тающий здесь дух и воскресить ее из мертвых. Эхнатон казался завороженным надругательством над ее лицом, как будто никогда не думал, что красота не распространяется глубже кожи, словно не мог поверить, что его царица смертна. В этот момент мне показалось, что он любил ее.
Я подумал: какая ирония, что мы встретим нашу судьбу в мастерской бальзамировщика! Всего-то и надо — тихо лечь в гроб, закрыть крышку и ждать смерти.
Наконец он, похоже, обрел дар речи.
— Кто это сделал?
Мне пришлось сказать:
— Владыка, я не знаю.
Он сочувственно кивнул, словно я был школьником, не сумевшим ответить на простой вопрос. Со спокойствием — более угрожающим, чем любой крик, — он продолжал:
— Ты надеялся утаить это от меня, пока не придумаешь историю, чтобы оправдать свой провал при ответе на этот простой вопрос?
— Нет, Владыка.
— Не смей мне перечить.
— Я пытаюсь ответить на вопрос, Владыка. Вопрос этот не простой. И простите меня за мои слова в такой момент, но есть еще один вопрос.
Его взгляд был полон жгучего презрения.
— Какой еще тут может быть вопрос? Она мертва!
— Вопрос в том, действительно ли это царица.
Последовала страшная тишина. Голос Эхнатона, когда он заговорил, был полон сдерживаемого сарказма.
— Это ее одежда. Ее волосы. Ее украшение. Тело еще хранит ее запах.
Настал миг, чтобы ухватиться за соломинку возможности.
— Но внешность, Владыка, бывает обманчива.
Он повернулся ко мне, на его лице вдруг обозначилась страстная надежда.
— Это первая интересная вещь, которую ты сказал. Говори.
— Мы все бесконечно разнообразны, если говорить о фигуре, цвете глаз и волос, осанке, но мы иногда ошибаемся, когда думаем, что знаем кого-то. Как часто мы видим мелькнувшую на другой стороне улицы фигуру и окликаем школьного друга, которого много лет не видели, но это оказывается не он, а человек, в котором проявились его черты. Или глаза девушки, которую ты когда-то любил, сверкнувшие на лице встречной незнакомки.
— О чем ты говоришь?
— Я говорю, что это женщина, которая выглядит как царица. У нее такой же рост и такие же волосы, такой же оттенок кожи, такая же одежда. Но без лица, этого зеркала, по которому мы узнаем друг друга, опознать ее может только тот, кто знал ее близко… интимно.
— Понятно.
Я опустил глаза, боясь нарушить хрупкое равновесие.
— С вашего позволения, Владыка, есть способ подтвердить, принадлежит ли это тело царице. Но это требует личного знания. Интимного знания.
Он обдумал то, что стояло за моими словами.
— Если ты ошибаешься, я сделаю с тобой то же, что сделали с ней. Я прикажу раздеть тебя донага, отрезать тебе язык, чтобы ты не мог молить о смерти, прикажу содрать с тебя кожу, полоска за полоской, разбить в кашу твое лицо, а затем прикажу бросить тебя в пустыне, где буду наблюдать твою медленную агонию, пока мухи и солнце не умертвят тебя.
Что я мог ответить? Я посмотрел ему в глаза, затем в знак согласия наклонил голову.
— Отвернитесь к стене.
Мы повиновались. Он снимал с нее одежду, обнажая тело. Я услышал, как легчайшим каскадом посыпались на пол песчинки. Затем тишина. Затем звук разбившегося о стену кувшина. Хети подпрыгнул. По комнате быстро распространился аромат пальмового вина. Следующее мгновение решит мою судьбу.
— Это чудовищный обман. — Надежда заставила мое сердце подскочить. — Твоя работа еще не завершена. Она практически и не начиналась. А времени мало. Бери все, что тебе понадобится. Найди ее. — На лице фараона отразилось не просто облегчение, а ликование. — Это тело — хлам. Избавьтесь от него.
И с этими словами он быстро вышел из комнаты.
Мы с Хети и Тженри переглянулись и поднялись. Тженри положил ладонь на влажный лоб.
— Слишком много волнений. — Он усмехнулся, смущенный своим страхом.
— Как вы догадались? — спросил Хети, пристально глядя на тело.
Я пожал плечами, ничего не сказав о том, какую малость имел, ставя на кон наши жизни. Лежавшее перед нами тело было прекрасно, даже совершенно. Какая же деталь оправдала нас и подтвердила мое странное подозрение? Затем я увидел маленькую белую звездочку шрама на животе, где, вероятно, удалили родинку. Этого хватило, чтобы подарить нам еще один день. Но потом у меня в голове завертелись вопросы. Зачем кому-то убивать женщину, которая выглядит в точности как царица? Зачем так изощренно уводить в сторону? И где сама Нефертити?
Я по привычке осмотрел складки одежды. Внутри, у сердца, мои пальцы нащупали маленький предмет. Я вытащил его и увидел старинный амулет, золотой и украшенный лазуритом. Это был скарабей. Навозный жук, символ возрождения, чье потомство появляется как бы из ниоткуда, из грязи. Каждый день скарабей выталкивает солнце на свет из тьмы Потустороннего мира. Примечательно, что на обратной стороне жука было начертано не имя владельца, а три знака: Ра — солнце в виде кружка с точкой в центре, затем «т», а затем иероглиф сидящей рядом с ним женщины. Если я прочел это правильно, Рает — Ра в женской ипостаси.
Я опустил амулет в карман. Похоже, это был ключ или знак, на деле — единственный, помимо девушки без лица, чья ужасная смерть спасла в конце концов мою жизнь. Если бы я мог понять, что передо мной. Я снова повернулся к телу на столе.
— Итак, ключевые вопросы. Кто она? Почему так похожа на царицу? Почему на ней одежда Нефертити? И почему ее убили таким отвратительным способом?
Хети и Тженри с умным видом кивали.
— Кто делает изображения царицы? Все эти непривычные статуи?
— Тутмос, — ответил Хети. — Его мастерские находятся на южной окраине.
— Отлично. Я хочу с ним поговорить.
— И еще: сегодня вечером состоится прием в честь первых сановников, прибывших на Празднество.
— Тогда нам следует пойти. Ненавижу приемы, но этот может оказаться важным.
Я приказал Тженри остаться с телом и обеспечить охрану.
— Хети сменит тебя попозже вечером.
Он весело отсалютовал мне в ответ.
Мы с Хети вышли на улицу к нашей заставлявшей стыдиться ее, расшатанной повозке. Перекрикивая резкий стук металла о камень, я сказал:
— Расскажи мне подробнее об этом художнике.
— Он знаменитый. Не как другие ваятели. Его знают все. И он очень богат. — Хети многозначительно на меня посмотрел.
— И как тебе его работы?
Хети помолчал.
— По-моему, они очень… современные.
— В твоих устах это звучит как ругательство.
— О нет, они производят большое впечатление. Просто… он показывает все. Людей как они есть, а не какими им следовало бы быть.
— Разве это не лучше? Правдивее?
— Наверное.
Убежденности в его голосе я не услышал.
12
Южная окраина была обжитой. Здесь, спрятанные за высокими стенами, располагались солидные поместья — большие участки земли с домами, окруженными, очевидно, амбарами, конюшнями, мастерскими и огороженными садами. Для обеспечения уединенности между усадьбами имелось свободное пространство, хотя по большей части и заваленное строительными материалами, а иногда мусором. За стенами виднелись интересные растения, произраставшие благодаря колодцам и оросительным каналам: тамариск, ивы, миниатюрные финиковые пальмы, священные фруктовые деревья, модные гранатовые кусты с красными, как бы увенчанными короной плодами и невозможно запутанные заросли кислых ягод. И цветы: небесно-голубые васильки, маки, маргаритки. Здания тоже свидетельствовали о значительном достатке: каменные притолоки, в основном с высеченными на них именами и званиями владельцев, обширные крытые деревянные колоннады, увитые виноградом, просторные внутренние дворы и площадки.
— У Маху дом в этой части города, — заметил Хети. — И у визиря Рамоса.
— Здесь живут представители высших кругов?
— Да.
— И здесь всегда так тихо? Почти как в храме?
— Шум не приветствуется.
Отсутствие признаков жизни обескураживало, а тишина давила, словно это место было городом богатых призраков.
Хети постучал в дверь дома, казавшегося таким же внушительным и безмолвным, как и большинство других на этой улице. В итоге мы услышали шаги и нас впустил безукоризненно вышколенный слуга. Однако как только мы очутились внутри, нашему взору предстал скрытый мир деятельности. Из дальнего конца двора, в центре которого находился круглый бассейн, обсаженный деревьями и окруженный скамейками, доносился звон множества бивших по зубилам молотков. В других помещениях работа тоже, как видно, кипела: громкие просьбы помочь, слова благодарности, чей-то свист. Слуга исчез, отправившись доложить о нас.
В конце концов на дорожке появился и направился к нам грузный человек. Это был во всех отношениях крупный мужчина. Его круглое, выражавшее любопытство лицо походило на блюдо, украшенное голубыми глазами и редеющим облаком рыжевато-каштановых волос. Он зевнул, ведя нас через главный дом на задний двор. Вдоль южной его стороны располагался ряд небольших мастерских, во всех виднелись погруженные в работу люди, вырезавшие, отбивавшие и рисовавшие.
— Я вижу, вы держите весьма большой штат.
— Трудно найти хороших мастеров, чтобы удовлетворить спрос. Большинство из них мне пришлось забрать с собой из Фив, и их проклятые семьи тоже. Остальных я смог набрать здесь или в городах дельты. Иногда мне кажется, что я в одиночку поддерживаю экономику небольшого государства.
В северо-восточном углу участка стояло еще одно здание, которое оказалось мастерской скульптора, состоявшей из большого открытого пространства с комнатами, соединенными переходами. Свет проникал через верхний ряд окон под высокой крышей. Тутмос рявкнул на учеников и подмастерьев, и они послушно поспешили выйти. На больших столах и стендах размещалось несколько работ в процессе создания: узнаваемые части тела — пальцы, кисти рук, щеки, руки, торсы, — возникавшие из тесаных камней, вдоль и поперек размеченных грубыми черными пометками. Но я был поистине поражен, увидев на опоясывавшей стены полке бесчисленные серо-белые гипсовые слепки с голов людей — молодых, среднего возраста и старых, из разных слоев общества; они были выполнены настолько детально, что казались живыми: щетина на подбородке, нежные веки девочки, бородавки и пятна старухи, морщины, оставленные временем, складки, прочерченные характером, — все было воспроизведено идеально. У всех голов глаза были закрыты, словно они грезили об ином, дальнем мире за пределами времени.