Случай был вызывающим потому, что городской префект после консула был высшим сенаторским должностным лицом столицы и отвечал именно за поддержание покоя и порядка, в широком смысле слова, он был также апелляционной инстанцией для рабов, подвергшихся издевательствам. В изложении Тацита приведена решающая аргументация строгого применения действующего права видным юристом Гаем Кассием Лонгином: «Должны ли мы собирать доказательства по тому делу, по которому мы уже приняли решение? Однако предположим, что мы вынесли решение по нашему случаю, не принимая во внимание более закон. Верите ли вы, что раб задумал план убийства, не произнеся ни одного угрожающего слова, не обнаружив невольно своего намерения? Но мог ли он действительно не выдать себя, мог ли он без ведома других достать оружие, мог ли он миновать стражу, мог ли он открыть дверь спальни, зажечь свет и совершить убийство без того, чтобы кто-нибудь об этом не узнал? Грозящее преступление обнаруживает себя разными способами, и если умрут рабы, которые не сообщили об этом своему господину, мы сможем жить среди рабов, сможем быть спокойными среди тех, кто перед нами дрожит, сможем отомстить тем, кто покушается на нашу жизнь. Наши предки не доверяли взглядам своих рабов, даже если они родились на их земле и в их доме, и с молоком матери впитали любовь к своему господину. Мы же теперь имеем среди наших рабов людей, имеющих другие обычаи, другую религию или вообще никакой. Такой набранный без разбора сброд держать в узде может только страх. Но должны пострадать и невинные! Если мы за убитого господина убьем каждого десятого человека, то жребий падет не только на труса, но и на смелого. Каждое общее определение заключает в себе несправедливость, но жалость, которую вызывает отдельный человек, будет возмещена пользой в интересах всех нас».
Против рассуждений Кассия не выступил ни один человек, но сбивчивые голоса звучали все громче. Люди выражали сочувствие по поводу числа, молодости, пола, несомненной невиновности многих жертв. Но верх взяла партия, которая была согласна со смертной казнью. Однако исполнение ее было невозможно — народ стоял плотной массой и угрожал градом камней и поджогом. Так как принцепс издал осуждающий граждан эдикт, вся улица, куда были приведены приговоренные, была заблокировала солдатами. Цингоний Варрон внес предложение выслать из Италии также и вольноотпущенников, которые находились под одной крышей с убитым. Однако принцепс не дал на это согласие. «Древнее право не было сохранено из-за сочувствующих порывов, но и не было отягощено жестокими прихотями» (Тацит. «Анналы», 14,44— 45).
С другой стороны, римские принцепсы стремились прекратить эксцессы обращения с рабами с помощью законодательства и отдельных указов. Как уже упоминалось нами, при Тиберии судебной инстанцией для разбирательства жалоб на плохое обращение с рабами был городской префект. Рабы могли по крайней мере добиться продажи другому хозяину. Кроме того, было принято, что подвергшиеся мучениям рабы приносили свои жалобы к статуям принцепсов или просили убежища в храмах. Во II в.н.э. принцепсы предприняли прямое вмешательство в права рабовладельцев. Так, Адриан сослал на пять лет богатую Умбрицию за то, что она плохо обращалась с рабами, а Антонин Пий в своем рескрипте к проконсулу провинции Бетика Элию Марциану высказал следующее: «Власть хозяев над их рабами должна быть полностью признана, и никто не может отнять это право хозяев. Однако интересы хозяев заключаются в том, чтобы им было не отказано в помощи против жестокости, голода и вопиющей несправедливости, на которую они вправе рассчитывать. Поэтому пойди навстречу жалобам тех, кто из дома Юлия Сабина убежал к статуе. И если ты выяснишь, что с ними обращались хуже, чем того требует справедливость, и что они подверглись несправедливости, прикажи продать их так, чтобы они не вернулись под власть Сабина. Если он воспротивится моему распоряжению, то он должен знать, что я за это строго накажу» («Дигесты», 1,6.2).
Здесь не место обсуждать разнообразные оценки римского рабства при принципате. Никакого сомнения не может быть в том, что этот институт для общества и экономики империи был основополагающим и что, несмотря на все попытки гуманизации, он оставался латентной опасностью. 200 лет тому назад Лессинг сформулировал его оценку так: «Разве не должен человек стыдиться свободы, которой он пользуется, если он имеет другого человека рабом?»
Вольноотпущенники
Освобождение рабов уже во времена поздней Республики достигло такого существенного размера, что Август был вынужден регламентировать этот процесс и ограничить массовые освобождения. При легитимация этих ограничивающих государственных мер, урезающих абсолютную власть владельца, исходили из того факта, что частно-правовое решение на освобождение было связано с гражданско-правовой квалификацией, которая требовала, чтобы родившиеся после освобождения дети отпущенных на свободу рабов, приравнивались к детям свободных римских граждан.
По всей видимости, готовность к освобождению при принципате еще больше возросла. В соответствии со статистическими исследованиями (Г. Альфёльди) предполагается, что в Риме и Италии более половины всех рабов в городах отпускались на свободу до достижения ими тридцатилетнего возраста. Причем, число женщин превышает число мужчин, особенно в возрастной группе между 15— 30 годами.
Как бы ни были проблематичны эти цифры, в распространении самой этой практики сомневаться не стоит, даже если и не было никакого автоматизма освобождения. Также было бы ошибочно подозревать в этом феномене влияние гуманитарных, особенно стоических и естественноправовых идей. Предоставление свободы было скорее в интересах самих рабовладельцев. Если этот шанс существовал на деле, то бессрочные бесправие и несвобода раба фактически имели ограниченные сроки. Возрастала готовность рабов к лояльному отношению, к примирению со статусом и к эффективной работе, т.к. только при соответствующем усердии рабы могли надеяться на получение свободы,
Каким бы переломным моментом ни являлось для рабов освобождение, сам акт был всегда связан с традиционными или юридическими обязательствами по отношению к владельцу и господину, который теперь становился патроном; эти обязательства часто обозначались понятиями покорность и служба. Если подчинение требовало соблюдения отношений уважительности и верности, например, в суде вольноотпущенник не мог выступать против бывшего хозяина, то служба предполагала конкретные функции. Она могла заключаться в том, что бывший раб исполнял обязанности управляющего в ремесленном или сельскохозяйственном производстве своего хозяина. Другой формой была работа в доме или на предприятии патрона, которую раб обязан был выполнять, дав в том клятву перед освобождением.
Значительный интерес к освобождению имел не только раб, но его владелец, который пытался таким способом освободить себя от обязанностей содержания старых и больных рабов. Обязанности существовали не только со стороны бывших рабов, но и со стороны патрона, для которого раб становился клиентом. В остальном критерии, по которым происходило освобождение, были различными. Положение о том, что высокая квалификация могла скорее привести к освобождению, правда, убедительно, но в действительности ему не всегда следовали. Например, в мастерских Арреция простые гончары чаще отпускались на свободу, чем квалифицированные мастера рельефного тиснения.
Во времена Римской республики существовали три разных вида освобождения раба: 1) освобождение прямым приказом в завещании; 2) освобождение цензором; 3) освобождение в присутствии магистрата. Первая форма была особенно распространена и применялась при принципате. Она имела преимущество в том, что сам отпускающий на свободу не мог пользоваться частно-правовыми обязательствами своего бывшего раба. При второй форме раб объявлялся свободным в присутствии цензора, этот метод предполагал согласие цензора. Третья форма состояла из фиктивного процесса освобождения в присутствии римского магистрата, который объявлял раба свободным и если хозяин не возражал, то раб считался таковым.
На практике эти формы были слишком сложными, поэтому с I в. до н.э. ввели новые: освобождение перед свидетелями и освобождение письмом, хотя эти формы не соответствовали гражданскому праву и поэтому требовали молчаливого признания со стороны всех участников. При освобождении перед свидетелями господин в присутствии друзей сообщал только устно о своем желании освобождения, причем было безразлично, отпускался ли один раб или целая группа. При освобождении письмом собственник выражал свое желание письменно.
Специфическим полем деятельности вольноотпущенников были все сферы хозяйства, особенно ремесленничество и художественное ремесло, сфера услуг и, наконец, они работали в администрации и при дворе принцепса. Если представители правящего слоя в своих эпитафиях прославляли свою успешную чиновничью карьеру, свободные граждане — свой гражданско-правовой статус и военную службу, то вольноотпущенники увековечивали свой лично-правовой подъем и профессиональный престиж. В их поле деятельности в первую очередь ценилась квалификация, энергия и надежность, как сказано об одном вольноотпущенном серебряных дел мастере. «Он в жизни никогда никому не сказал злого слова, и ничего не делал вопреки желанию своего хозяина; через его руки прошло много золота и серебра, но он никогда не взял ничего себе. Он превосходил всех в искусстве обработки серебра».
Вольноотпущенников можно было встретить во всех провинциях империи. Они являлись носителями неутомимого духа предпринимательства, основными инициаторами в торговле и ремесле. Эта деятельность не всегда была безопасной, как свидетельствует майнцкая эпитафия: «Юкунд, вольноотпущенник Марка Теренция, торговец скотом. Путник, остановись и посмотри, как недостойно я был убит и теперь напрасно жалуюсь!
Я не прожил и тридцати лет, т.к. раб лишил меня жизни, а сам бросился в реку, так он окончил жизнь. То, что он украл у своего хозяина, то взял у него Майн. Его патрон поставил ему памятник за свой счет» (CIL XIII 7070. «Сборник латинских надписей»).