— Полагаю, это зависит от того, как смотреть на жизненный опыт.
Она бросила — три палочки выпали белым вверх, что и требовалось царице для клеточки Дома трех истин, чтобы снять первую пирамидку с доски. Она была довольна, что выигрывает. Я хотел, чтобы она выиграла.
— Это превращается в разговор, который ведут любовники, только что познакомившиеся поздно вечером в какой-нибудь забегаловке, — заметил я, прежде чем бросить палочки и потерять еще одну фигуру.
— Никогда не бывала в подобном месте.
Однако я мог представить ее там. Таинственная женщина, ждущая кого-то, кто не придет, и по глоточку пьющая свой напиток, растягивая его, как делают одинокие люди.
— Вы не много потеряли, — сказал я.
— Нет, много.
Она снова бросила палочки и сняла с доски еще одну фигуру, а я понял, что буду разбит. Она разобьет меня наголову.
Тут ветер стих, и покой под звездами оказался непривычным и приятным. Луна еще передвинулась на мерцающем небе.
— Есть кое-что, о чем я хотел бы вас спросить, — сказал я. Мне были видны в темноте ее глаза.
— Все время задаешь вопросы. Почему ты задаешь так много вопросов?
— Это моя работа.
— Нет. Это ты. Ты задаешь вопросы, потому что боишься не знать. Поэтому тебе нужны ответы.
— Что плохого в ответах?
— Иногда ты похож на пятилетнего мальчика, постоянно спрашивающего — почему, почему, почему.
Она опять бросила палочки и передвинула фигуру вперед, в Дом Ра-Атума, на предпоследнюю клетку. Я бросил. Четыре черных стороны; этот бросок привел мою первую фигуру на последнюю клетку.
— Говоря об ответах, что между вами и Эйе?
Она откинулась в кресле и вздохнула.
— Почему ты продолжаешь о нем спрашивать?
— Он ждет вас.
— Я это знаю. Возможно, я его боюсь. Подумай, что случилось с Кийей.
— Я слышал это имя. Она была царицей, да?
— Женой фараона. — Нефертити отвернулась.
— И родила фараону детей?
Она кивнула.
— Что с ней стало?
Нефертити пристально на меня посмотрела.
— Вот интересный ответ для тебя. В один прекрасный день она исчезла.
— Звучит знакомо.
Я обдумал ее слова. Жена фараона и мать его детей, а следовательно, соперница самой Нефертити внутри царской семьи. Почему она исчезла? Угрозу какого рода собой представляла? С ней разделались по чьему-то приказу — Эйе, возможно? Обладает ли он властью организовывать и планировать все вплоть до убийства? Или — почти немыслимо — Нефертити сама была способна на такую жестокость?
Она внимательно за мной наблюдала.
— История, которая для вас обернулась хорошо, — заключил я.
— Возможно. Но куда привел тебя твой вопрос? К правде? К большему пониманию? Нет. К новым вопросам. У тебя в голове лабиринт, из которого нет выхода. Тебе нужно выйти за пределы лабиринта.
— А что за его пределами?
Она обвела рукой нас, сидящих вместе над доской и фигурками, над случайностями и стратегией, тайнами и чепухой незаконченной партии.
— Жизнь, Рахотеп, жизнь, — сказала она.
Никогда еще Нефертити не называла меня по имени. Мне понравилось, как это у нее получилось. Половина ее лица была освещена луной, половина оставалась в тени. Я никогда ее по-настоящему не узнаю.
Она спокойно поднялась.
— Спасибо, что позволил мне выиграть.
— Вы выиграли совершенно самостоятельно, — сказал я.
Мы долго смотрели друг на друга. Больше ничего сказать было нельзя.
И тогда мы расстались, оставив фигурки на доске, словно могли вернуться к ним утром. У своей двери царица пожелала мне доброй ночи — того, что от нее осталось. Я знал, что ей страшно. Она оставила дверь приоткрытой, но я не смел переступить порог. Я придвинул табурет и сел, чтобы провести здесь всю ночь, как фигурка на последней клеточке великой игры сенет на доске размером с этот странный город с его счастливыми и несчастливыми клеточками, случайностями и заговорами, дожидаясь броска судьбы.
40
Разбудил меня Хети — нашел привалившимся, как деревенский дурачок, к стене рядом с комнатами царицы. Судя по выражению лица, его это позабавило.
— Прекрати ухмыляться, — сказал я.
Я чувствовал себя усталым и одновременно взвинченным, как будто совсем не спал. Я поднялся и постучал в двойные двери. Мгновение не доносилось ни звука, а затем двери открылись и появилась служанка Нефертити Сенет, само спокойствие и честность. Она улыбнулась, но мне не обрадовалась. Выглядела она, как всегда, безупречно, но сегодня на ней не было перчаток.
— Доброе утро, — сказала она. — Царица готова.
— У меня к вам один маленький вопрос.
Она оглянулась:
— У нас нет времени. Царица готова.
— Это очень простой вопрос.
Девушка вышла в коридор, мягко прикрыв за собой дверь. Выжидательно посмотрела на меня.
— Возможно, это пустяк, — начал я.
Она кивнула.
— Вы ходили в гаремный дворец, чтобы передать инструкции царицы для одной из женщин, особой женщины.
Трудно было оценить ее реакцию.
— Да.
— Как вы знаете, в ту же ночь эта женщина погибла страшным образом.
— Вы мне говорили.
— Пожалуйста, скажите, какая женщина должна была последовать указаниям царицы.
На лице Сенет отразилась неуверенность.
— Я не читала тех инструкций. В любом случае они были запечатаны.
— Ясно.
Мы оба чего-то ждали.
— Хотите узнать имя погибшей женщины? — спросил я.
— Мне не нужно его знать.
— Ее звали Сешат.
Сенет уставилась на меня раскрыв рот. Как будто она была стеклом и я ее разбил. Потом девушка повернулась к двери, но я удержал ее за руку.
— Вы знали погибшую?
— Боюсь, я не была знакома с этой несчастной, — ровно проговорила она, но заблестевшие от слез глаза выдали ее. Затем Сенет вырвала руку и стремительно скользнула внутрь.
Спустя немного времени двери открылись — на пороге стояла золотая фигура. Нефертити казалась статуей, как изваяние души-ка в гробнице. Широкий дверной проем служил ей рамой; свет, струившийся в окна комнаты, очерчивал ее силуэт сиянием. Никто не проронил ни слова. Ее сандалии были украшены драгоценными камнями, льняное платье было золотым, пояс вокруг тонкой талии — царского красного цвета, на шее — золотое ожерелье в виде знака жизни, на плечах — необычная и удивительная накидка, сотканная из бесчисленных маленьких дисков Атона, образующих мерцающее созвездие, а под ней шаль, казавшаяся золотыми перьями Хора. На голове царицы высилась двойная корона с приготовившейся к броску коброй. Даже ногти и губы у нее были золотые. Лишь насурьмленные брови — цвета плодородной земли и обещания возрождения — да черные удлиняющие линии вокруг глаз контрастировали с золотым волшебством.
Я вспомнил о Танеферт — как она спрашивала моего мнения о своем внешнем виде, когда вечерами мы куда-нибудь отправлялись. Бывало, она с какой-то растерянностью примеряла новый наряд, словно не уверенная в собственной красоте; девчонки точно так же вертятся перед зеркалом. Мне всегда нравились ее самые безыскусные наряды — тогда она больше всего походила на себя. Какой-нибудь случайный беспорядок в одежде доставлял мне больше удовольствия, чем все изощренные уловки нашего времени. Пусть лучше выбившаяся прядь волос, просящая, чтобы ее заправили за ухо, чем неприкосновенное натяжение и напряжение совершенства.
Но женщина, с которой я разговаривал минувшей ночью, под утро, и которая теперь преобразилась в существо высшего порядка, сделалась той, кем ей требовалось быть: богиней, Совершенной. Нас разделила новая пропасть. Я подумал, что мне следует склонить голову или пасть ниц, но почти сразу же отбросил эти глупые побуждения. Глаза царицы по-прежнему очаровательно блестели насмешкой, но к ней теперь примешивались и другие чувства. Необходимость. Сила. И несмотря на всю неуверенность в результате, я видел в ее глазах возбуждение.
Празднество вот-вот должно было начаться с молитвы и жертвоприношений в Большом храме Атона. С развевающимися по ветру красными поясами Эхнатон и его дочери помчатся на своих колесницах по Царской дороге, мимо густых толп, жаждущих хоть одним глазком увидеть этот исторический момент, мимо распростертых царей, визирей, сановников, военачальников, дипломатов, вождей, правителей провинций, номов и городов-государств… но царицы не будет, как они немедленно увидят. Я представлял Эхнатона, решительного, непреклонного, разъяренного, поскольку ему не вернули то, в чем он больше всего нуждался. Я также представил, как быстро все поймут и оживленно обсудят самые могущественные люди мира: ее нет, какая неудача для Эхнатона! «Она мертва. Кто ее убил? Почему?»
— Пора, — произнесла она, и с этого момента я понял, что больше она не промолвит ни слова, пока все не совершится или пока все не погибнет.
Ра в своем ослепительном дневном корабле поднялся повыше в синем небе. Мы тоже медленно плыли по столь же голубым и блестящим водам Великой реки на собственном сверкающем золотом корабле — специально построенном для старинной церемонии судне, — вместе с двадцатью придворными дамами, также одетыми в золото, и высоким нубийцем, который играл роль стоящего на страже Анубиса. Нефертити неподвижно сидела на высокой палубе маленькой церемониальной божественной ладьи Обеих Земель, укрепленной на носилках. В скрещенных руках она держала скипетр-посох и тройную плеть. Еще ей прикрепили фальшивую золотую бороду — знак царского сана. Беспощадное сияние полуденного солнца усиливалось золотом корабля и ее наряда. На нее почти невозможно было смотреть.
Мы медленно шли на веслах, и по берегам собирались люди, поначалу немного, но вскоре их число увеличилось, они указывали на нас, прикрывая от солнца глаза, стояли вдоль кромки воды, сидели на деревьях. Большинство быстро падали в земном поклоне перед абсолютно нежданной Совершенной. Со своего места на восточном борту я слышал постоянные удары пенистых волн в обшитый золотом корпус корабля. Сильный ветер, по-прежнему дувший с юга, колебал и сотрясал красные и зеленые паруса нашего судна, шедшего прот