Легионы, вспомогательные формирования и флот в I и II в.н.э., представляли собой оборудованную новейшей техникой, высоко эффективную военную машину, которая располагала комплексным инструментарием для тяжелейших военных операций. Ее выдающаяся техника успешно применялась при десантированиях, переправах через реки, в войне в горах и при многочисленных осадах. Технические военные специалисты и в мирное время проделывали важную работу при обмере земли, в строительстве, при прокладке водопроводов, в проектировании туннелей и гаваней и в других многочисленных областях. Не менее важным является другой аспект: посреди общественных, политических и культурных изменений римская армия оставалась оплотом традиционных римских норм и ценностей и одновременно одним из важнейших факторов римской интеграции.
Принцепс и дом принцепса
Своеобразное положение римского принцепса, которое не поддавалось никакому конституционно-правовому определению, описал именно тот ученый, который создал и по сей день принятую систему римского государственного права: «Личная деятельность была настоящим маховиком в большой машине империи; это было колесо, которое едва ли можно охватить взглядом и ещё меньше объяснить законами» (Моммзен Т. «Римское государственное право». Лейпциг, 1887).
Принцепс первых двух веков являлся не только репрезентативным символом империи, но, несмотря на все возвышение, которого он удостаивался с ранних пор в различнейших формах, был больше, чем пассивное воплощение государства, власти и права. Как правило, он был крайне активным непосредственным правителем, верховным главнокомандующим, лицом, имеющим высшую судебную власть и фактическим руководителем всех сфер политики. Он осуществлял власть и влияние, давал импульсы политике, был гарантом преемственности римской державы и ее права в гораздо большей и всеобъемлющей мере, чем когда-то сенат, коллектив свободных граждан или ограниченные нормами коллегиальности и годичного срока магистраты.
Оформление принципата в целом, процесс институализации был результатом очень разных инициатив и акцентов отдельных принцепсов. Однако процесс был также идентичен с поэтапным созданием и постепенным расширением административного и юридического инструментария принцепса, причем в поразительных размерах уважались и сохранялись старые формы и традиционные элементы. Вся система принципата так укрепилась уже в середине I в.н.э., что даже при полном несоответствии принцепса никогда основательно не подвергалась сомнению.
Трезвые и лишенные иллюзий слова произнес римский легат Петтилий Цериал в своей речи к восставшим треверам, которую передает нам великий критик феноменологии принципата Тацит. Эта речь однозначно подтверждает, что принципат считался незаменимым, и что римская сфера власти, Римская империя слилась воедино с формой правления принципата: «... деспотия и война всегда были в Галлии, пока вы не были включены в нашу империю. Мы по праву победителя, хотя вы это часто оспаривали, ввели для вас только то, чем мы хотели обеспечить мир, т.к. нельзя без оружия добиться спокойствия народов, нельзя иметь войска без жалования, а жалование — без налогов. Во всем остальном у нас с вами много общего: вы большей частью стоите во главе наших легионов, вы сами управляете этой и другими провинциями. Вас ни от чего не отстраняют, ничто перед вами не закрыто. И от восхваляемого принцепса вы имеете такую же пользу, хотя живете далеко от него. Жестокие принцепсы набрасываются сначала на досягаемое. Как засуху или частые дожди и все остальные испытания природы, вы переносили сибаритство и алчность деспотов! Всегда будут тяготы, пока есть люди. Однако они не существуют непрерывно и преодолеваются вмешательством доброжелательных людей... В счастье и в восьмисотлетием старании выросла эта структура. Ее нельзя нарушить без того, чтобы те, кто ее разрушает, сами не нашли гибель» (Тацит. «История». IV,74).
Римский принцепс с давних пор превратился в самостоятельный самоабсолютизированный фактор римской политики и общества. Он к тому же обладал огромным военным материальным и общественным базисом и был со времен Августа, а именно после его обожествления, сакрально возвышен и защищен. Для обладателей принципата поэтому было очень важно продемонстрировать легитимность своего положения. Так объясняется перечисление всех титулов принцепса на тщательно выполненной кёльнской надписи, посвященной Нерону. Эта надпись была сделана в 67 г.н.э. XV легионом при наместнике Публии Сульпиции Руфе и принадлежит сегодня к самым впечатляющим надписям Римско-Германского музея: «Император Нерон Цезарь Август, сын божественного Клавдия, внук Цезаря Германика, правнук Тиберия Цезаря Августа, праправнук божественного Августа...» Усыновленный Клавдием по настоянию Агриппины Нерон, права которого на принципат были сомнительными, связывает себя здесь, как и в других надписях, с Августом, чтобы уничтожить всякие сомнения в легитимности своего положения.
Еще дальше позже пошел Л.Септимий Север, возведенный на трон дунайскими легионами во время смут после убийства Коммода. Он выдумал свое родство с Антонином и связал себя еще и с Нервой в типичной римской надписи на акведуке Целия: «Император Цезарь, сын божественного М.Антонина Пия Германика Сарматского, брат божественного Коммода, внук божественного Антонина Пия, правнук божественного Адриана, праправнук божественного Траяна Парфянского, праправнук божественного Нервы, Л. Септилий Север Пий Пертинакс Август Аравийский, Парфянский, Адиабенский...» (CIL VI 1259).
Связь власти и компетенции принцепса была уже в I в.н.э. гораздо комплекснее, чем сумма трибунской и консульской власти августовской эпохи, тех элементов, которые впоследствии указывали принцепсы в перечислении своих титулов, гораздо комплекснее, чем описанные в законе о власти Веспасиана компетенции. Наиболее отчетливо это проявлялось тогда, когда отношения и структуры возвращались в политическую реальность. Если августовский принципат в соответствии со стилизацией 27 г. до н.э. только функционально дополнил задачи и компетенции сената, магистратов и римского народа, то ко времени дома Юлиев—Клавдиев центр тяжести переместился.
Римскому сенату была отведена вспомогательная функция, настоящая власть была в руках принцепса. Прямо или косвенно проводимая принцепсом политика, принятые им военные, административные или юридические решения были обязательны на всех территориях и во всех провинциях. Чем дольше длилось это перераспределение тяжести, тем благодарнее был сенат, когда принцепс соблюдал определенные формальности и когда уважались социальные привилегии сената.
Но пусть сенат шаг за шагом отстранялся от командования армией, от администрации и от других общественных дел, которые раньше были его прерогативой, пусть он при назначении наследника принципата обладал только аккламаторными функциями, в одном он сохранил свою независимость от принцепса: если при живом принцепсе его все больше ставили перед свершившимися фактами, оскорбляли и унижали, то последнее цензорское решение о покойном он не позволил у себя отобрать. Актом обожествления он мог возвысить покорного владыку до титула божественного, а мог предать проклятью его память.
Требовалась определенная стойкость, если назначенный наследник в эмоциональной атмосфере после смерти ненавидимого принцепса препятствовал такому акту. Если он настоял на обожествлении предшественника, тогда укреплялось и его положение. Тогда и на него падал отблеск обожествления того человека, которому он, как правило, был обязан положением принцепса, тогда санкционировалась его собственная персона.
Будни принцепса были заполнены не только чередой государственных актов в большом масштабе, не только всесторонним обсуждением отдельных основных решений и общих директив, сообщений или докладов шефов ведомств и военачальников, он занимался также частными, незначительными и даже местными проблемами всей огромной империи. Например, из письма Плиния Младшего следует, что Траян во время отдыха на вилле в Центумцелле вместе со своим советом один день был занят обвинением одного видного горожанина из Эфеса, на следующий день — нарушением супружеской верности жены военного трибуна с центурионом, на третий — оспариваемым завещанием. Дело о нарушении супружеской верности показалось Траяну столь неприятным, что он к своему приговору добавил как имя центуриона, так и указание на нарушение воинской дисциплины, которое здесь имело место, дабы воспрепятствовать, чтобы впредь все подобные случаи представлялись на его суд (Плиний Младший. «Письма». 6,31).
Еще более поразительными кажутся те темы запросов, которые направлял Траяну Плиний Младший, когда он был легатом принцепса с проконсульской властью в провинциях Вифиния и Понт. Конечно, среди них находились проблемы, которые требовали перестраховки от боязливого, старательного, впрочем дружившего с Траяном человека, такие, как трудности со строительством и финансированием, возникавшие при честолюбивых проектах различных городов, вопросы бухгалтерской ревизии и применения денег из государственной кассы, проблемы гражданского права вифинских городов, минимального возраста для занятия должностей в городском управлении, правовое положение свободнорожденных детей, подброшенных и выращенных, как рабы, и другие случаи.
Однако поражают десятки пустячных дел, которыми Плиний загрузил принцепса: вопросы охраны городских тюрем, отмена перевода горстки солдат в спецотряд, деньги на проезд посольствам, перенесение семейных могил, использование разрушающегося дома в сакральных целях, освобождение одного философа от судейской должности. К тому же добавлялись обычные просьбы о предоставлении римского или александрийского права или других льгот людям, по отношению к которым Плиний чувствовал себя обязанным, просьбы о повышении по службе или направлении в магистратуру своих друзей и, наконец, не в последнюю очередь, просьба по собственному делу о предоставлении ему жреческой должности, что было желательно для повышения социального престижа Плиния.