ГЛАВА VIIВЕЛИКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ
Его звали Мэтью Колбрайт Перри; он родился в 1794 г., сделал всю карьеру на военном флоте и несомненно никогда бы не приобрел международной известности, если бы тогдашний президент США Миллард Филлмор не поручил ему в 1852 г. миссию, о которой еще никто не знал, будет ли она мирной или военной: во что бы то ни стало установить торговые отношения с Японией. В том же году Перри отправился в плавание и пересек Тихий океан на двух парусных кораблях и двух пароходах. После захода на острова Рюкю на крайнем тропическом юге архипелага — па которых были очень сильны автономистские тенденции и которые веками были объектом скрытой борьбы между китайцами и японцами, — Перри наконец достиг гавани Эдо. Чтобы не раздражать власти своим вступлением в игру, он остановился в южной оконечности бухточки, бросив якоря 8 июля 1853 г. па рейде Ураги, где сегодня находится одна из крупнейших морских верфей Японии. Именно оттуда он вышел на шлюпке, чтобы вручить местным чиновникам свои верительные грамоты вместе с требованиями американского правительства, потом, опять-таки чтобы не нервировать хозяев, поднял якоря, и маленькая флотилия ушла в море, причем он пообещал через некоторое время вернуться за ответом. Пока что Перри зашел в Гонконг, где обосновались британцы, после того как они в 1840 г. навязали Китаю опиумные войны, а в 1842 г. — Нанкинский договор, ставший результатом последних. Прошло несколько месяцев. Как и можно было ожидать, сёгун Иэёси (сёгун в 1837–1853 гг.) не стал решать вопрос по-новому, не видя оснований менять давнишнюю политику. Также несомненно, что он плохо представлял себе завоевательные возможности молодой американской державы. Итак, в феврале 1854 г. Перри появился в ожидании ответа, на сей раз перед портом Симода, с эскадрой из девяти кораблей, размер которых, артиллерия и черный цвет — по крайней мере на это обратили внимание на берегу — удивили, а потом ужаснули японцев: в этом регионе Канто, несколько удаленном от главных тогдашних морских путей через океаны, никогда не видели ничего подобного. К тому же новый сёгун, Токугава Иэсада (1853–1858), только что вступил в свою должность. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять пугающую новизну ситуации; выжидательный подход его отца (Иэёси) уже не годился. Впервые после битвы при Сэкигахаре в 1600 г. и перед лицом того, что зловеще напоминало попытки монгольского вторжения в XIII в., сёгун счел своим долгом посоветоваться и с императором. Результатом стало решение, уникальное в японской истории нового времени: в 1854 г. в Симоде поселился Таунсенд Харрис, назначенный консулом США. 31 марта того же года Перри, принятый сёгуном, парафировал вместе с ним Канагавский договор, первый договор — считавшийся договором «о мире и дружбе», — какой японцы когда-либо подписывали с иностранной державой. Два порта — Симода и Хакодатэ — были открыты для американских кораблей, а 29 июля того же года обе страны связал торговый договор.
Нельзя забывать и о европейцах, которые пожелали вернуть свое привилегированное положение после того, как США его поколебали. Ворвавшись в пролом, в 1854 г. британцы, а потом в 1855 г. русские и наконец в 1856 г. голландцы потребовали от сёгуна столь же благоприятных условий, какие были предоставлены американцам. Японцы, понявшие с тех пор, как увидели корабли коммодора Перри, что всякое сопротивление бесполезно, уступали без имитации борьбы; им нужно было только пристраиваться, изменяться, приобретать новые технологии и, таким образом, получать информацию, направлять за рубеж миссии, что они немедленно и начали делать. А в 1859 г. правительство приняло решение и о создании «голландской» медицинской школы, чтобы для начала приступить к решению традиционных проблем, которые касались каждого.
Однако в стране эти события, известные по слухам, плохо понимаемые, искаженные разнообразной молвой, вызвали такую реакцию, которая застала правительство врасплох. Так что сёгуну Иэмоти (сёгун в 1858–1866 гг.) пришлось иметь дело с драматичными вспышками насилия.
Первая из них была проявлением самого банального терроризма, который однако и способствует дестабилизации больше, чем что-либо. Она началась с убийства 24 марта 1860 г. при самом входе в сёгунский замок Эдо известного члена Совета старейшин Ии Наосукэ (1815–1860). Этот человек был известен тем, что подписал в 1858 г. знаменитые торговые договоры сначала с США, потом с Великобританией и наконец с Францией. Проводя реформаторскую политику и внутри страны, он прилагал много усилий для сближения сёгуната и двора, в равной мере демонстрируя недоверие к даймё Запада и ультранационалистам — те и другие часто действовали заодно, — постоянно проявлявшим враждебность к иностранцам. Хотя убийцы стали объектами беспощадного преследования (только двоим из них удалось ускользнуть), тем не менее эта история создала драматическую атмосферу, мало подходящую для успокоения и для сближения сёгуна и даймё Запада. Подавляющее большинство населения после этого дела стало воспринимать режим сёгуната и самураев, как и в далекие средневековые времена, в качестве власти, основанной только на силе и чуждой всякой морали. Что до тех, кто был склонен именно к насилию, им показалось, что настало время рассчитаться.
О них говорили, что это «решительные люди». В большинстве они первоначально входили в состав вооруженных отрядов какого-нибудь даймё, отличались атлетическим сложением и были посланы своим сюзереном в Эдо для усовершенствования их воинского искусства, дабы иметь возможность отразить предполагаемое иностранное вторжение. С этим спортивным развитием они в основном сочетали хорошую интеллектуальную подготовку, полученную у мыслителей школы Мито: замок Мито был построен в начале XVII в. на севере Эдо, и сёгуны со времен сто создания покровительствовали собраниям в нем мыслителей и эрудитов, изучавших историю — прошлое Японии — и конфуцианство; в 1841 г. к нему добавился центр воинских искусств (перенесенный в 1882 г. в Токио и размещенный в 1962 г. в специально построенном для него здании), существующий и поныне, — Кодокан. Итак, эти рыцари Японии нового времени соединяли в себе превосходную спортивную натренированность с развитым интеллектом, и такой коктейль из физических и умственных способностей мог послужить делу любого фанатизма. Самой ненавистной фигурой для них был коммодор Перри. Поскольку он давно покинул Японию, они обратили свою ненависть против японцев, сотрудничающих с иностранцами, — так, например, ими был приговорен к смерти, сам не зная об этом, Ии Наосукэ, — и против самих иностранцев, когда те находились в их досягаемости: в 1862 г. они зарубили мечами голландца по имени Хёскен, исполнявшего функции переводчика при американском консуле Таунсенде Харрисе.
Другая форма насилия по отношению к иностранцам, с которой не раз приходилось бороться сёгуну, имела вид событий, которые истолковать было тем трудней, что они происходили более чем в тысяче километров от его правительственной резиденции, на другом конце главного острова, в районах, которым управляли западные даймё; а ведь последние, которых Эдо сильно подозревал в склонности к мятежу — и это подозрение было обоснованным, — с давних пор демонстрировали враждебность к тому, что они считали косностью, слепотой и бесхарактерностью сёгунов, в равной мере катастрофическими.
Первый существенный кризис возник в Кагосиме, на самом юге острова Кюсю. На свою беду 14 сентября 1862 г. несколько британских путешественников встретили кортеж даймё этих мест, то есть Сацумы.
Они наблюдали за его прохождением, не проявив подкрепленной низким поклоном глубокой почтительности, какую всякий даймё обычно требовал от подданных. Самураи эскорта, увидев столь непростительное оскорбление со стороны лиц, не имевших никакого ранга в иерархии, которую они сами считали незыблемой, набросились на иностранцев. В схватке английский купец Чарлз Ричардсон был убит на месте, а двое его спутников ранены. Ситуация, уже драматическая, еще усугубилась, когда даймё Сацумы, надлежащим образом проинформированный, наотрез отказался оплачивать ущерб и проценты, которых потребовало британское правительство. Тогда британцы собрали напротив Кагосимы эскадру из семи кораблей; переговоры еще не закончились, когда залпы корабельной артиллерии начали разрушать город, и дело было бы несомненно доведено до конца, если бы тайфун, всегдашний спаситель японцев, не разметал суда. Однако тревога поднялась немалая, и