История загадок и тайн. Книги 1-18 — страница 127 из 917

Нахт, как видно, не испытывал неловкости от своего признания.

— Но, обратившись к Атону, вы, конечно, и свое состояние сохранили, — заметил я.

Он улыбнулся:

— Не вижу смысла разрушать свою жизнь и труды моих предков только ради того, чтобы отстоять точку зрения, особенно учитывая, что согласен я с ней не был. Это оказался способ превратить их усилия в нечто новое, более серьезное. Мне захотелось воспользоваться новыми возможностями. Думаете, я поступил неправильно?

— Нет, я думаю, что вы совершили необходимый поступок.

— Но, значит, неправильный?

— Я осторожно обращаюсь со словами «правильный» и «неправильный». Мы слишком уж легко используем их для того, чтобы судить о вещах, судить которые не способны. И я не мог бы сказать, что увиденное здесь, в Ахетатоне, правильно. Люди есть люди: алчные, тщеславные, чванливые, беспечные. Это не меняется.

Он кивнул:

— Конечно. Путь труден. Вещи запутываются и усложняются, как только спускаются из царства идеала в человеческую неразбериху. Здесь много людей, серьезно сомневающихся в отношении дальнейшего развития событий. Они видят, что идеализм сменяется фанатизмом. Все та же старая, своекорыстная борьба за личную власть. Но — возвращаясь к вопросу об Амоне — вполне вероятно, что здесь они тоже есть, под маской обратившихся, ждут, быть может, указаний и возможности свергнуть новый режим.

Я выпил еще вина. А затем в голове у меня всплыло имя.

— А Хоремхеб?

Нахт резко выпрямился.

— А вот с этим именем надо считаться.

— Мы познакомились с двумя юными стражами, которые казались просто влюбленными в него.

— Я не удивлен. Он явился как будто из ниоткуда, выстроил блестящую карьеру, женился на безумной сестре царицы и теперь расчищает себе путь наверх по военному древу, приводя в движение всю армию.

— Кто эта безумная сестра?

— Мутноджмет. У нее должность придворной дамы, но ее держат вдали от двора. Говорят, что-то в детстве с ней произошло и она страдает от тяжелых депрессий, истерии.

— И он на ней женился?

Нахт кивнул.

— Должно быть, ему страстно чего-то хотелось. Не могу представить, чтобы этот брак был заключен по сердечной склонности.

— И он приедет сюда?

— Кажется, завтра или послезавтра. Как и Эйе.

— Кто такой Эйе?

— Придворный, который редко появляется на людях. Насколько мне известно, его титулы не простираются выше Главного возничего. Но он дядя фараона и, похоже, фараон к нему прислушивается.

— Значит, шакалы собираются.

20

Когда я проснулся, лучи раннего солнца, пробивавшиеся под неподвижно висящую занавеску, движение и разговоры за ней мало помогли справиться с чувством глубокого беспокойства, как после дурного сна. Требовалось движением, действием бросить ему вызов, поэтому я торопливо оделся, умылся, чтобы немножко приблизить реальность нового дня. Кое-как пригладил волосы. Во рту стоял вкус скисшего молока. Я прополоскал рот. Мне хотелось есть. И необходимо было справить малую нужду.

— Хорошо ли спали? — спросил Нахт, ждавший меня вместе с Хети.

— Отлично. Если не считать странных снов.

— А какие сны не странные? В этом-то их смысл. Сверимся с сонником, чтобы истолковать их?

Я покачал головой. Нахт улыбнулся.

— Каковы ваши дальнейшие планы? — спросил он.

— Учитывая уровень моей непопулярности в этом городе в настоящий момент, вероятность того, что история о моей несомненной смерти лишь ненадолго защитит меня, и тот жестокий факт, что дни бегут быстро, я решил просить аудиенции у Эхнатона. Мне кажется, самое время поставить его в известность о происходящем. Кроме того, я не смогу выполнять свою работу, если мне придется скрываться.

Нахт в раздумье покачал головой.

— Сегодня состоится общественная церемония в честь Мериры. Его назовут верховным жрецом Атона. Эхнатон может оказаться слишком занят, чтобы вас принять.

— Верховным жрецом? Я думал, Эхнатон — верховный и, более того, единственный жрец Атона. Я думал, что в этом-то все и дело.

— Да, интересно, что именно сейчас он почувствовал необходимость избрать заместителя. Мерира абсолютно послушен. И совершенно безжалостен. Кроме того, он главный противник Рамоса, который уже некоторое время выступает за более консервативный подход к управлению Великой державой. Мерира будет поддерживать Эхнатона в противовес Рамосу. Вся религия теперь замешана на политике.

Хети слушал с видом глубочайшей тревоги.

— Но даже если попадете к Эхнатону, что вы ему скажете? Мы ни на шаг не приблизились к решению загадки.

— Я собираюсь сказать ему правду.

— Да, но вы не можете просто войти и сказать: «Ах да, кстати, ваш верный начальник полиции Маху, который держит в своих руках почти столько же власти, сколько и вы, хочет заполучить мою шкуру на торбу для осла». И потом, если Маху узнает, что вы выдвинули обвинения, он обратится против меня. Он меня убьет.

— Ну, он уже пытался это сделать.

— Нет, господин, он пытался убить вас. Он убьет меня, а потом мою семью. И мы даже не будем наверняка знать, что это сделал он.

Смысл в его речах был.

— Хети, я не так глуп, чтобы являться к Эхнатону без доказательств, выдвигая дикие обвинения без достоверной связи с тайной, — это лишь насторожит тех самых людей, которых мы не хотим спугнуть. Что нам нужно сделать, так это сообщить о ходе расследования, чтобы он подумал, будто мы что-то нащупали, даже если это не так. Затем, когда мы выиграем немного времени и несколько восстановим мой авторитет, нам потребуется его разрешение побеседовать с царицей-матерью и принцессами.

— С Тией? Зачем вы хотите ее видеть?

— Потому что мне нужно добраться до сердцевины этого странного семейства. Я хочу узнать, что ей известно.

— Говорят, она отвратительная. По слухам, у нее золотые зубы, а от ее дыхания гниют фрукты.

— Тем не менее она свекровь пропавшей женщины и в данном качестве имеет обо всем об этом, скажем так, личное мнение. А дыхание мы сможем задержать сколько потребуется.

Нахт усмехнулся.

— Ваш друг прав — она злобная ведьма. Передайте ей мои нижайшие поклоны.


Улицы были забиты идущими на работу чиновниками. С тележек и в палатках продавали медовые пирожки, разнообразный хлеб и пиво. Большинство людей ели и пили на ходу, уже слишком занятые, как и мы сейчас, чтобы потратить время на нормальный завтрак. Мы с Хети купили медового хлеба с инжиром, который оказался восхитительным, и пива и проглотили все это как голодные собаки, зайдя за угол здания, в боковую улочку, по которой проходили только рабочие. Ни один из них не обратил на нас внимания, поглощенный мыслями об ужасной перспективе еще одного длинного дня, заполненного тяжким трудом под палящим солнцем.

Пища всегда меня ободряет. Это слабость. Я жалею, что не отношусь к тем людям, которые могут прожить без еды много дней и ночей, не думая ни о чем, кроме истины и красоты. Но я не такой. Я люблю поесть, как можно вкуснее и чаще. Даже после похорон я с нетерпением жду поминок. Танеферт готовит неплохо, но я, вынужден сказать, готовлю великолепно. Я отношусь к этому как к таинству, раздобывая необычные специи и оценивая загадочную, а иногда удивительную сложность вкуса составляющих частей. Я горжусь тем, что знаю, где на рынке и в лабиринте лавчонок купить самое сочное мясо, самые свежие травы, самый лучший мед. Мое любимое блюдо — нога газели в маринаде из красного вина с инжиром. Хотел бы я приготовить ее сейчас. Моя прежняя жизнь, в которой я занимаюсь ногой газели, пока дочки готовят бобы, Танеферт разговаривает с моей матерью за бокалом вина, а отец дремлет или играет с девочками, кажется утраченным миром.

За едой я до боли ощутил, как мне их не хватает. Чтобы не думать о семье, я спросил Хети, как и где мы сможем найти Эхнатона.

— Это зависит от многого, — ответил он. — Иногда по утрам он идет вслед за солнцем из Северного дворца по Царской дороге, сопровождаемый народом. Молится он в храме Атона, обычно в Малом. Затем принимает должностных лиц и решает политические вопросы, дает аудиенции и рассматривает ходатайства…

— Каких людей?

— Самых разных. Гражданских служащих, правителей провинций, представителей судебных советов, армейских командиров… всех, вплоть до северных и южных визирей.

— А затем?

— А затем он может раздавать из Окна явлений ожерелья почета. На самом деле немногие знают, что существует два окна: главное на мосту, которое фараон использует при большом стечении народа, и менее известное малое, внутри Большого дворца, где он встречается с сановниками, иноземными послами и посланниками.

— Замечательно. А если он не совершает такого перехода?

— Ну, обычно совершает, но если нет, никто не знает, где он находится. По всему городу имеются дворцы и резиденции, и всем известно, что он перебирается из одной в другую ради безопасности. Вероятно, в Северном дворце у реки; он окружен самыми высокими стенами, и почти никто из советников никогда туда не ездит. Говорят, что там устроено большое искусственное озеро для рыб и птиц и заповедный парк для всех видов животных, населяющих царство. Говорят, фараон проводит свободное время там, среди живых существ, в центре мира.

Хети бросил на меня быстрый взгляд, желая узнать, что я об этом думаю.

— Да уж, люди наболтают, — сказал я и улыбнулся ничего не значащей улыбкой. Мы по-прежнему не могли доверять друг другу в вопросах ереси.

Мы торопливо пробрались сквозь толпу до пересечения боковой улочки с Царской дорогой и выбрали хорошее место для наблюдения за тем, что случится дальше.

— В какой час он обычно выходит?

— Всегда в одно и то же время, если это не праздничный день. Он предпочитает приветствовать солнце в уединении, а затем выходит, когда оно поднимется на высоту девятого часа. Тогда свет, какой нужно. А после аудиенций, в двенадцатом часу, Ра встанет прямо над головой, и фараон перейдет во двор Большого дома. Церемония с посвящением Мериры состоится, вероятно, в этот промежуток.