённых. Хрупкое, конечно, братство, ведь стоило нашей королеве задержать на ком нибудь внимание, и тотчас вспыхивала жгучая агрессивная зависть к счастливчику.
Но обыкновенно такого внимания не было, и мы ходили за Светкой гурьбой, следя, чтобы кто-нибудь не пересек стихийно определившихся невидимых границ, однако время от времени общим решением отправляя кого-нибудь как бы на проверку незыблемости рубежа.
Словом, нам хотелось и, одновременно, не хотелось, чтоб она сделала свой однозначный выбор. Хотелось, потому что каждый в глубине души лишь себя ощущал имеющим реальный шанс, а не хотелось, поскольку тогда перед всеми, кроме одного, разверзалась бы бездна...
Я же, как лицо по общему убеждению априори нейтральное, время от времени посылался к Светке с чужими объяснениями в любви. И должен сказать, всегда честно исполнял такого рода поручения, всегда совершенна искренне сочувствовал, возвращаясь с отрицательным и порой довольно насмешливым ответом. И ни разу не попытался даже намёком высказать собственное отношение к прелестнице. Ну, сами посудите, такая огромная разница в возрасте, унизительно маленький рост и хлибкое телосложение...
Знаете, меня тогда вполне устраивала некая особая доверительность, установившаяся между нею и мной - незаинтересованным как бы лицом. И мне было жутко представить, как она вдруг каким-либо образом узнает, что и я - тоже...
Конечно, такое, как говорят физики, "безразличное равновесие" не могло сохраняться долго. И однажды наша общая возлюбленная не явилась на ежевечернюю дворовую тусовку без уважительной, как мы подумали, причины. Но вскоре мы узнали, что причина такая как раз, наоборот, была - Светка начала «ходить» со взрослым парнем, которому никто из нас не мог ничего существенного противопоставить. И распалась наша дружная компания. И не стало того, что называлось емким словом «двор».
К тому моменту мои родители уже не кричали из окна лоджии своё излюбленное «Вовик, домой!», потому что, во-первых, я стал старше, во вторых, что более существенно, стал сам являться домой вовремя и абсолютно добровольно, а во двор вечерами ходил лишь затем, чтобы просто проветриться и ноги размять, но не с целью поучаствовать в опасных сборищах испорченных детей.
И ни одна душа в мире не знала, что, выходя вечерами на улицу, я прогуливался, то и дело украдкой поглядывая на заветное окно - не покажется ли в нём бесконечно дорогой лик, не прозвучит ли чарующий голос: "Подожди. Вовец, я сейчас!"...
А между тем шли года. И мои бывшие приятели, бывшие товарищи по несчастной любви, благополучно переболев детской болезнью, заводили романы с другими девчонками, порой даже, объективно говоря, более красивыми, чем Светланка, и уж наверняка - более благонравными. Хотя, наверное, по меркам вашего поколения благонравных молодых людей нынче вовсе нет. Однако вы не можете не понимать, насколько относительно само понятие благонравия..
Изредка, сплайна встречаясь с кем нибудь из ребят во дворе, мы, конечно, вспоминали наше романтично-рисковое детство, делились опытом взросления, беспрестанно и демонстративно не таясь взрослых, смолили американские сигареты, случалось нам тогда уже покуривать и нечто другое.
Приятели, ничуть не смущаясь подруг, рассказывали о вещах, известных вашему поколению разве что благодаря порнофильмам, рассказывали, привирая, конечно, однако, вне всякого сомнения, это не было стопроцентным враньем. Каюсь, я тоже нёс что-то о моих вымышленных похождениях в мире квалифицированного секса, но старался не особо загибать. И мне, пожалуй, верили...
За те годы, что отделили детство от юности условными, разумеется, границами, я Свету почти не встречал. А если видел изредка - то лишь издалека. И мы довольно приветливо улыбались друг другу. Увы, она взрослела всё стремительней, соответственно, разница в возрасте не сокращалась, а, наоборот, ещё росла.
И такие мимолётные встречи на многие дни выбивали меня из колеи, по которой я катился, почти убедив себя в том, что, наконец-то, слава богу, вырос из неприлично затянувшейся детской влюблённости, что свободен, наконец-то, как все нормальные свободные люди. А тут какой-то ничтожный миг - и снова заходится сердце, снова вибрирует дурацкая восторженная душа...
Однако, с другой стороны, если «визуальные контакты» долго не случались, но при этом бесперебойно узнавал я о моей возлюбленной всевозможные гадости, ничего страшного со мной не происходило, а, напротив, я ощущал некое мстительное удовлетворение и говорил себе наставительно: «Радуйся, Вовка, что не вышло у тебя ничего со Светкой, и нет теперь тебе ни какого дела до приключений этой отпетой биксы...»
Гладя в зеркала - а я когда-то не чурался этого занятия, не то что сейчас, когда стараюсь без крайней нужды не попадаться себе на глаза - я в общем и целом бывал удовлетворён увиденным. В детстве, как вы помните, меня не устраивали хилое телосложение и недостаточный рост. Но с годами эти недостатки мало помалу исправились сами собой. И превратился я в молодого человека весьма приятной, интеллигентной наружности, чему сейчас, увы. невозможно, пожалуй, поверить, правда, атлетическим сложением не отличался никогда.
И с моими детскими комплексами выходило сложнее. В зеркало глядел и наполнялся уверенностью в себе, но, уходя от зеркала, уверенность оставлял там же. И чувствуя это, девушки на меня, прямо скажем, «не вешались» И я приходил к выводу, что либо ни черта не смыслю в мужской красоте, либо дело отнюдь не в ней. Потом понял - действительно не в ней. Впрочем, это любой взрослый человек понимает, а уж женщины - особенно...
Итак, несмотря на то, что со Светланкой мы в те годы практически не встречались, мне в общих чертах всё было известно про нее. Я знал, что мать у неё в конце концов умерла от цирроза, болтали, что сгубила женщину некачественная самодельная водка - она тогда только-только начала появляться - но я полагаю, что если ежедневно до упора накачиваться самым лучшим коньяком, то результат выйдет не менее печальным.
Мать увезли в морг, откуда никто её тело не востребовал. И оно, по видимому, бесследно исчезло в печи крематория. И дело не только в том, что Светланка была никудышной дочерью, а мать - никудышной матерью, хотя никудышными они, разумеется, были обе, но главным образом дело в том, что у Светки, естественно, не было денег на приличные похороны. Откуда им взяться...
Оставшись одна, владелица отдельной, хотя весьма запущенной, квартиры унывать не стала, а продолжила жить, по возможности, весело. Она, ничуть не колеблясь, бросила осточертевшую школу, которую бросила б и при живой матери, и стала вести жизнь вольную, рисковую и бесшабашную, временами где-то работая - то в больнице санитаркой, то в супермаркете уборщицей, то в киоске продавщицей, то иными незатейливыми способами пробавляясь.
И довольно долго такая беспутная, в общем-то, жизнь на внешнем виде Светланки никак не сказывалась. Наоборот, девушка становилась всё привлекательней, всё, ей-богу прекрасней. Впрочем, разумеется, я не могу быть в данном случае беспристрастным ценителем.
Более того, думая про Свету, я мысленно сочинял для себя оправдательную сказку про глубоко - до лучших времён - упрятанные порядочность и чистоплотность человека, волею роковых обстоятельств ввергнутого в болото потомственного беспутства.
И ещё я думал, что, может быть, однажды обстоятельства сами собой всё таки сложатся так, что Светлана поймёт вдруг, в ком её счастливое спасение. И призовёт меня. И я спасу её, вырву из этого болота, в конце концов, кто-то должен спасать заблудших и падших - почему не я?
И грезилось мне в самых завиральных моих грёзах, как идём мы с моей возлюбленной, что называется, рука об руку по Арбату, нет, не идём, а тихонько едем в роскошном автомобиле - пусть там никто давно не ездит, но ведь это ж грёзы - а гуляющая публика узнаёт нас, будто мы звёзды театра и кино, радостно приветствует. И никто на всём белом свете не помнит, чем была моя блистательная дама когда-то, пока я её не спас...
В общем, представьте только, какие раздирали меня противоречия: с одной стороны, я радовался, что измучившая меня любовь понемногу отступает, с другой - предавался фантастическим мечтам, как некоему постыдному пороку...