- Мой папа вовсе не ветхий! - отозвался я, как бы в шутку слегка обидевшись, однако сердчишко ёкнуло отчего-то. - Мой папа ещё орёл. А дедушка, у которого не маячит - не представляю, чисто технически.
- Хорошо, - сказала Светлана, всем своим тоном давая понять, что разговор подошёл к концу, и разговор был пустопорожним, - оставим в покое дедушку и прочее. Недосуг мне. Но. возможно, мы к этой теме вернёмся ещё.
В те дни в аккурат пришла пора определяться с моим дальнейшим образованием конкретно. А я продолжал быть совершенно безалаберным и лишённым каких-либо устремлений существом. И ни помолвка, ни женитьба даже официальная не оплодотворили меня сколько-нибудь вразумительной жизненной целью. Другими словами, я полностью полагался на волю обстоятельств и родителей, которых могло утешить лишь одно - приятели мои по «элитарной» школе в основном были не лучше. Меня то хоть любовь делала полным ничтожеством, а приятели были ничтожествами сами по себе.
И пришли родители к неутешительному для себя, а по мне, так наилучшему выводу, что, в связи с не очень нормальными семейными обстоятельствами, выпускать меня в самостоятельное автономное плавание никак нельзя. Лучше, хотя и намного хлопотней, держать на глазах. Тем более что Светка больше ни разу не повторила своё обещание не тащиться за мной в Европу, наоборот, она вела себя так, будто наш совместный выезд за рубежи - вещь давно и бесповоротно решённая.
То есть родители постановили отдать меня в наш российский университет. Самый, правда, лучший. Я и не подумал возражать. Светлана ненадолго надулась, но тоже промолчала. Помнила, видать, своё обещание.
Однако семейные обстоятельства вдруг стали так стремительно развиваться, что дальше отдания моих документов в приёмную комиссию дело не пошло. Эти документы, вероятно, всё ещё ждут меня там, но, скорей всего, не дождутся. Раз за долгие годы не возникло в них нужды, та теперь уж и не возникнет...
Был я тогда на какой-то дурацкой консультации в университете, будто собирался со всеми наравне сдавать вступительные экзамены, утомился что-то, сорвался пораньше домой, а Светка с моим отцом - в «джакузи». И энергично занимаются тем, что некогда очень презиралось не только на Руси, но и в остальном мире, а теперь - лишь в мусульманских да ещё некоторых странах.
И со мной случилась дикая истерика, я ж начисто забыл о той шутливо зловещей фразе, хотя, наверное, не должен был забывать, с отцом же прямо тут, в воде - обширный инфаркт. И мне же неотложку пришлось вызывать, истерично рыдая в трубку. Хотя «сердце», если вы успели забыть, было не у отца - у мамы. Вот, стало быть, какими иногда бывают уколы совести. Или стыда...
Дело было посреди дня, мама, к счастью, отсутствовала, прислуга тоже, отца отвезла специализированная «скорая», и мы с ним, слава богу, избежали каких либо объяснений. А то ведь могло дичайшее побоище у нас выйти..
Отец скончался, не приходя в сознание, хотя для его спасения было доставлено медицинское светило аж из Швейцарии. И никакие особые капиталы не успели пригодиться. Но, может статься, отец сам не хотел быть спасённым?...
Однако пока отец ещё немножко дышал в больнице, мы с моей ведьмой поговорить успели. И не я начал этот разговор, а она, когда я ещё оставался в прострации, будто какой-то новобранец, а не закалённый боец. И повела она себя, как всегда, наступательно.
- Ты что же натворил, дубина?!
- Я?! Но....
- Ты! Именно ты будешь виноват, если отец твой умрёт! Кто позволил тебе слинять с жизненно важной консультации, разгильдяй?
Этот напор, сперва чуть не добивший и меня, спустя минуту, наоборот, позволил мне одолеть мою истерику. Хотя ещё минуты две я не мог произнести ни звука, только таращил глаза на это сломавшее нашу тихую жизнь чудовище и даже, кажется, хотел сотворить крестное знамение, хотя и - нехристь, но руки ко лбу поднести не смог, потому исчадие ада не сгинуло.
- За что ты с нами так, Светка? - выдавил я шёпотом.
- Тебе хотела доказать. А го сомневаться он вздумал! Забыл про наш спор?
- И ради дурацкого спора....
- Не дурацкого - принципиального! Иначе - на фига бы мне твой ветхозаветный «орёл»?
- Слушай, мы ж тогда начали с ребёнка!
- Я прекрасно помню, с чего мы начали и чем закончили.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что....
- Ага. Я беременна. От папика. У меня даже - токсикоз. Твоя мать сразу засекла и больше меня побледнела. Так что будет тебе кого любить.
Как не взорвалась в тот момент моя голова, ума не приложу.
- То есть уже...
- Четыре недели.
- Месяц, значит....
- Ага, четыре недели, беременность в неделях считают.
- Стало быть, вы с ним уже, как минимум, месяц... Но, чёрт возьми, для победы в споре достаточно одного раза!
- Чего тут непонятного - я жалела твоего отца. Он же всерьёз влюбился. И я не могла сказать ему, что всё кончено, то же самое бы вышло. Я хотела - постепенно. А ты, дурак, всё испортил!...
Вот вы, посторонний, явно вменяемый человек, что можете сказать об этой истории? У вас нет слов? Да, такого диалога ни в одном сумасшедшем доме не услышишь. А у нас к тому моменту все диалоги в доме были примерно такими, значит, был наш дом самый сумасшедший, но самый комфортный из всех сумасшедших домов мира.
В конце концов, мы со Светкой условились ничего не говорить маме о том, почему приключился у отца инфаркт. Мог ведь и сам по себе приключиться. И позвонили ей, сообщив только голый факт. Мол, во время принятия ванны... Более голым факт, пожалуй, просто не может быть.
Мама, разумеется, тотчас бросила свою молодёжную политику и метнулась в больницу. А там уже готова была для неё роковая весть. Нам домой позвонили только минутою раньше...
Похороны были пышными - так только банкиров да бандитов хоронят. Ну, может, ещё кой-кого. На них присутствовал весь тот контингент, который на нашей помолвке присутствовал, а также много незнакомых людей. И Светка ревела громче всех, она одна отважилась поцеловать мертвеца в губы, чего наверняка прежде не делала ни разу. Впрочем, чего только не перецеловали эти губы...
Данный факт, конечно, многих простаков умилил и растрогал - вот невестка, так невестка, - но многих, несомненно, на размышления навёл, о которых не всегда и не всем скажешь вслух. К тому же я-то простился с отцом весьма прохладно, а мама, что насторожило и меня, - ещё прохладней.
Когда после роскошных похорон и поминок мы наконец остались в огромном доме втроём, мама бесцветным голосом сказала вдруг, ни на кого не глядя:
- Уже пошли слухи. Людей в нашей «коммуналке» не проведёшь.
- О чём ты, мама? - От ужаса я похолодел.
Светка, по моему тоже перепугалась, хотя прежде я ни разу не замечал, чтобы она кого-нибудь или чего-нибудь боялась.
- Ты знаешь, о чём. И она, - небрежный кивок а сторону нашей растлительницы, - знает. И я, представьте, тоже...
- Да ничего мы не знаем! - вскричал я, от волнения пустив даже «петуха», чего не бывало давненько, тогда как Светка делала мне отчаянные знаки, чтоб молчал.
- Я могу ещё поверить, что ты... Да и то - не слишком-то убивался по отцу... Впрочем, если не врёшь - изволь, порадую. Если тем самым нанесу тебе рану - ничего, залижешь, не впервой. Не обессудь, но что-то мне ничуть не жаль тебя сегодня. В конце концов, кабы не твоя шизофреническая любовь... В общем, сын, твой покойный палочка изменял мне с твоей этой.... Тебе, соответственно, - рога...
- Так ты тоже заставала их?! - вырвалось у меня само собой.
- Бог миловал. Но разве обязательно заставать? Хотя ты ещё молодой и не представляешь, насколько хорошо можно узнать человека за двадцать лет. А теперь скажите мне, детки дорогие, как мы с вами дальше будем?
И взяла слово тогда виновница всех наших несчастий. Впрочем, ещё не всех.
- Я понимаю вас, Софья Борисовна, понимаю, что вы испытываете ко мне. И вы, очевидно, правы. Просить прощения - а я бы его попросила - смысла нет да и выйдет пошло, поэтому скажу так: по давно уже названным причинам мы обречены быть вместе. Что бы ни случилось. Вы, конечно, поддавшись эмоциям, можете меня прогнать, но это было бы неразумно.
А Илью Семёновича надо простить Он был чистый человек, но что поделать, если у меня такая аура, над которой я сама - хотите верьте, хотите нет - не властна. Эта аура, по счастью, действует не на всех, но уж если на кого действует... А он был отцом своего сына, значит, тоже уязвимым...
Давайте попробуем как-нибудь постепенно помириться. Всё же худой мир... Насколько я понимаю, надобность дарить нам с Вовой квартиру теперь отпала. Как до того - Европа. Дам огромный и совершенно пустой. И со средствами теперь, возможно, станет по хуже.
Впрочем, мы с Володей могли бы прямо сейчас вернуться в мою конурку, но ведь вы, Софья Борисовна, предпочли бы держать сына на глазах, как бы ни сложились обстоятельства, верно?
- Верно, Света. Ты на редкость рассудительна, от кого только научилась так говорить слова. Я тоже намеревалась сказать тебе кое-что, но твоя безупречная логика... Так что давайте убирать со стола. И всегда теперь будем делать это сами, потому что я дала расчёт нашей прислуге - посторонних в нашем доме больше быть не должно.
И мы стали жить, почти не встречаясь с мамой. Очень пригодился старинный метод общения - записки. Светка, в очередной раз поссорившись с очередным барыгой, безвылазно сидела дома, у телевизора, я занимался тем же, начисто выбросив из головы высшее образование и тому подобную муру насчёт смысла жизни. Мы, как и прежде, часто и где попало занимались нашей «физкультурой», но почти не разговаривали.
А мама, ни разу не вспомнив больше о своём больном сердце, наоборот, с головой ушла в работу, стала пропадать там даже в выходные, и я искренне мечтал, чтобы у неё, ещё молодой, в сущности, женщины, случился так называемый «служебный роман». Пусть даже с альфонсом каким-нибудь лет двадцати, каких немало ошивается в Комитете по их делам. Это была бы, во всяком случае, достойная компенсация обиды, нанесённой напоследок отцом. О том же примерно как-то обмолвилась и Светка, рассчитывая, может быть, меня позлить, а я - хоть бы хны.