Это было роковое решение. Вместо победных лозунгов от Гитлера теперь слышны только мысли о самоубийстве. Превозносившийся прежде спаситель теперь непринужденно рассуждает о верных способах самоубийства — из страха попасть живым в руки врагов. С ужасом он воспринимает известие о линчевании своего итальянского союзника Муссолини или о неудавшихся попытках самоубийства других властителей. Поскольку фюрер не доверяет пистолетному выстрелу, он выбирает капсулу с цианистым калием.
«Тогда в бункере возникла — не внезапно, а скорее исподволь — некая судорожная форма «смеха сквозь слезы».
Каждый старался не показывать своего страха, и образовалась совершенно странная, зловещая атмосфера».
Своим секретарям он тоже рекомендует ампулу с ядом — будто угощает конфетами. И снова слово фюрера оказывает свое гипнотическое действие. «Я подумала, что мне тоже придется это сделать и я это сделаю, — вспоминает Траудль Юнге. — Для меня это было единственно приемлемым решением».
Перед предполагаемой коллективной кончиной Гитлер устроил мелодраму, которую едва ли можно было превзойти в гротескной отвратительности. «Вы сегодня еще наплачетесь», — шепнула Ева Браун девушкам из приемной еще утром 28 апреля. Однако она имела в виду слезы не скорби, а умиления. Ибо теперь, когда все и без того уже миновало, Гитлер согласился сочетаться с ней законным браком. Для белокурой подруги эта церемония — свершение давних девичьих грез. Спешно вызывают служащего загса, который в покрытом пылью пальто спускается в преисподнюю больных остатков рейха. Странная церемония совершается вскоре после полуночи.
А потом по бокалу шампанского обитателям бункера.
«Я всегда думала, что должен же быть выход. Но после обсуждения ситуации 22 апреля 1945 г. вышел Гитлер, все офицеры стояли с окаменелыми лицами, и Гитлер сказал: “Теперь все потеряно, и я наложу на себя руки”. Мы тогда спросили его: “Разве нет никакого выхода?” — “Нет, — сказал он, — я не хочу живым попасть в руки врага”».
Во время этого жалкого свадебного приема, похожего скорее на похороны, Гитлер отводит своего секретаря в сторону и спрашивает, достаточно ли она спала. Получив от смущенной Траудль Юнге утвердительный ответ, фюрер отводит сотрудницу в соседнее помещение. «Потом он сказал, — рассказывает фрау Юнге, — я хочу продиктовать вам мое завещание». Тут я подумала: вот наступил момент истины.
Сейчас я узнаю, почему так заканчивается война и почему все так произошло. Он обеими руками оперся на стол и начал тихим голосом, но свободно, не запинаясь, диктовать два своих завещания. Я все застенографировала, как в трансе, и потом отпечатала на машинке. Но еще во время записи я подумала: здесь нет никаких откровений, здесь нет ничего нового, никакого раскаяния, никакого объяснения. Для меня это было большим разочарованием. И потом это предложение: немецкий народ еще не созрел для миссии, которую он ему назначил. Все страдания, пронеслось у меня в голове, эти беды, которые произошли, все напрасно…»
Наверное, впервые для нес начинает рушиться весь роскошный фасад, она почувствовала, что дала себя обмануть якобы по-отечески настроенному патрону, который бесстрастно толкает в пропасть доверившихся ему. Она начинает прозревать, когда едва не стало слишком поздно.
Сигналом для последнего акта служит подарок. С покровительственной миной Ева Гитлер, урожденная Браун, вручает подруге, которая младше ее на восемь лет, свою любимую шубу. В сумеречном состоянии нереальности Траудль Юнге еще радуется ставшему совершенно ненужным подарку. Потом в последний раз происходит неизбежный ритуал обеда. Никогда прежде веселое спокойствие не было настолько искусственным и наигранным, как в этот день, 30 апреля.
«Я тогда сказала Гитлеру: “Мой фюрер, почему вы не идете к войскам как солдат?”
Но он на это ответил: “Я не могу этого сделать. Если меня ранят, никто из моих людей не согласится застрелить меня”».
В то время как на поверхности земли советские войска пробились к центру столицы рейха, под землей поджигатель войны самым жалким образом уходит от ответственности. На прощание он еще раз пожимает секретарю руку, бормочет пару неразборчивых слов. Мыслями он уже далеко.
Надеясь отвлечься, Траудль Юнге побежала к детям супругов Геббельс, о которых, похоже, все забыли. «Они еще даже не ели и одиноко бродили в тамбуре, — вспоминает она. — Мы сделали бутерброды и сели за круглый стол поесть. И вдруг раздался выстрел. Видимо, было около трех часов пополудни. Это был довольно сильный хлопок, и Гельмут, младший из сыновей, сказал: «Прямое попадание!» Я тогда подумала: «В сущности, ты прав, это действительно прямое попадание — выстрел, который закончил жизнь Гитлера».
Но это не стало итогом, хотя поначалу смерть Гитлера повергла его подчиненных в состояние полной дезориентации: «Казалось, будто кукловод вдруг разом бросил все нити и куклы безжизненно повисли. Нет никого, кто приказывает, что делать, кто дает директивы и определяет жизнь других. Каждый вдруг должен решать за себя».
Вероятно, это спасло ей жизнь. Ибо когда молодая женщина постепенно пришла в себя от паралича, вызванного чужой волей, к ней вернулось желание выжить, как она описывает в ретроспективе: «Вдруг усилился инстинкт самосохранения. Я подумала: если я сейчас здесь в бункере раскушу капсулу и потом придут русские, никто из моей семьи не узнает, что со мной случилось. И поскольку мы подошли к концу, мы должны попытаться бежать».
Будто чудом беглецы из подземелья в ночь на 2 мая по шахтам метрополитена, через горящие руины и под пулеметным огнем выбрались живыми на свободное пространство — но не на свободу. После пленения для Траудль Юнге началась многомесячная одиссея по советским тюрьмам, до того как она смогла вернуться в Берлин и, наконец, в Баварию. Собственно говоря, попытка бегства определила всю ее жизнь: впервые она стояла в жизни на своих ногах, впервые она больше не следовала указаниям дутых твердокаменных инстанций. Она избавилась от чар галлюцинаций — но лишь тогда, когда они были разбиты вдребезги.
«После смерти Гитлера была очень странная пустота. Когда сила, которая прежде держала тебя, вдруг исчезает, то медленно просыпаются собственные реакции; собственные чувства снова вышли на поверхность сознания».
Однако Траудль Юнге не стала уклоняться от анализа заблуждений. Лишь постепенно она узнавала о масштабах преступлений, приказы о совершении которых отдавались гам, где она прежде чувствовала себя как дома. На протяжении всей жизни она не смогла избавиться от чувства вины, хотя пыталась найти вину в своей собственной молодой жизни, кроме того, что она была наивна, доверчива и ничего не подозревала. Этот опыт и сделанный из него вывод подвергать сомнению авторитеты и никогда больше не поддаваться простодушной вере в фюрера заставили ее потом, в конце жизни, сделать свой личный опыт доступным молодому поколению. Принимая во внимание большое количество людей из окружения Гитлера, которые неисправимы и отрицают действительность и внутренне никогда не смогут освободиться от своего нацистского прошлого, ее рассказ о пережитом был счастливым случаем. В феврале 2002 г. в возрасте 81 года Траудль Юнге умерла в Мюнхене.
1945 год. Последняя подлодка
Незадолго до конца войны из порта в Киле вышла немецкая подлодка. Место назначения — Япония. На борту находились секретные документы и материал, необходимый для производства атомного оружия. Но лодка не достигла места назначения.
Центральная Атлантика, 8 мая 1945 г. Уже четыре дня в радиорубку U-234 поступают сообщения о предстоящей капитуляции рейха. Неожиданно поступает распоряжение командующего подводным флотом, капитана Резинга: «U-234, идти дальше или вернуться в Берген!» Командир, 34-летний капитан-лейтенант Фелер, некоторое время раздумывает и решает продолжать держать курс на юго-запад.
Двумя днями позже, 10 мая, передаются распоряжения союзников о капитуляции: все немецкие подлодки, еще находящиеся в плавании, должны всплыть, поднять черный флаг и отправиться в ближайший порт союзников.
«Всем! При капитуляции поднять боевой флаг. По приказу союзников с достоинством опустить. Командующий подводными силами».
Фелер не знает, как ему быть. Черный флаг на боевой рубке — пиратский флаг, — чего доброго, плохой знак о предстоящем обращении? Может, ему действительно отправиться со своей лодкой в руки врага? U-234 находится на пути в Японию со строго секретным заданием. Никто не знает местоположения лодки, никому неизвестно — так думает Фелер, — жив ли вообще еще экипаж. Ибо с тех пор, как они покинули защищавшие их норвежские воды, соблюдался режим радиомолчания, и лодка исчезла в просторах Атлантики. Почему бы просто не продолжить путь? Ведь Япония еще ведет войну с британцами и американцами.
Фелер созывает офицеров на военный совет. Первый вахтенный командир Рихард Булла и офицер по погрузке Карл Пфафф предлагают обогнуть мыс Горн, сойти на сушу на каком-нибудь необитаемом острове в южной части Тихого океана и спокойно подождать развития событий. В конце концов, на борту лодки 480 тонн дизельного топлива и провианта на пять месяцев, стало быть, нет никакой необходимости срочно заходить в порт. Однако остальным этот план кажется слишком рискованным. Вольфганг Хиршфельд, старший радист, считает, что лучше всего продолжить плавание в Японию или вернуться в Норвегию. Генерал авиации Кеслер, один из двенадцати находящихся на борту пассажиров, которых Фелер должен обязательно доставить в Японию, категорически против капитуляции и сдачи в плен. Он предлагает плыть в Аргентину или Уругвай, где живет его старший сын. Лодка имеет на борту ценный груз, и Кеслер полагает, что за него можно купить свободу экипажа. Обмен мнениями не дает четкого результата, и Фелер не продвигается ни на шаг в поисках решения. Обсуждение продолжается в офицерской кают-компании. Затем, 13 мая, поступает новая радиограмма: «Кто не капитулирует сейчас, будет объявлен пиратом и предан морскому суду». Очевидно, что многие подлодки не последовали призыву о капитуляции, и союзники боятся, что «серые волки» Деница смогут продолжить войну на свой страх и риск. Наконец по радио сообщают, что Япония разорвала отношения с Германией, — стало быть, дальнейшее плавание бессмысленно. Командир снова обсуждает положение со своими офицерами и принимает, несмотря на сопротивление генерала Кеслера, решение о капитуляции. 13 мая 1945 г., через пять дней после общей капитуляции, U-234 всплывает в Центральной Атлантике и передает по радио свои координаты. На перископе развевается выкрашенная в черное простыня.