А с моей благополучной семьёй происходило между тем вот что.
Стремительно менявшиеся времена для большинства менялись, как известно, отнюдь не в лучшую сторону, но для нас - совсем наоборот. Наша семья стремительно шла в гору, мы становились новыми российскими буржуа - «новыми русскими», как стали нас всех несколько позже именовать. То есть мои интеллигентные предки обнаружили вдруг удивительную хватку, которая, разумеется, присуща всему нашему племени, но, согласитесь, в очень разной степени - я лично знаю многих евреев, которые впали в нужду ничуть не меньшую, чем бывшие советские колхозники.
Уж не ведаю, каким образом - нет, ей богу, не ведаю, потому что не занимало меня это никогда - пала мой вдруг из малоприметною советского чиновника превратился в президента процветающею банка, мама, забросив к чертям секретную науку, внезапно переставшую кого-либо интересовать, в том числе, похоже, и «потенциального противника», вдруг сделалась видным политическим деятелем - не слишком видным, как мне кажется, весьма влиятельным, поскольку всякая очередная администрация находила для нее выгодное и престижное дельце. Всё же истинная учёность - вещь никогда не лишняя.
Замечу однако, что, если бы не случились с нашей бедной страной эти роковые перемены, позволившие многим успешно порыбачить в мутной водичке, мама теперь непременно была бы академиком, отец, весьма вероятно, министром. И «пятая графа» их не оставила б, мне сдаётся...
То есть если вывести за скобку способности таланты и вести речь лишь о трудоспособности да умении устраиваться в жизни при любом политическом климате, то мои родители, разумеется, не промах. Но что в этом плохого, если мир сконструирован так, если состоит он и состоять будет не столько из классов и наций, сколько из меньшинства и большинства.
Кстати, среди русских чиновников, насколько я вижу, тоже никто не пропал, никто не последовал вместе с идеалами на свалку истории. И на митингах дерут глотку не они, а те, что при любом раскладе обречены оставаться в дураках, будучи даже не дураками в классическом понимании этого слова.
Вы со мной согласны?...
Итак, моя семья пошла в гору, мы уехали жить, как все, на Рублевку, где за высоким забором встал наш родовой замок, и школу я заканчивал уже не ту, общенародную, политехническую, трудовую и пр., а другую, элитную. Не в том, конечно, смысле, что в ней мелкосерийно производили вундеркиндов, хотя, само собой, усиленно делали вид, а в том смысле, что в ней избавляли детей состоятельных родителей от дурного влияния.
Так что учились в нашей школе не только дети более-менее респектабельных банкиров и генеральных директоров ЗАО, но и отпрыски крупных бандитов, тоже потянувшихся к респектабельности.
Впрочем, чьи дети генетически лучше, однозначно не скажешь, все, притворяясь дома паиньками, в компании себе подобных курили, причём не только американские сигареты, но и среднерусскую коноплю, охотно употребляли пиво и более крепким алкоголем не брезговали, случалось, по крупному играли на деньги, влезали в большие долги и тянули из дома разные ценности, по древней традиции сваливая все грехи на несчастную челядь.
И уж тем более никто не чурался сколько нибудь упорно «революционной романтики». Это я сексуальную революцию имею в виду...
Я тогда, отделённый от моей возлюбленной целым мегаполисом, о ней почти совсем не вспоминал. Далеко находились и прежние общие знакомцы, прежде снабжавшие меня информацией. И однажды у меня наметилось даже нечто вроде романа с одноклассницей. Лишь по чистой случайности мы не продвинулись с ней далеко. Просто как-то не возникло ни одной «революционной ситуации». Однако если бы ситуация возникла и мы с подружкой сумели ею воспользоваться, то, став, конечно же, событием этапным, определяющим судьбу событием она бы не стала точно...
А после школы ждал меня заграничный университет. Само собой, из самых престижных. Но тут -случай. Тот самый - желанный и пугающий. Но, может быть, -неизбежный?...
В общем, гуляли мы с моими «элитарными» школьными приятелями однажды, были, по обыкновению, не вполне трезвыми, вздумалось нам ещё по баночке пива накатить, подвалили к ближайшему павильону, а там - Светка. И такой обалденный макияж у неё для привлечения покупателя - просто глаз не оторвать. И я впрямь обалдел - господи, ведь мы ни разу не разговаривали с ней с того момента, как я перестал рассказывать ей о чужих чувствах!...
До сих пор изумляюсь, до чего легко потом всё у меня получилось. Ни один из моих «элитарных» собутыльников, как ни странно, не усомнился в моих эксклюзивных правах на незнакомую смазливую продавщицу, приятели мои в один момент исчезли куда-то все, а я остался. И Света, подавая мне пиво, сказала протяжно и, как показалось, зазывно:
- Вовец, с ума сойти, какой ты стал! - И добавила, совсем уж игриво: - Может, угостишь девочку «джинчиком» да прикольной сигареткой, а то нам плотят так мало..
Этим своим «плотят» она меня почему-то особенно растрогала, даже умилила. Хотя умиление моё, как вскоре выяснилось, было преждевременным, поскольку эта странная девушка, благодаря диковинному нынче среди большинства молодёжи пристрастию к чтению серьезной литературы, обычно изъяснялась на приличном родном языке, одновременно в совершенстве владея сленгом, а также и стилизуясь под настроение.
Светлана с лязгом открыла стальные засовы, и я оказался внутри. Как в буквальном смысле, так вскоре и в фигуральном...
И я пробыл с ней в её железном ящике с товарами всю ночь. При этом Светланка даже не подумала прекращать работу, она умудрялась как ни в чём не бывало обслуживать редких ночных покупателей, непринуждённо и с лёгкостью приостанавливая наши страстные занятия, а потом так же непринуждённо возвращаясь к ним и начиная с тога самого места, где мы остановились.
Помню, как била меня поначалу крупная дрожь, как это явление изумило и потрясло мою возлюбленную, как призналась она, что впервые ей достался такой уникально свежий экземпляр.
Нет, разумеется, полуночникам-покупателям не было сквозь узкую амбразурку видно, чем столь увлечённо занимаемся мы в тёмном и тесном закутке. Однако многие всё же догадывались, отпуская свои незамысловатые шуточки. Впрочем, шуточки были скорей сочувственными, нежели язвительными. А то б я, в припадке неуместного донкихотства, мог и драку учинить.
А под утро мы со Светкой внезапно вырубились, непостижимым образом поместившись вдвоем на узенькой лежанке из пивных ящиков, покрытых довольно тонким поролоном. И разбудила нас Светина сменщица, такая же ослепительно раскрашенная и неотягощённая комплексами, весёлая и абсолютно бесцеремонная, сразу с порога объявившая, что будет принимать товарные ценности по факту, в смысле, вместе со мной. Однако, получше присмотревшись, согласилась принимать товар согласно накладным - после фантастической во всех смыслах ночи я, очевидно, товарного вида не имел и подлежал списанию.
Но «мечта моя осуществлённая» сменщицу встретила довольно прохладно, шутливый тон не поддержала, а на ее весьма поблекшем за ночь лице читалась явственная досада. И я догадался, в чём дело, лишь тогда, когда перед уходом, не без труда преодолевая гордыню, Света заискивающе обронила: «Надеюсь, Тенгизу то не настучишь, подруга?...»
Конечно, эти слова больно резанули моё благородное сердце, но я всё таки смолчал, помня условие, выдвинутое и с лёгкостью принятое ночью: «всё, что было раньше с тобой и со мной, ни малейшего значения не имеет, ведь правда?..»
А сменщица лишь фыркнула в ответ: «Какой базар - могила!» Но мне лично было очевидно: настучит, непременно наступит. И хорошо, потому что порывать с прошлым, особенно мрачным, надо одним махом. Чтобы больше никогда ничто не отягощало душу.
Потом мы со Светой шли по родным с детства местам, правда, это был не Арбат, но тоже ничего, вошли во двор, где я впервые увидал мою королеву и обомлел на всю жизнь, проследовали в «королевские покои», притворяющиеся однокомнатной хрущёбой, неплохо ухоженной, хотя, понятно, убранством не блистающей.
Мы проследовали, а вечно неувядаемые соседские старухи глядели нам вслед и шептались. И одну, по крайней мере, фразу я расслышал совершенно отчётливо: «Этот жидёнок дождался таки своего часа и думает, что победил, дурачок. А это ещё одна небесная кара всему ихнему отродью...»
Слова насчёт «отродья» не произвели на меня особого впечатления, но потрясло то, что старая ведьма знала моё самое сокровенное. И даже будущее не являлось для неё большой загадкой. Впрочем, насчёт будущего я тогда ей не поверил, конечно...
Мы зашли в «покои», имея при себе большие запасы еды, курева и питья, мы заперли дверь на оба замка, хотя сама дверь была хлипкая, советская, она не выдержала бы пинка пятилетнего ребёнка.
За Светлану не скажу ничего, но я в тот момент чувствовал себя ветхозаветным Адамом, на которого обрушилась вдруг величайшая из когда-либо стоявших перед человеком задач - зачатие человечества. Да - да, не смейтесь!...
Я начисто утратил чувство времени, думал, что и Света его тоже утратила, но когда минуло трое суток, она в один момент сделалась деловитой и стала собираться на работу.
То есть трое суток кряду, временами впадая как бы в оцепенение, мы занимались любовью. Конечно, что-то временами, не разбирая вкуса, ели, точнее, пожирали, когда совсем иссякали силы, изредка вместе забирались в тесную советскую ванну и открывали настежь окно, чтобы смыть с себя и выветрить вон характерный для таких страстей густой, жизнерадостный и липкий дух псины. Но и в ванне мы не давали друг дружке покоя, и на подоконнике. Ну, мне то, начинающему любовнику, такое озверение простительно, а с ней-то, со Светкой, что вдруг приключилось?
А ещё, знаете, ведь я заметил, что мои слова «предавались любви» вас явно покоробили. Очень вас понимаю, поскольку тоже считаю, что заниматься любовью, это всё равно, что заниматься надеждой и верой. И в прежние времена великий наш целомудренный язык не знал такой словесной конструкции.