Однако спокойная поездка по личным причинам имела последствия большой политической важности. Некоторые газеты тотчас усомнились в политической чистоте Дучке: «В поездке в восточную зону Дучке получил помощь от СЕПГ. Руди Дучке, ведущий функционер «Социалистического союза немецких студентов» (ССНС), поддерживает хорошие отношения с западноберлинское СЕПГ», — писала берлинская газета «Моргенпост». Газета «Вельт» обвинила Дучке в том, что он был инициатором сотрудничества между леворадикальным ССНС и коммунистической СЕПГ Западного Берлина. В тогдашней атмосфере холодной войны намек на подобные связи для человека вроде Дучке мог означать конец его политических амбиций, тем более что студенческий лидер считал себя сторонником независимого социализма. Путем публичных опровержений Дучке пытался смягчить впечатление от объятий Востока. Правда, клеймо «восточного агента» так и осталось на нем.
«Процесс нашей революции будет очень медленным движением».
Это была мечта о лучшем мире, без эксплуатации и подавления, мечта, к которой стремились Дучке и его молодые соратники — даже если положительные цели исчезали в тумане огромной путаницы слов, как однажды заметил друживший с Дучке философ Эрнст Блох. «Долой покровы тысячелетней плесени, — под лозунгами вроде этого студенты взбунтовались тогда против заскорузлого устройства немецких высших учебных заведений. Однако очень скоро их протест сместился на политические болевые точки эпохи. Тогда не только в Берлине студенты вышли на улицы и принимали участие в демонстрациях против войны во Вьетнаме, тоталитарных систем и заигрывания с ними западных правительств. Следуя девизу «Без провокаций нас вообще не заметят» Дучке и активисты ВПО, «Внепарламентской оппозиции», сопровождали свои публичные протесты бросанием яиц и тортов. Для хилого мужчины в вязаном свитере это было ничем иным, как «слабым средством выражения протеста».
Для государства это означало угрозу общественному порядку. Попыткой «внести беспорядок и хаос в наши города и общины» заклеймил такие акции тогдашний правящий бургомистр Западного Берлина, Клаус Шютц, призвав «бороться с ними теми средствами, которые имеются в нашем распоряжении». Казалось, что добропорядочный уют овальных столиков пятидесятых окончательно отошел в прошлое. Обе стороны потеряли возможность нормального общения между собой.
«Я революционер. Революционер должен делать революцию».
На земельном съезде берлинской Социал-демократической партии Германии в фев-рале 1968 г. Шютц полемизировал о «Внепарламентской оппозиции»: «Посмотрите на этих типов. Загляните им в лицо. Тогда вы поймете, что они хотят разрушить наш свободный конституционный строй». Это прозвучало как объявление войны.
«Потребовалось много демонстраций, чтобы обратить внимание на недостатки в нашем обществе».
Пресса со своей стороны преследовала ту же цель. На снимках большого формата «скандалист» изображался во время прорыва полицейских заграждений. В феврале 1968 г. газета «Бильд» дала над снимком Руди Дучке душещипательную надпись: «Немедленно остановите террор молодых красных!» В тексте говорилось: «Нельзя проходить мимо того, что сегодня творится. И нельзя предоставлять всю грязную работу полиции и ее водометам». Многие немцы почувствовали, что обращаются к ним. Один должен был проявить инициативу.
Уже в марте этого года, который даст свое название целому поколению, во время контрдемонстрации «настоящих берлинцев» чуть не линчевали человека, которого спутали с Дучке. «Вот Дучке!» — с быстротой молнии разнеслось по толпе, — рассказала потом жертва. — «Убить его, повесить его!» — скандировал сброд». По показаниям свидетелей-очевидцев, служащий административного учреждения Лутц Мендеедва остался в живых. С того момента, как 2 июня 1967 г. на демонстрации против визита персидского шаха пулей из полицейского пистолета был убит студент Бенно Онезорг, в стране воцарилась атмосфера истерии.
«Сегодня Онезорг, завтра мы!» — скандировали ца демонстрациях протеста студенты в Берлине. Теперь вооружались обе стороны — время безобидного соперничества между протестующей молодежью и государственными институтами окончательно прошло.
«Вам не бывает иногда страшно, что кто-то даст вам по голове?» — вопрос, заданный Руди Дучке телерепортером 11 апреля 1968 г., был вполне оправдан. Но Дучке, который давно менял квартиры как перчатки, возразил: «Нестрашно, может случиться. Конечно, какой-нибудь невротик или сумасшедший может что-то сделать в состоянии аффекта».
Это случилось несколькими часами позже, в чистый четверг 1968 года, около половины пятого пополудни: 23-летний ремесленник Йозеф Бахман, поклонник Гитлера и избиратель Национально-демократической партии, подстерег Дучке прямо на улице и с близкого расстояния несколько раз выстрелил в него из пистолета. Несколько пуль попало Дучке в мозг. В кармане у Бахмана обнаружили экземпляр газеты «Дойче националь-цайтунг», опубликованной пресловутым издателем Герхардом Фреем, с заголовком «Немедленно остановите Дучке». «Меня охватила ненависть, я был взбешен», — такое объяснение дал покушавшийся судье. Якобы он считал Дучке коммунистом. «Он не выносил молодых людей с длинными волосами», — пыталась потом объяснить поступок сына перед работающей телекамерой мать Бахмана. Левые силы главным виновником покушения считали Акселя Шпрингера, газеты которого в течение нескольких месяцев вели кампанию против Дучке.
Вольф Бирман написал стихотворение «Три пули в Руди Дучке». «Мы точно видели, кто выстрелил… Не человек с «пушкой», сбитый с толку пацан…
Пуля номер один пришла
из шпрингеровских пачек газет.
За это хозяин тоже
Получил с вас свои гроши.
Вторая пуля от стрелка
Из дома в Шенеберге.
Его рот словно ствол,
Оттуда вылетела пуля.
Третью пулю послал
Благородный канцлер-наци.
И сразу выразил вдове
Письменно соболезнования…
Федеральный канцлер Курт Георг Кизингер, которого часть средств массовой информации также взяла на прицел за его членство в НСДАП, через несколько часов после преступления отправил Гретхен Дучке пожелания выздоровления: «Какие бы различия политических взглядов ни разделяли нас, немцев, в нашей стране не должно быть так, чтобы разногласия во мнениях решались с помощью грубой и преступной силы. От всего сердца надеюсь, что ваш муж полностью поправится после ран». Примирительная телеграмма была тотчас разорвана.
Покушение на Дучке вызвало во время последовавших крупных демонстраций насильственные эксцессы против фирм издательства «Аксель Шпрингер». При этом в Мюнхене погибли два человека. «Мы никогда в достаточной мере не анализировали, почему Бахман стрелял в меня в апреле 1968 г.», — записал Дучке в 1974 г. во время своего длительного отпуска для лечения, когда ему, как ребенку, приходилось заново учиться говорить и думать.
«После покушения Руди боялся быть революционером».
Сам Дучке считал возможным заговор. Обреченный на бездеятельность революционер писал для себя подробный дневник. То и дело возникает предложение, которое Дучке, полный мрачных предчувствий, применял к себе, выражение, принадлежащее Евгению Левину, члену Мюнхенской советской республики, незадолго перед тем, как он был казнен в 1919 г. реакционными солдатами добровольческого корпуса: «Мы, коммунисты, — покойники в отпуске».
После многочисленных тяжелых операций и лечения в швейцарском санатории Дучке принял для себя и своей семьи приглашение одного немецкого друга пожить в его итальянской вилле. «Распорядок дня как в отпуске у добропорядочного буржуа», — издевался журнал «Штерн», репортеры которого разыскали семью в Албанских горах недалеко от Рима: «Регулярные трапезы, игры на лужайке, настольный теннис и работа над докторской диссертацией». Свора корреспондентов следовала за светилом левого движения повсюду, осаждала места его проживания. Для Дучке и его семьи началась многолетняя одиссея. Ни одна страна не хотела принимать усталого агитатора, даже США, хотя жена Дучке была американской гражданкой. Измотанные расовыми волнениями США видели в «красном Рудольфе» опасность для общественного порядка. Бельгия после двухнедельного пребывания объявила его «персоной нон грата». Великобритания разрешила выздоравливающему въезд для неврологического обследования, однако по истечении краткосрочной визы снова выслала семью. Лондон опять разрешил въезд при условии, что он не будет заниматься в Англии политической деятельностью. Это было обязательство, на котором политизированный человек вроде Дучке мог сорваться.
С самого начала Дучке чувствовал, что в Великобритании за ним следят. В своем дневнике он жаловался на письма, которые не доходят до адресатов, предполагал происки «тайной полиции». Летом 1969 г. он на пароме поехал в Кале, чтобы там тайно встретиться с Бахманом Нирумандом, оппозиционным персидским писателем и известным противником НАТО. Однако конспиративная встреча не состоялась. Французская пограничная полиция задержала шустрого студенческого экс-лидера и посадила его на ближайшее судно, идущее обратно в Англию.
Короткий визит в Кале, а также контакты с предполагаемыми «подрывными группами» нашли отражение в материалах западных спецслужб. Британское министерство внутренних дел снова отказалось продлить визу семейству Дучке. Тот подал апелляционную жалобу. Он получил авторитетную поддержку от Эриха Фрида в Англии и федерального президента Густава Хайнемана в Германии. Дучке якобы создает опасность для общественной безопасности в Англии, хочет совершить переворот, гласил упрек британской комиссии, перед которой он пытался доказать свою безобидность. «Начался мой первый маленький публичный бой после покушения», — с едва скрываемым удовлетворением отметил Дучке в своем дневнике. Но это было состязание с неравными средствами. Это значит, что американская секретная служба ЦРУ своим досье о контактах Дучке с крупными левыми деятелями, в том числе о переписке с Хорстом Малером, видимо, посодействовала британцам в принятии решения. Далее из досье ЦРУ следует, что Дучке вопреки договоренности принимал в Англии немецких, американских и чилийских «революционеров». Британцы устроили короткий процесс. В к