Но думаю, что даже и теперь талант любить даётся людям ничуть не реже, чем в «галантном» веке. А вот в будущем не столь уже отдалённом... В будущем, боюсь, будет некому и некого любить - наши постоянно развивающиеся потребности приведут к тому, что мы будем только потреблять друг друга, пока все всех не употребят...
Конечно, я не был абсолютно несведущ по части достижений современной сексуальной технологии, уже тогда порно по видео насмотрелся всякого. Но за трое бурных суток прошёл полный практический курс.
Забавно, однако в минуты отдыха мы со Светкой несколько раз включали видак, который, в отличие от многих других предметов, уже тогда был в её квартирке, как и соответствующие кассеты, хотя говорят, что женщины обычно равнодушны к порно. Это нам уже собственной фантазии не хватало, и требовалась шпаргалка. И мы хохотали над несчастными артистами, видя их чисто механические затруднения - трудно всё же заниматься любовью в присутствии многочисленной съёмочной группы, громадный профессионализм потребен. Что, кстати, лишний раз говорит в пользу нашего русского понимания любви не как процесса, но как состояния души...
Когда после всего безумства я появился в моём тихом и благопристойном во всех отношениях доме, оба родителя встретили меня натуральной истерикой. Оказывается, за время моего отсутствия они не только милицию на ноги подняли, но и мобилизовали на поиски пропавшего чада целое сыскное агентство, что влетело, разумеется, в немалую копеечку.
И меня ухе почти нашли, поскольку был разыскан тот самый Тенгиз, хозяин забегаловки, где трудилась Света. Но тут я явился сам.
Тогда я не был ещё окончательно потерявшим совесть блудным сыном, и сердце мое разрывалось от жалости к родителям. Так что я сразу обо всём им рассказал, и мы вместе поплакали, а после и посмеялись над моей такой странной в наш век любовью. Родители были твёрдо убеждены в том, что мы, евреи, в силу нашей этнической древности, давно не способны на безрассудную любовь, а я это убеждение вдруг опроверг, чем возвысил родной народ в наших же глазах, но, одновременно, и принизил, наверное.
И несколько дней я без моей Светланы, как ни странно, ничуть не страдал. А вспоминал о ней как об изнурительно-сладостном сне. И родители начали думать, что это было у меня просто бурное такое проявление юношеского рефлекса.
Я снова, как ни в чём не бывало, стал ходить в школу, где на ехидно-завистливую бесцеремонность приятелей и приятельниц отвечал невозмутимо-цинично, это успешно заменяло реликтовую романтичность, так что я на какое-то время даже сделался интересным для тех, кого прежде абсолютно не интересовал.
Но понемногу ходить ежедневно в школу опять опротивело, увлекло же, напротив - ни за что не догадаетесь - чтение русских классических романов не целиком, правда, но где - про любовь. Однако заграничный университет я при этом изредка всё же вспоминал, убеждая себя, что мечтаю о нём даже. Но, если честно, эта мечта и прежде-то была не слишком мускулистой, а теперь уж точно при смерти находилась.
Тем не менее, в эти, может быть, последние безоблачные в моей жизни дни я даже дал родителям твёрдое обещание никогда больше их подобным образом не волновать и сам себе тоже поверил. Мне искренне показалось, что наконец-то свершился некий важный этап, произошёл-таки переход мой на какой-то иной уровень, освободился я от тайны, удушавшей меня много лет, и теперь я вольный казак.
Родители, вполне удовлетворились моим торжественным обещанием, но, как я позже догадался, видимо, не ожидали, что добьются его легко, и готовили на крайний случай спец, так сказать, аргумент, который отец по завершению разговора и выложил, чтобы добро, как говорится, не пропадало.
- А ещё, Владимир, знай, - сказал с улыбочкой отец, будто произносил нечто особенно приятное, - если тебе захочется нарушить наш уговор, то последствия будут самыми радикальными.
- В смысле?! - изумился я, поскольку прежде в нашей семье чьи либо обещания не подвергались сталь откровенному сомнению.
- В том смысле, что если мы с мамой уличим тебя в обмане, то твоя девушка исчезнет совсем, без следа.
- Как?! - совсем уж растерялся я, никогда не слышавший от моего добрейшего и благороднейшего родителя ничего подобного.
- Обыкновенно. Физически. - пожал плечами отец и даже ухмыльнулся неведомой мне прежде зловещей ухмылкой, - существует масса способов, красочно описанных в коммерческой литературе, и, честно говоря, меня не интересует, какой именно изберет профессионал, которого я найму, если будет нужда. Или ты, сынок, думал, что я сам возьмусь за столь неэстетичное дело?
- Н-е-е-т... - выдавил я кое-как.
Разумеется, ничего такого я думать не мог, более того, я и предполагать не мог, что мой папа, прежде не способный муху обидеть, совершил за последние годы такую эволюцию. Но, с другой стороны, банкиров убивали часто, а мой отец благополучно здравствовал...
А пару дней спустя, после школы, я, сам не поняв как, вдруг очутился возле знакомого до боли павильона. И по стечению обстоятельств, Светлана как раз на работе была. И под глазом её темнел слегка закамуфлированный фингал, который её ничуть не портил, наоборот, придавал лицу трогательный оттенок мученичества и, я бы даже сказал, страстотерпия. Возможно, вам хочется возразить, что данное слово к постельным страстям отношения не имеет, однако если учитывать последующие события, то...
И сразу с новой силой полыхнул мой пожар в груди, и первый порыв был - немедленно убить, изничтожить ненавистного азиатского деспота Тенгиза, однако вся сила порыва вскоре пошла на то самое, на что вообще уходит большая часть всей мужской энергии, в каких бы каменоломнях вы ни трудились сорок часов в неделю.
Впрочем, на сей раз мы с моей возлюбленной постарались быть осмотрительней. И я был бесцеремонно выдворен из служебного помещения за полчаса до пересменки. Однако дома-то я опять не ночевал, и скрыть этот проступок от родителей не представлялось возможным. Тем более невозможно было что-то убедительное соврать.
И отец заявил, что его намерение решить проблему радикально было прежде предварительным, а теперь стало окончательным и бесповоротным.
А я сказал:
- Папа, ты не сделаешь этого.
- Сделаю, - возразил папа.
- Не сделаешь! Не сделаешь, иначе....
- Иначе-что?
- Я тоже умру.
- Ерунда. Кишка тонка.
- А для этого толстой кишки вовсе не требуется, потому что "шлёпнуть себя каждый дурак сумеет..." - крикнул я запальчиво и сквозь слёзы.
- Нашёл кого цитировать, сам он дурак, твой Островский!
- Скорей уж - твой. Вашего поколения образец.
- Не важно. Важно, что у него тоже была кишка тонка, вот и возомнил себя незаменимым писателем.
- Ну, тогда я заявлю на тебя в милицию!
- Куда-куда?! В милицию?! Ха-ха-ха! — вот насмешил, сыночек, так насмешил, спасибо, давно так не веселился!
- Тогда я тебя самого убью, бандюга! - выпалил я, полностью теряя контроль над собой, и это, наконец, произвело нужный мне эффект.
Мои родители только рты в изумлении открыли и так, безмолвствуя, лишь переглядывались выпученными плазами, а потом, так и не издав ни звука, покинули мою комнату. И могильная тишина установилась в доме. А потом к нему с воем подкатила неотложка.
А я завалился спать и моментально уснул сном праведника. Проснувшись, поел с аппетитом, взял с палочки денег, которые в нашем даме не было принято от кого-либо прятать. И был таков. И даже не поинтересовался, зачем вызывали доктора.
Я догадывался, что Светку трудно застать дома, поскольку ведет она весьма активный образ жизни, но дверь оказалась не запертой, и я сам её тихонько запер. И на цыпочках прокрался в кухню, выгрузил там купленные по дороге припасы, а больше уж опять терпеть не мог - опять била крупная дрожь, унять которую можно лишь единственным способом, и было не до полноценного завершения сюрприза.
Хорошо ещё, что не разделся догола прямо в кухне, что-то остановило вовремя, заставила прежде глянуть одним глазком.
В общем, как вы уже, наверное, догадались, моя возлюбленная была в постели не одна. С ней был какой-то «горилла», сплошь покрытый курчавым чёрным мехом, который ворковал ей на ухо что-то наверняка гнусное и скалил огромные кривые зубы.
Будто ошпаренный, я кинулся прочь, но запертые мною же замки почему-то не поддались, сломать ветхую дверь одним ударом ноги мне как-то не пришло в голову, и я опять очутился в кухне, совершенно лишённый возможности соображать. И дрожь меня била по прежнему, только это была уже, наверное, иная дрожь. А потом рука сама собой потянулась к большому кухонному ножу.
«Зарежу сейчас этого Тенгиза, и будь что будет.» - заполошно метнулось в голове.
И тут, наконец, моё противозаконное, вообще-то, присутствие в квартире было учуяно. Ритмичные звуки в комнате резко прекратились, потом послышался шорох, и через мгновение моя неверная возлюбленная предстала передо мной в едва накинутом халатике. Но я не смятение увидел в её блудливых глазах, не ужас тем более, но только изумление, кокетство, с трудом удерживаемый смех.
- Вовка, откуда ты взялся?! И почему такой взъерошенный, надутый? - Она при этом подошла ко мне вплотную, как бы автоматически вынула тесак из моей руки, но прятать или зашвыривать его подальше не стала, а просто пожила на стол, будто знала наверняка пределы моей агрессивности.
И я, почти парализованный, даже не сразу понял, что вершить правосудие мне стало уже нечем.
- Так ты чего, милый?
- Этот твой Тенгиз. Этот «вампир бухарский». Дай сюда ножик - я убью его!
- Какой Тенгиз? При чем тут Тенгиз! Это совсем другой человек!
- Дру-угой?! Так, значит, ты... Тогда я тебя сейчас...
- Ну-ну, «отелло» хреново! Явился без предупреждения, не постучал даже... Заруби себе на носу: я - девушка свободная, и никаких обязательств у меня ни перед кем нет.
- Но ведь мы с тобой в прошлый раз... В прошлый раз мы так... Какие ещё нужны обязательства?