В темных закоулках будней внутренней политики он все больше чувствовал себя опустошенным, сгоревшим, парализованным и все чаще впадал в депрессию. Казалось, что во всем он терпит неудачи. В феврале 1974 г. профсоюз работников коммунального хозяйства и транспорта добился, вопреки его воле, повышения зарплаты на 11 %. Месяц спустя СДПГ на выборах парламента. Гамбурга потеряла 10 % голосов — в этой катастрофе тоже обвинили канцлера.
Я знала о такой склонности Вилли Ужасно было видеть, как газеты распространяют и раздувают эти факты.
Его упрекали в том, что он оторвался от реальности, его стали называть Вилли-облако. В СДПГ открыто заговорили о времени после Брандта. Не в последнюю очередь об этом мечтали честолюбивый министр экономики и финансов Гельмут Шмидт и жесткий председатель фракции Герберт Венер. Он был канцлером условно, и они ему это ясно давали понять.
Брандт сомневался, сможет ли он как политик еще раз пережить клеветническую кампанию против него, как в 60-е. В эти первые дни мая он чувствовал себя слишком слабым, чтобы выдержать ее. Он по-прежнему придерживался календаря-еженедельника, пытался скрывать свое настроение или заглушать его чем-нибудь.
1 мая он провел вечеринку с выпивкой в местной организации СДПГ на острове Гельголанд. Он пил много красного вина, делал вид, что у него хорошее настроение, и пел перед раскачивающимся залом песню «Гамбургский паромщик».
Он не отказывался от хорошего красного вина и хорошей пищи, он был открыт навстречу жизни.
Тут его настроение резко изменилось. «Жизнь — дерьмо» — пробормотал он, а в неопубликованной части его дневников об этом торжестве написано одно предложение: «Мрачные мысли до и после». Его биограф Грегор Шёлльген всерьез относится к этому и другим высказываниям: «Вилли Брандт тогда, 1 или 2 мая, написал семье прощальное письмо, но потом его порвал». По его мнению, канцлер был близок к самоубийству.
Правда, такая интерпретация является спорной. Последняя супруга бывшего бундесканцлера, Бригитта Зебахер-Брандт, категорично отвергает тезис Шёлльгена: «Это все ерунда. Пожалуй, у профессора разыгралась фантазия». Она утверждает, что в бумагах покойного мужа она во всяком случае не нашла ничего, что еще подтвердило бы тезис Шёлльгена.
Некто, кто устанавливает сроки своей хандре… некто, у кого перекрыты лазейки, кто возвращается вперед.
Однако его поддерживает берлинский историк Арнульф Баринг, который несколько лет назад в своем груде «Смена власти. Эра Брандта-Шееля» тоже утверждает, что Вилли Брандта посещала мысль о самоубийстве, ссылаясь, в частности, на конфиденциальные беседы с Брандтом. Клаус Харппрехт, при Брандте руководитель канцелярии в ведомстве федерального канцлера, вспоминает, что его шеф находился тогда «в глубокой депрессии». «Скандалы вокруг его имени очень досаждали. Тогда у Брандта «мелькнула мысль» покончить со всем». Однако Харппрехт сомневается, последовал ли за мыслью реальный план: «Иметь такие соображения — это одно, а осуществить их — совсем другое».
Бесспорных доказательств не имеет ни одна сторона, а значит никогда не удастся выяснить до конца, насколько серьезны были мысли канцлера о самоубийстве. Несомненно, бывали мгновения, когда он балансировал на краю пропасти. Он сопротивлялся снова и снова. Когда 4 мая 1974 года на съезде Объединения немецких профсоюзов в Бад-Мюнстерайфеле Брандт встретился с Гербертом Бенером, он еще не принял решения капитулировать. Однако Венер, которого Ноллау подробно проинформировал о пикантных подробностях по делу Гийома, требовал от него быстрого ответа — вступит ли он в борьбу или нет. Он заверил, что будет с несокрушимой верностью — стоять за Брандта, независимо от того, какое тот примет решение, но предупредил — «придется туго». Это не было «убийством канцлера», по по меньшей мере это была «эвтаназия». Ибо Брандт крайне нуждался в помощи, поддержке и совете. И именно в этом старый соратник отказал ему.
Теперь Брандт окончательно капитулировал. Когда на следующий день в Бад-Мюнстерайфель прибыл Гельмут Шмидт, он обнаружил, что все уже решено. Венер и Брандт договорились, что должность Брандта займет Шмидт. Шмидт принялся уговаривать канцлера, убеждая, что из-за таких пошлых интрижек не уходят в отставку. Конечно, он хотел бы стать канцлером, но не при таких сомнительных обстоятельствах. Однако Брандт был тверд в своем решении.
Мы все ощущаем боль по поводу события, уважение к решению и любовь к личности и к политике Брандта.
Вернувшись в Бонн, он от руки написал федеральному президенту заявление об отставке. Немного позже он сделал публичное заявление на телевидении в выпуске новостей «Тагес-шау»: «Вечером 6 мая я заявил федеральному президенту о своей отставке и тем самым взял на себя ответственность за неосторожность в шпионском скандале. Это мое решение никто не может отменить. Были попытки предать гласности мою личную жизнь в рассуждениях относительно дела о шпионаже. Что бы об этом ни писали: странно считать, что немецкий федеральный канцлер поддастся шантажу. Во всяком случае, не я».
Затем он вернулся домой. Проблемы, которые требовали выяснения, теперь носили личный характер.
«…беру на себя политическую ответственность» — так написано от руки в заявлении Брандта об отставке от 6 мая 1974 года
Искать причину отставки Брандта только в деле Гийома не совсем верно. В последующие годы его самого снова и снова спрашивали о причинах такого шага и о том, не могло ли все сложиться по-другому. Он никогда не давал точного ответа, однако признавал, что в ином психическом или физическом состоянии он и поступил бы иначе. Брандт был обессилен — просто слишком слаб для того, чтобы справиться с тем, что предстояло бы в ином случае. Поэтому он споткнулся, и не важно по какой причине, какой бы ничтожной она ни была. Но не будь этой причины, была бы иная. И собственно удивление вызывает не его падение в конце этого скандала, а неожиданно найденные в результате этого падения силы к самоизлечению.
Едва ли кто-то из его узкого круга тогда счел возможным то, что произошло на самом деле: что свое тяжелое поражение Брандт использует как шанс для личного и политического возрождения и до 1987 г. останется председателем своей партии. Он умер 8 октября 1992 года в своем доме в г. Ункель на Рейне.
1986 годЗаговор «штази»
В 1986 г. на химических предприятиях, расположенных на Рейне, одна за другой происходили аварии — «Сандоз» и «Сиба-Гейги» в Швейцарии, «Дегусса» и «Хёхст» в Германии. О причинах гадали долго — и все же многие вопросы остались открытыми. Бывший шеф отдела по борьбе с терроризмом американской секретной службы ЦРУ предлагает удивительную версию.
Незадолго до полуночи начался пожар. Катастрофа произошла на складе № 956 площадью 6000 м2 химического концерна «Сандоз», на химическом заводе в г. Швайцерхалле под Базелем. Поначалу никто ничего не заметил. Склад не был оборудован средствами пожарной сигнализации, спринклерное оборудование тоже отсутствовало. Правда, несколькими неделями ранее пожарные инспекторы сделали контрольный обход, но недостатки не устранили. Тем не менее склад даже получил оценку за безопасность «соответствует закону». На складе № 956 находилась продукция — 1351 т, из которых 930 т особо опасных пестицидов и инсектицидов. Этих химикатов хватило бы, чтобы уничтожить все население Европы!
Служащие «Сандоз» обнаружили пожар в двадцать минут первого. Заводская пожарная команда в составе 15 человек подала сигнал тревоги и немедленно приступила к работе. Сначала поливали противопожарной пеной, но она рассеивалась. А тем временем ярко-желтые языки пламени уже достигали высоты 40 м. Вскоре пожар тушили 160 человек, применяя воду. Химикаты, в основном высокотоксичные сложные эфиры фосфорной кислоты, горели необычайно интенсивно. Этому способствовали 4 т растворителей — керосина и изопара фирмы «Эссо». Бочки с ядом летали по воздуху как торпеды. Непрерывно происходили взрывы. Пожарные не знали, какие вещества они поливали водой, поэтому даже не предполагали, какой может быть химическая реакция.
Непрерывные взрывы, ярко-желтые огненные шары высотой 30–40 м вырывались из черного дыма на протяжении нескольких часов.
Пока они выливали на пламя сотни литров воды, штаб по ликвидации катастрофы проверил уровень загрязнения воздуха. В 3.00 1 ноября 1986 года, в субботу, специалист кантона по атмосферным загрязнениям Роберто Мона сел в свою машину и поехал в стцрону Базеля, расположенного в 6 км от очага возгорания в Швайцерхалле. Он опустил стекло и втянул носом воздух: никакого запаха, значит, никакого облака токсичных газов нет, сделал он тонкое заключение. Руководство предприятия «Сандоз» поспешило сообщить, что выделившиеся химические вещества «большей частью безвредны». Однако все больше базельцев жаловались на едкую вонь, напоминавшую запах испортившихся грибов.
Наконец высокопоставленные лица объявили во всем регионе особое положение в связи с катастрофой. Но оповещение происходило медленно. Сирены большей частью находились в ремонте, а громкоговорители полиции были слишком маломощными. По радио с 15-минутными интервалами передавали следующее сообщение: «Химическая тревога, просьба закрыть окна и не выходить из дома!» Эксперты опасались раздражения кожи и дыхательных путей. Химика Мартина Шюпбаха, отвечавшего за кантон города Базель, одолевали ужасные видения. «У меня постоянно крутилось в голове, что, возможно, ядовитое облако не смертельно», — рассказывал он впоследствии.