При этом показательно, что классические формы греческой литературы — эпос, трагедия, комедия — больше не появлялись. В августовскую эпоху вместо них на греческом языке появились исторические, географические произведения, поэзия малых форм, которую можно причислить к придворной поэзии. Сомнительно, изучали ли представители знатных римских семей 20 книг «Римской археологии» греческого ритора Дионисия Галикарнасского, как надеялся их автор. Скорее это эффектное по стилю произведение соответствовало потребностям грекоязычных жителей, черпавших в нем сведения о мало известных им римских традициях перед I Пунической войной.
Описанные выше характерные черты были свойственны и для утерянных произведений ритора, историка и этнографа Тимагена Александрийского, а также для монументальной географии Страбона (род. в 64—63 г. до н.э.). Как и у Полибия, эта география была предназначена для практических потребностей правящего слоя (не случайно, что Страбон был тесно связан с Элием Галлом, вторым префектом Египта, и сопровождал его в походах). Та же тенденция просматривается в мировой истории в 144 книгах, которую написал советник и дипломат царя Ирода I Николай Дамасский, человек, пользовавшийся особой симпатией Августа и написавший его биографию, которая опиралась на факты из автобиографии самого Августа.
Было бы ошибкой считать греческих авторов августовской эпохи только приспособившимися усердными посредниками августовской культурной политики. Ритор Тимаген, например, дошел почти до разрыва с Августом и примкнул к клиентеле независимого Азиния Поллиона; другие авторы были вовлечены в конфликты дома принцепса, когда Тиберий, Гай Цезарь, а позже Германик находились на Востоке. Однако гораздо важнее подобных отношений является тот факт, что греческие авторы принимали реальность укрепившейся империи. Этим самым они вступали на тот путь, который во II в. н.э. привел Диона из Прузы, Элия Аристида, и прежде всего Плутарха, к историческому синтезу греческой и латинской культур.
Труды греческих авторов августовской эпохи были столь значительными, что их воздействие не уступало воздействию латинских поэтов и прозаиков. Эти произведения, независимо от времени их написания и больших отличий между самими авторами, вкупе с сохранившимися памятниками августовской литературы и искусства создавали представление о внутренней целостности этой эпохи и о классичности ее произведений высокого художественного уровня. С другой стороны, они стали центральным фактором европейской духовной истории, как это доказывает даже беглый взгляд на ее культурные ценности. «Ангельски чистый Вергилий», как называл его Гете, соответствовал не только христианским оценкам, как и Августин. Для Данте он был примером для подражания и постоянным спутником. Европейский эпос Ариосто, Тассо, Мильтона и Клопштока не мыслим без Вергилия. Поэтические новолатинские произведения не лишены его влияния равным образом, как и поэзия Ронсара и Гесснера.
Шиллер перевел главу о Дидоне из «Энеиды». Как сам Вергилий долго находился под влиянием Гомера, так и он нашел в XX в, своих почитателей в лице Т.Геккера, Р.А.Шредера, Т.Манна, Т.С.Эллиота, Р.Борхадта и Г.Броха.
Такое же воздействие оказал и Гораций, который быстро превратился в автора, изучаемого в школах, Его влияние было велико еще в каролингскую эпоху, его изречения записывались. Оды Горация являются истоком лирики гуманистов, для французской классики он стал как стилистическим, так и нравственным идеалом. Немецкая классика тоже высоко оценила его творчество. Произведения Горация переводили Виланд и Клопшток, а Гердер их интерпретировал. Даже Ницше и Брехт находилась под влиянием Горация.
Тибулл долго находился в забвении, пока его снова не открыли гуманисты. Он тоже нашел своих почитателей: Руссо, поэты Гетингенской группы: Мерике, Леопарди и Кирдуччи, Такая же судьба постигла и стихи Проперция, которые вернул из забвения только Петрарка. Его произведения очаровали Гете и Эзру Поунда. А вот Овидий всегда оставался известным. Его произведения обнаружены во многих монастырях. Сублимированная рождественская служба навеяна «Искусством любви», а большой гимн в честь церковного года следует примеру «Фаст». Любовная лирика Овидия вдохновляла миннезингеров, трубадуров и поэтов барокко. XX в. снова открыл его в качестве примера поэта в изгнании.
В прозе с августовскими поэтами может конкурировать только Ливий. Его произведения быстро распространились в различных изданиях. В средние века он был мало популярен, но в эпоху гуманизма снова достиг канонического уровня. Этому способствовал Макиавелли, который в своих «Рассуждениях о первой декаде Ливия» обращается к нему, а также Данте, назвавший его тем, «кто никогда не ошибается». В Европе веками представления об истории Римской республики соответствуют историческому полотну Ливия. Однако с развитием «критики источников», начиная с Нибура, установилось некоторое дистанцированное отношение, которое не могли преодолеть ни Штифтер, ни старания современных исследователей Ливия.
В I в. до н.э. значительно возросли политические функции римского искусства. Реалистические бюсты римских аристократов демонстрировали семейные традиции и утверждали представителей древних родов в их общественном ранге. Большие дома римских ведущих политиков поражали воображение общественности своей воистину величественной архитектурой, а изображения и надписи на монетах служили инструментом политической пропаганды. Подобно латинскому языку, который в том веке достиг своего совершенства, вводя при этом новые элементы политической фразеологии, возросло и политическое содержание римского искусства. При этом нельзя не учитывать, что здания и памятники Рима производили впечатление на гораздо больший круг людей, чем безупречные литературные произведения.
Однако было бы несправедливо измерять исключительно в политических масштабах все произведения искусства, в каждом искать идеологическую подоплеку, все постройки августовской эпохи считать только результатом августовской «строительной политики» или влияния политической ситуации. Нужно сознавать, что многие виды искусства, например, настенная живопись, ваяние, бытовые постройки, на которые не действовал или действовал частично знаменитый «дух эпохи», носили черты местных традиций, не говоря уж о самобытности различных жанровых стилей.
Упор на этот факт важен потому, что дальше не будет речи ни о систематической антикварной инвентаризации августовского искусства, ни об оценке важнейших шедевров. В первую очередь следует показать взаимосвязь между искусством, политикой и идеологией августовской эпохи на таких примерах, где очевидно личное влияние Августа или по крайней мере вероятно. Это влияние вне всяких сомнений прослеживается, с одной стороны, в удивительной стилизации изображений Августа, а с другой — в концепции и смысловом содержании основных августовских построек и, наконец, в типологии и оформлении монет.
До сегодняшнего дня сохранилось около 250 изображений Августа, своеобразный рекорд количества изображений принцепса. Но многочисленные, в большинстве своем мраморные, изображения не отражают процесса изменений оригинала. По новым археологическим данным (П.Цанкер), они сводятся к нескольким основным типам: самые ранние изображения Октавиана до 30 г. до н.э., которые совмещают в себе элементы изображений греческих правителей и индивидуальные черты молодого Октавиана. Появившийся около 27 г. до н.э. «тип головы» присутствует почти на двух третях сохранившихся портретов Августа. На них по всем канонам классического греческого искусства в идеализированной форме отражены величие и достоинство в соответствии с эстетикой Поликлета, но при сохранении характерных черт оригинала. Известная статуя Августа в панцире из Примапорты является самым известным примером этого типа портрета. Наконец, существует так называемый побочный тип, как на бюсте с венком из дубовых листьев в Капитолийском музее. На нем сильнее проступают индивидуальные черты.
Безжалостный веризм, который отличал римские портреты во времена Цезаря, сознательно отвергнут, портрет принцепса сильно стилизован. Изображения молодого человека уже носят черты ранней зрелости, серьезности и честолюбия, которые предвосхитили изображения более позднего Августа. Несмотря на эту тенденцию, отсутствует монотонность автоматических копий: статуя в Примапорте изображает сугубо невоенного человека волевым полководцем, победоносным, уверенным в себе императором, другая же статуя, изображающая Августа во время жертвоприношений, являет собой достойный почитания образец римского благочестия.
Бюсты и статуи представителей дома принцепса уже при Августе получили широкое распространение по всей империи. Впечатляющее скульптурное отображение обычаев и деяний предков особенно ярко представлено в мраморной статуе в полный рост неизвестного римского аристократа вместе со своими предками. Эта статуя сейчас находится во дворце Консерватории. Она тоже принадлежит к августовской эпохе.
Более полувековое политическое влияние Августа и огромные средства, доставшиеся ему после аннексии Египта, позволили ему стать одним из величайших строителей истории. Не случайно, что именно этой деятельности он отводит большое место в своей автобиографии, многочисленные упоминания о больших зданиях, реставрациях и улучшениях говорят сами за себя. Много раз Август подчеркивает, что он обновил или достроил старые монументальные здания, не называя их своим именем. Несмотря на большой личный вклад, Август хотел казаться скромным, сдержанным, отвергающим всякие почести принцепсом.
Сначала даже здесь Октавиан принял эстафету от Цезаря, прежде всего закончил начатое Цезарем строительство курии Юлия и торжественно открыл ее в 29 г. до н.э. вместе с храмом Божественного Юлия. Параллельно он построил на Палатине (мы упоминаем только крупные постройки) храмы Аполлона, Дианы и Благочестия. Комплекс на Палатине, кроме храмов, включает колоннады, греческую и латинскую библиотеку, а также жилой дом самого Августа с удивительно хорошо сохранившейся настенной росписью, которая только в последние десятилетия была освобождена от позднейших наслоений. Демонстративное отождествление Октавиана с Аполлоном не было совпадением. После Акция Аполлон стал богом победы, молодости и успеха, а также мудрости и мира, новым личным божеством Августа, которое теперь рассматривалось, как идея старого, а ныне политизированного бога.