ним придет много человекоубийц, великая страна иудеев погибнет. И Саламин, и Паф разрушит землетрясение, и Кипр зальет темная вода. Но когда из земной трещины итальянской земли поднимется к небу огненный знак и сожжет многие города и людей, и серым пеплом засыплет эфир, тогда гнев богов узнают по тому, что они уничтожат невинное племя благочестивых людей».
В 5-й книге Сибиллинских пророчеств, которая датируется II в.н.э., Нерон тоже проклинается. Там упоминается страшная змея, тот гибридный повелитель, который хочет сравняться с богом, и, наконец, образ, идентичный сатанинским силам, приближение которого возвещает о конце света. Евреи возненавидели Рим не в последнюю очередь из-за Нерона.
Для раннего христианства Нерон был первым гонителем, тем принцепсом, который даже сам Рим сделал кровавым местом для мучеников. Для ранних христиан непреложной истиной считается, что апостолы Павел и Петр приняли мученическую смерть в Риме при Нероне. Поэтому в «апологетическом стихотворении» Коммодиана он был отождествлен с антихристом. Другие христианские авторы, наоборот, категорически отвергали подобное представление. Для Лактанция те, кто верил, что Нерон все еще бродит, потому что не похоронен, и что он еще вернется, были «безумцами».
В позднеантичном и управляемом христианами Риме Нерон снова возродился, но уже другим способом.Как свидетельствуют конторниаты, новогодние подарки в виде медальона, принятые среди нехристианской аристократии в IV в.н.э., Нерон изображался как покровитель скачек и игр в той области, которая была центральной для античной цивилизации, но совершенно неприемлемой христиан. Возвращение Нерона было на руку стремлениям сторонников старой религии к ее реставрации. Позже, отцы церкви, такие, как Августин, вернулись к моральной дискредитации гонителя, преступника и тирана Нерона. Злой человек представал олицетворением угнетения, низменных страстей и грехов, полностью лишенным метафизических функций.
Одновременно рождались легенды: демонизированный, очерненный или обожаемый, Нерон оставался живым. В процессе постоянно меняющихся исторических оценок и современных апофеозов человеческим заблуждениям не могло не случиться, что даже в трудах с научными претензиями Нерон представал как революционер, борец с конформизмом прежнего принципата, фанатик красоты, который вместо традиционной морали xoтел установить новые эстетические каноны. С другой стороны Нерону и Калигуле делались попытки приписать общую политическую концепцию. Якобы они преследовали цель превратить августовский принципат в эллинистическую монархию и тем самым придать империи греческую форму и содержание и привить ей музыкальную культуру.
Однако совершенно невероятно, чтобы такая личность, как Нерон, человек, использовавший положение и власть, принцепса для удовлетворения своих артистических амбиций, думал о программе и конституционных нормах. Он не обладал трезвым взглядом на политические, военные, общественные или экономические реалии и не развил политической концепции, которую можно было бы принимать всерьез. Однозначное доказательство этому дает чеканка монет, которые в противоположность миру искусства Нерона изготовлялись строго традиционным методом и не изображали достижения и лозунги этого принципата.
На них, правда, прослеживается величественный пафос, пропагандируется новый век мира и неразрывная связь с божественным Августом и божественным Клавдием. Новая решительная попытка повлиять на общественное мнение произошла после кризиса 64 и 65 гг. н.э. После пожара Рима изображения Ромы и Весты олицетворяли вечность города, а изображения Юпитера-Стража прославляли разоблачение заговора Пизона. Подчеркивались также усилия правительства, направленные на благо римского народа, которые выражались в заботах о наделении зерном и пожертвованиях. Изображались большие постройки, например, начатое при Нероне строительство гавани в Остии. Если не в действительности, то, по крайней мере, на монетах, которые изображали обращения к войскам и народные сцены, привлекалось внимание к тесному контакту с армией. Играющий на кифаре Аполлон выглядел по сравнению со всем этим незаметно и скромно. Пусть римское население и видело в нем Нерона, но культурнополитической программы там не было и в помине.
С Нероном закончился род Юлиев—Клавдиев, та семья, представители которой, хотя и с помощью усыновления, гарантировали преемственность глав новой системы. Как позже это сформулировал Тацит («История»), принципат был фактически наследством одной семьи. Однако кризис 68 г.н.э. разорвал эту преемственность и, как всегда в такой момент, обнаружилось, где находятся главные структуры этой системы и концентрация власти, как говорил Тацит, тайны империи: в первый раз принцепс был провозглашен не в Риме, а в другом месте.
Для современных исследователей всегда было соблазнительно видеть в кризисе 68—70 гг. н.э. выражение определенных социальных, политических или религиозных интересов. Однако все попытки доказать преобладание таких мотиваций показали себя несостоятельными. События этого кризиса нельзя объяснить ни сепаратистским движением, как это было в III в.н.э., ни выражением растущей враждебности населения провинций к правящему классу Италии и его пособникам», как это считает Ростовцев. Ключевым здесь является только тот факт, что в результате концентрации римских войск на периферии образовались многочисленные зоны пограничных районов, которые стремились к обособлению. Сплоченность и общность римского войска в целом оказалась слабее, чем общность войсковых групп на Рейне, Дунае и в Сирии. Именно потому, что Нерон не поддерживал контакты с войсковой клиентелой, интересы внутри армии определили ход событий. Роль сената и населения города Рима была второстепенной, хотя претенденты добивались их согласия. Конституционно-правовые точки зрения не учитывались; противоборство превратилось в вопрос власти и одновременно показывало, где находится настоящая опора принципата.
Не только фиглярство Нерона, но вся трагедия дома Юлиев—Клавдиев показала, что политическая оппозиция принципату была слабее, а оппозиция отдельному принцепсу — сильнее. Итог правления пяти представителей этого дома может быть проблематичным, но основанная Августом система в целом утвердилась и продолжала свое существование.
Кризис времен четырех императоров и эпоха Флавиев (68—96 г.н.э.)
Кризис, вызванный восстанием Виндика и длящийся почти два года, отличается от всех предшествующих схваток за наследование принципата тем, что он не был ограничен Римом, а потряс всю империю. Почти через столетие снова возобновилась ожесточенная гражданская война за владычество над Римом и Италией; война, которая втянула не только правящий слой или преторианцев, но и десятки тысяч солдат и жителей Италии, жизнь и имущество которых были поставлены под угрозу. Быстрая смена пяти принцепсов за два года привела к политической и правовой неопределенности, политическим преступлениям, коррупции и оппортунизму.
Кризис объясняется не ненавистью к Нерону, а тем, что не было консенсуса о его преемнике и о дальнейшем политическом курсе. Спор за власть и общее признание принцепсом с самого начала велся не только, как военное противоборство, но, как и в годы после убийства Цезаря и войны Октавиана с Антонием, как борьба за общественное мнение. Все претенденты постоянно идентифицировали себя и свое дело с «государством» в целом, которое превратилось, в конце концов, в пустой звук. Несмотря на некоторую разницу и частичную общность понятий и формулировок, они выбрали различные образцы и лозунги, чтобы привлечь к себе самые разные группы людей.
По ходу конфликта вспоминали не только божественного Августа, но и официального врага государства Нерона.
Гальба после своего публичного отречения от Нерона в апреле 68 г.н.э. демонстративно называл себя только легатом сената и римского народа. Уже первые монеты возвещают о возрождении свободы Рима, мобилизуют силу соседних провинций и призывают к верности все еще не определившиеся войска. Гальба во многом перенял программу Виндика, он следовал его намерениям взять на себя роль защитника и вождя всего человечества.
Этот универсальный аспект был характерной особенностью нероновской эпохи и подчеркивался при различных обстоятельствах: с одной стороны были ненавистники рода человеческого, с другой — Нерона клеймили как врага и бич всего человечества. На монетах Гальбы пропагандировалась победа во «благо всего рода человеческого, эта надпись впервые появилась тогда на римских монетах и прославляла в новом властелине гаранта этого общего для всего человечества блага.
Новый принцепс, признанный сенатом 8 июня 68 г.н.э., после странных и преступных эксцессов Нерона казался сознающим свою ответственность правителем. Надписи на монетах честь и добродетель были идентичны основным элементам его самосознания. После своего появления в Риме осенью 68 г.н.э. суровый старец сделал решительные попытки навести порядок так же, как когда-то у Гетулика он навел дисциплину в разложившейся рейнской армии. Однако его намерения и средства поддержания власти находились в прямом противоречии друг с другом, так как его собственный ригоризм был парализован ужасающей коррупцией ближайших сотрудников.
Гальба сразу же вернул сосланных Нероном сенаторов, осужденных за оскорбление величества. Среди них Гай Пизон Лициниан, Антоний Прим, Гельвидий Приск и многие другие, которые в будущем сыграют важную роль. Однако он одновременно потерял все симпатии из-за безжалостного поведения в отношении наместников и управленческих чиновников, которые не примкнули к нему сразу, а также в отношении сенаторов, оказавших ему сопротивление. Как будто не было достаточно этих мер в правящем слое, Гальба еще сместил многих офицеров и служащих и при новых назначениях предпочитал сподвижников Виндика, что особенно шокировало рейнскую армию.
Рис. Гальба.
В Риме и вокруг него начались смуты в гвардейских соединениях, в армии и на флоте. Префект преторианской гвардии Нимфидий, который сагитировал преторианцев за Гальбу, попытался сам стать принцепсом, но был разбит. Волнения начались даже на столь предпочитаемом Нероном флоте. Однако Гальба не думал о том, что-бы материально удовлетворить ожидания армии и флота. Он считал это взяткой за послушание, которое в его глазax было само собой разумеющимся долгом. Какой бы достойной ни казалась такая установка, она была нереалистичной в условиях гражданской войны.