История загадок и тайн. Книги 1-18 — страница 150 из 917

Я немного выждал, затем со всей силой, какая у меня была, произнес:

— Спускаешься ли ты в Загробный мир?

На лице Маху отразилась злость. Хорошо. Потом со вздохом, словно обращаясь к непослушному ребенку, он небрежно взял мою левую руку и быстрым движением резко отогнул назад мизинец. Негромкий треск эхом прокатился по камере. Я вскрикнул.

Он пристально посмотрел мне в глаза, как будто с близкого расстояния наслаждаясь моими страданиями. Я увидел черные точки его зрачков и искаженное отражение своего лица в его глазах.

— На этот раз никто не спасет тебя, Рахотеп. Слишком поздно. Сам Эхнатон не знает, где ты. Ты исчез без следа. Ты никто. Ничто.

Руку все еще крутило от боли, и я испугался, что меня снова вырвет.

— У тебя осталось слишком мало времени, чтобы найти царицу, — прохрипел я. — А если ты не сможешь, тогда Празднество обернется катастрофой для Эхнатона, для тебя и для этого города. Я твоя единственная зацепка. Ты не можешь позволить себе убить меня.

— Мне не нужно тебя убивать. Об этом позаботятся другие. Но я вижу, что мне нужно как следует тебя покалечить. И какое-то время мы можем продолжать.

— Что бы ты со мной ни сделал, я не скажу тебе то, что знаю. Я лучше умру.

— Умрешь не ты. Ты меня понимаешь?

Я посмотрел ему в глаза. Я понял его угрозу. Хатхор, богиня Запада, прости меня. Я сделал единственно возможную вещь.

— Как сказано в главах о Возвращении днем.

Взгляд Маху сделался еще более холодным, словно из глаз его вдруг ушел весь свет. Он снова взял меня за руку. Я приготовился, мысленно читая молитву. Тело сотрясала дрожь. Маху ждал, упиваясь моим страданием, выбирая момент для своего хода.

— Скажи мне, где она.

Со всей оставшейся у меня дерзостью я посмотрел ему в глаза.

— Нет.

Он взялся за следующий палец, чтобы переломить тоненькую косточку.

36

В тишине камеры раздался негромкий, но исключительно властный голос:

— Что здесь происходит?

Он вошел незамеченным. Видимо, мы с Маху были слишком поглощены проявлением взаимной вражды, кровью и потом происходящего, а он словно не отбрасывал тени, не производил шума, как будто внезапно возник из воздуха. Эйе. Само его имя было невесомым. И действительно, его внешность можно было назвать воздушной. Но какой же силой обладал этот воздух, если мог вынудить такого головореза, как Маху, в тревоге вскочить на ноги и, уже запинаясь, извиняться?

— Развяжите этого человека, — чуть слышно произнес Эйе, чтобы заставить нас напрячь слух.

Преисполненный ненависти и неуверенности, Маху кивнул, и стража исполнила приказ. Я принялся растирать окровавленные запястья и нянчить поврежденную руку.

— Этот человек обнажен, — добавил Эйе, как будто с легким удивлением.

Он вопросительно посмотрел на Маху, который сделал неопределенный жест, не находя ответа. Лицо Эйе приняло выражение, которое у других превратилось бы в улыбку. Губы растянулись, обнажая ровные мелкие белые зубы — зубы человека, питающегося настолько изысканно, что ничто и никогда не повредит их и не тронет гниением. Но серых глаз улыбка не коснулась.

— Возможно, вы предложите ему свою одежду, — мягко проговорил Эйе.

На лице Маху отразилось такое удивление, что я чуть не засмеялся. Руки его и в самом деле потянулись к одежде, как будто он собрался всерьез повиноваться этому нелепому приказу. Затем Эйе небрежным кивком дал понять, что мою одежду сейчас принесут, что и было исполнено незамедлительно. Я, как мог быстро, оделся, несмотря на тошнотворную боль в сломанном пальце, и сразу же почувствовал себя более сильным. Мы молчали. Я гадал, что случится теперь. Эйе позволил Маху помучиться; тот стоял, жалея, что не сделан из камня.

— Разве этот человек не заявил со всей ясностью, что находится под моей защитой? — поинтересовался у Маху Эйе.

Если это возможно, то на мгновение более потрясенным оказался я. Маху посмотрел на меня.

— И что же я нахожу? Начальник полиции лично занимается пытками. Я очень удивлен.

— Я задержал его по долгу службы и с разрешения самого Эхнатона, — возразил Маху.

— Ясно. Значит, фараону известно, что этот человек подвергается допросу и пыткам?

Маху ничего не мог сказать.

— Не думаю, чтобы он одобрил ваше обращение с собратом полицейским, которого назначил сам, по своей глубокой мудрости.

Затем Эйе повернулся ко мне, и я впервые прямо взглянул в его застывшие серые глаза — полные, что внезапно поразило меня, снега.

— Идемте со мной.

Я приберегу свою месть Маху на потом, и тогда уж наслажусь ею. Мне потребовалась вся моя воля, чтобы, проходя мимо, не врезать ему как следует здоровой рукой. Он тоже это понял. Но я лишь пристально на него посмотрел и со всем достоинством, на какое был способен, стал подниматься вслед за Эйе по каменной лестнице навстречу слабому свету дня, окрашивавшему эти отвратительные стены.

Вскоре мы оказались в широкой, выложенной кирпичом шахте, похожей на огромный колодец, который еще не заполнился водой и никогда не заполнится. По стенам вилась лестница, и на каждом уровне, как в подземном некрополе, уходили в разных направлениях ряды каморок, быстро теряясь в чернильных тенях. Входы были забраны решетками, но, поднимаясь, я разглядел в темноте еще живые бренные останки людей, кучки кожи и костей. Некоторые узники с открытыми белыми глазами сидели в крохотных клетках меньше собачьей конуры. В другом месте я увидел несчастных, до самых ноздрей засыпанных песком в огромных глиняных емкостях — как ибисы и павианы, которых мы приносим в жертву в священных катакомбах. Безумие и отчаяние светились в их глазах. Эти люди были брошены здесь и больше не могли говорить, чтобы защититься или выдать себя. Стояла почти полная тишина.

Эйе никоим образом не давал понять, что видит все эти ужасы; он просто размеренно поднимался по лестнице, ступенька за ступенькой, словно это не стоило ему никаких усилий. Я шел за ним, сбитый с толку событиями и открывавшимися мне картинами, пока наконец, задохнувшись, не выбрался из этой ямы страданий и мучений на обычный дневной свет. Внезапно вокруг меня снова оказался этот мир: зной и яркие краски, скучающая стража в тени тростникового навеса. Все они мгновенно вскочили, почтительно вытянувшись при виде Эйе.

Эйе сел в носилки, которые уже держали наготове носильщики в форме, и жестом указал мне место рядом с собой. Заслонив от слепящего солнца глаза, я вдруг понял, где мы находимся: на Красной земле за городом, к югу от алтарей, в пустыне. Было, по всей видимости, позднее утро, поскольку тени исчезли и все плыло в знойном мареве и всепоглощающем свете. Я почувствовал себя очень слабым и усталым. Эйе подал мне маленький кувшин с водой, и я медленно пил, пока носилки двигались по одной из полицейских троп. Рядом бежали слуги, держа навесы от солнца. По-моему, Эйе питал к солнцу глубокое отвращение. Мы сидели в молчании. Я поймал себя на том, что не способен думать, только ощущать это странное соседство двух миров: одного — глубоко погребенного, другого — открытого Ра и свету дня, и себя, переместившегося из одного в другой, по счастью, в правильном направлении.

— Как долго я был в заточении? — спросил я Эйе.

— Сегодня канун Празднества, — спокойно ответил он.

«Два дня». Из-за Маху у меня теперь оставался один день. Разве я мог разгадать тайну за столь короткий срок? И как же мне теперь спасти свою семью? Моя ненависть к Маху разгорелась с новой силой подобно чистому пламени.

— А какие новости о моем помощнике Хети?

— Я ничего не знаю об этом человеке, — отмел мой вопрос Эйе.

Хоть одна хорошая новость. Возможно, ему удалось скрыться.

Носилки доставили нас к границе города, и скоро мы проследовали по центральным улицам, заполненными спешившими по своими повседневным делам людьми, ничего не ведающими о жестокостях, совершающихся поблизости по отношению к таким же, как они. В переполненном солнцем городе я повсюду видел темные тени. Пареннефер назвал его очаровательным, но теперь это казалось насмешкой, ужасающим обманом. Эйе посматривал на это зрелище, периодически бросая взгляд на строящиеся здания, на многочисленные группы озабоченных ремесленников и рабочих, суетившихся на высоких стенах в старании успеть по возможности придать городу законченный вид к Празднеству. Похоже, Эйе был настроен скептически. Он заметил мой взгляд.

— Вы верите, что они закончат вовремя? — спросил я.

Он ответил своим тихим голосом:

— Это рай дураков, созданный из глины и соломы. Скоро он распадется и снова превратится в субстанции, из которых построен.

Мы миновали Малый храм Атона, Большой дворец и продолжили путь по Царской дороге, пока не прибыли в гавань. Я ни на секунду не задумался о своем положении. Вот я, в компании с человеком, обладающим огромной властью, спасенный от нежного внимания Маху и его банды; но чего ждать от моего нового спутника? Чего хочет от меня Эйе? Он освободил меня из западни, но не ступаю ли я в другую? Нас не сопровождал ни один стражник — я мог запросто выскочить из носилок и убежать. Но что потом? Я чувствовал, что Эйе сможет найти меня в любом месте.

Он жестом пригласил меня в тростниковую лодку. Я видел его великолепный корабль, стоявший на якоре недалеко от берега. Вот, значит, пункт нашего назначения: его плавучий дворец, передвижное вместилище власти. Я сел в лодку, и он прекрасно знал, что именно это я и сделаю.

37

Казалось, судно, это самодостаточное творение высокомерия, держится на воде благодаря собственным непреложным законам. Вымпелы убрали, жрецы и оркестр ушли, и теперь, когда я стоял на главной палубе, корабль прежде всего производил впечатление мощи, чистоты линий и изящества. Эйе быстро переместился в тень галереи, жестом пригласив меня последовать за ним.

— Врач осмотрит ваши раны, — сказал он. — Потом мы пообедаем.

Немедленно подошедшие слуги отвели меня в комнату с низкой кроватью, застеленной свежим бельем. Мне дали понять, что нужно раздеться и меня иск