Они походили на два взаимно враждебных вида: элегантный леопард из благородных интеллектуалов и лев из низших кругов, уживающиеся в одном месте обитания лишь благодаря договору, действие которого в любой момент может быть прекращено.
Пареннефер, стремившийся избежать стычки, воспользовался возможностью, чтобы объявить о своем уходе, ловко бросив меня на милость человека, который, как ему должно быть известно, не слишком был ко мне расположен. Я это запомню.
— Надеюсь, мы еще встретимся, — сказал он. — Мир тесен.
— Но мне бы не хотелось раскрашивать его, — отозвался я.
Эти слова обычно говорил мой бывший напарник Пенту. Не знаю, почему они пришли мне в голову в этот момент. Нахт засмеялся, но Пареннефер лишь озадачился, пожал плечами, а затем скрылся в море всеобщего говора.
— В эти необычные времена вдохновляет присутствие на нашей стороне умного человека, — сказал, поворачиваясь ко мне, Нахт. — Надеюсь, мы еще увидимся. Обращайтесь ко мне, что бы вам ни понадобилось. Ваш помощник знает, где меня найти.
И затем он тоже нас покинул. Мне было жаль, что он уходит. Я чувствовал, что могу ему доверять. И на поверку он мог оказаться хорошим другом. Маху проводил Нахта мрачным взглядом.
— У вас появился поклонничек.
Я пожал плечами:
— Он кажется хорошим человеком.
— Он из благородных. Им легко быть хорошими. Не надо прилагать никаких усилий. Они наследуют это качество вместе с властью и богатством.
С минуту мы молчали.
— Вы не пришли сегодня с докладом о новостях, — сказал Маху.
Разумеется, не пришел. И сделал это намеренно. Как бы то ни было, я пренебрег протоколом и тем самым вызвал раздражение Маху.
— Я подумал, что вам доложат Хети или Тженри.
— Кто эта мертвая девушка?
— Пока не знаю.
Больше я ничего не сказал, надеясь, что он уйдет. Но он просто рассматривал людей, словно те были стадом животных, а он охотником, огорченным отсутствием аппетита.
— Ну и что вы обо всем этом скажете? — спросил он, мотнув в их сторону головой.
— Они все пытаются выжить. Мы все поневоле плывем в одной воде.
Он окинул меня быстрым циничным взглядом.
— Большинство из них даже не знают, что родились. По их понятиям, худшее, что может случиться, — раб стащит пригоршню украшений. А мы тем временем жизни не щадим, не пуская на их улицы пустыню.
— Это работа. Всегда найдется новая пустыня.
— Я хочу знать, на чьей ты стороне, Рахотеп. Хочу знать, что ты думаешь.
— Я ни на чьей стороне.
— Тогда позволь кое-что тебе сказать. Это самая опасная позиция в нашем городе. Рано или поздно тебе придется сделать выбор. В настоящий момент мне кажется, ты даже не знаешь, каковы эти стороны.
— Именно это я здесь и выясняю.
Он злобно хохотнул.
— Ты лучше побыстрее выясняй, как тут делаются дела и кто за какие ниточки дергает. Даже за твою. Удачно тебе их распутать. И кстати, я позвал нескольких друзей поохотиться на реке. Завтра днем. Ты охотишься, Рахотеп?
Мне пришлось сознаться, что да.
— Тогда я настаиваю, чтобы ты к нам присоединился. Это даст мне возможность оценить твое продвижение в расследовании.
Он покровительственно похлопал меня по спине и двинулся сквозь толпу размашистым шагом хищника.
Я обернулся к Хети, который все это время стоял позади меня, игнорируемый всеми, и с удивлением увидел гневный блеск в его глазах.
— Не обращай внимания, Хети. Он старомодный громила. Не позволяй ему давить на тебя. И самое главное, не бойся его.
— Неужели вы его не боитесь? Хоть чуть-чуть?
— Я вторгся в его владения. Он большой старый лев, и ему это не нравится. — Я сменил тему. — А Эхнатон сегодня появится?
— Вряд ли. Я слышал, что после наступления темноты он редко посещает мероприятия. И приглашения рассылались от имени Рамоса. Но, думаю, даже в этом случае ему нужно показаться, чтобы подтвердить отсутствие неприятностей.
— Однако если он появится без Нефертити, это лишь подтвердит подозрения.
Я вдруг осознал, почему в зале царит такое оживление и шум. Словно ослабевали действовавшие в течение дня правила — моления и почтительное отношение к новой религии. Общее настроение передалось и мне. Мимо проходила другая девушка, и я остановил ее, чтобы взять напиток. Мне внезапно очень понадобилось еще выпить, и я с благодарностью осушил кубок.
Хети посмотрел на меня.
— Что?
— Ничего.
Как раз в этот момент оркестр закончил свой мучительный труд и танцоры разошлись. Оглушительный вопль труб прервал заградительный огонь разговоров, чиновники выстроились, и все головы повернулись к возвышению в центре зала. Глашатай возвестил его имя, и Рамос поднялся на помост. В зале немедленно наступила тишина. Прежде чем заговорить, он несколько секунд осматривался по сторонам.
— Сегодня вечером мы в согласии пребываем в новом городе Обеих Земель. В новом городе нового мира. Здесь мы празднуем деяния и чудеса Атона. И в ближайшие дни будем приветствовать прибытие царей, военачальников, правителей разных стран, верных вассалов, должностных лиц и вождей. Они собираются сюда со всей империи, чтобы выразить должное уважение Великой державе Эхнатона, благодаря которому все существует и в ком все признают Истину. Я приветствую тех почетных гостей, которые уже находятся среди нас. Тем из вас, кому посчастливилось поселиться здесь, служа Великой державе, я говорю: приветствуйте вместе со мной. А миру, который слышит эти слова, я говорю от имени Эхнатона и царской семьи: поклоняйтесь Атону здесь, в Ахетатоне, городе света.
По окончании речи повисла напряженная и неловкая тишина, словно требовалось что-то еще сказать или чему-то следовало произойти, например Эхнатону и его семье появиться в Окне явлений. Но ничего не произошло. Я обратил внимание, что люди украдкой обмениваются смущенными взглядами, в самой осторожной форме откликаясь на данную догму и на вызвавший чувство неловкости тон, странно безжизненную манеру Рамоса. Все знали, что кое-кто исчез. Рамос спустился с возвышения, чтобы официально поздравить почетных гостей. Постепенно уровень шума восстановился, но на сей раз в иной тональности, указывавшей на обмен догадками.
Для одного вечера мне хватило. Нужно было вернуться к себе, подумать, поспать. Я снова посмотрел на статуи Нефертити. «Где ты? Почему исчезла именно сейчас? Похитили ли тебя, и если да, то кто? Или ты исчезла — и если да, то почему? Кто ты?»
Снаружи, вдоль Царской дороги, еще оставались горожане, желавшие увидеть какую-нибудь важную персону. По счастью, никто не обратил особого внимания на нас с Хети, поэтому мы медленно поехали прочь.
Лежа в своей комнате, я обдумывал различные подробности этого вечера. Из головы у меня не выходило чудное маленькое изображение Эхнатона. Я вспомнил слова Пареннефера об очаровании жизни в этом городе. Но теперь он не казался таким простым. Несмотря на язык света и просвещения, здесь обитают, дожидаясь своего часа, все те же темные тени людского тщеславия, алчности и жестокости. Внезапно мне почудилось, что Эхнатон держится на солнце из страха перед этими ночными тенями, с каждым днем все ближе к нему подползающими. Теперь я тоже объект посягательства этих теней. Маху был прав. Я еще не отделяю правду от домыслов, факт от выдумки, честность от лжи.
Я подошел к окну и выглянул в унылый дворик. По крайней мере немного спала жара. Ночью пустыня делает этот город сносным; ветер, охлажденный ликом луны, проникает в двери и коридоры, касается наших спящих лиц и вторгается в наши беспокойные сны. Завтра я должен установить личность убитой девушки. Меня поразило, что я разбирал разные возможности. Преследовал копии в надежде найти потерянный оригинал. Но хотя бы следующий ход — мой. Скарабея и этот дневник я для сохранности положу под подушку в изголовье. Да благословят боги моих детей и жену и на рассвете вернут меня к новому свету. Внезапно моя любовь к ним отозвалась в груди уколом боли.
14
Я проснулся от настойчивого стука в дверь. Это оказался Хети. Что-то случилось. Было еще темно. В молчании мы быстро проехали по пустынным улицам.
Я открыл дверь комнаты очищения. В ней было очень темно и очень холодно. Я вошел в комнату осторожно, не желая ничего нарушить. Поднял фонарь. Смутно видневшееся тело девушки лежало на прежнем месте. В промозглом воздухе чувствовался запах тления. Все свечи в подсвечниках догорели. Я медленно обошел помещение, стараясь осмотреть все по своему методу, который заключается в том, чтобы разбить поверхности и пространство на квадраты, обследовать один и перейти к следующему. Все было как я запомнил: шкафы закрыты, инструменты на своих местах, урны-канопы на полках. Сыны Хора пристально смотрели на меня. Подняв фонарь, я пошел вдоль стены с пустыми раскрашенными гробами. Внезапно я отскочил назад: один из гробов был широко открыт. В нем, подобно дурной шутке, находилось тело.
Тженри стоял в гробу прямо, глаза были широко открыты, легкая улыбка играла на обескровленном красивом лице. Я подвигал фонарем и уловил странный блеск широко открытых глаз. Внимательно к ним присмотрелся. Стекло. Я опустил фонарь. Что-то еще стояло на полу у его ног. Урна-канопа.
С бесконечной осторожностью и скорбью Мы с Хети взяли Тженри и аккуратно положили на стол. Мы избегали смотреть друг другу в глаза. Несколько часов назад эти мышцы и кости было приятным молодым человеком, строившим планы на будущее. В свете заново зажженных ламп я тщательно осмотрел тело. Если не считать набедренной повязки, Тженри был обнажен, обмыт и чист. На серо-желтой коже запястий и лодыжек, вокруг талии и грудной клетки остались грубые багровые и синие рубцы. На лбу глубоко отпечаталась полоса лиловых синяков. Связали его крепко. Он изо всех сил боролся за свою жизнь. Также имелись царапины и маленькие разрывы на ноздрях. Мне стало страшно от того, что я должен был обнаружить. Я открыл его рот, застывший, как капкан, и вытащил оттуда липкий красный комок. От языка остался лишь изжеванный кусок мяса, в котором нельзя было узнать орган речи. Я продолжал осмотр, хотя больше всего мне хотелось выскочить из этой комнаты и бежать куда глаза глядят, а не продвигаться к открытию, которое, я знал, поджидало меня впереди. Он явно был жив, когда все это с ним проделали. Все указывало на медленную, мучительную и жуткую агонию. Я поднял глаза и увидел зловещие инструменты для мумификации, висевшие в полумраке на своих крюках. Взяв себя в руки, я заглянул в