Морин покраснела от смущения, но попробовала снова.
— Pauvre?
— Бедное? У тебя бедное мороженое?
— Ладно, сдаюсь. Хватит меня мучить. Оно со вкусом персика.
— Poire. Poire — это персик. Прости, мне не стоило над тобой смеяться. Смелая попытка.
— Хорошо, и так ясно, кому в нашей семье достались способности к языкам.
— Неправда. Ты прекрасно говоришь на английском.
Они оба рассмеялись, радуясь веселым минутам и красоте дня.
Великолепный готический Собор Парижской Богоматери господствовал над островом, как он это делал уже на протяжении 800 лет. Когда они подошли к собору, Питер с благоговением посмотрел на его впечатляющий фасад, где святые соседствовали с горгульями.
— Первый раз, когда я его увидел, я сказал: «Здесь живет Бог». Хочешь зайти внутрь?
— Нет, я лучше останусь снаружи с горгульями. Мне здесь уютнее.
— Это самое знаменитое готическое сооружение в мире и символ Парижа. Как турист, ты просто обязана зайти внутрь. Кроме того, витражи феноменально красивы, и ты должна увидеть окно-розу при полуденном солнце.
Морин заколебалась, но Питер взял ее за руку и повел за собой.
— Пойдем. Я обещаю, что стены не рухнут, если ты войдешь.
Солнце струилось сквозь всемирно знаменитое окно-розу, заливая Питера и Морин лазурным светом вперемешку с малиновым. Питер бродил по храму, подняв лицо к окнам, наслаждаясь ощущением абсолютного блаженства. Морин медленно брела рядом с ним, изо всех сил пытаясь напомнить себе, что это здание огромного исторического и архитектурного значения. А не просто еще одна церковь.
Французский священник прошел мимо них, важно кивнув в знак приветствия. Морин слегка споткнулась, когда он проходил мимо. Священник остановился и протянул руку, чтобы поддержать ее, что-то заботливо спрашивая у нее по-французски. Морин улыбнулась и подняла руку, показывая, что с ней все нормально. Питер вернулся к ней, как только священник продолжил свой путь.
— Ты в порядке?
— Да, просто вдруг голова слегка закружилась. Может быть, смена часовых поясов.
— Ты не так уж много спала за последние несколько дней.
— Уверена, что это не помогло бы. — Морин показала на одну из церковных скамеек, которые стояли вдоль окна-розы. — Я просто посижу здесь минутку и полюбуюсь витражами. А ты походи вокруг.
Питер выглядел озабоченным, но Морин отмахнулась от него.
— Все хорошо. Иди. Я буду здесь.
Питер кивнул и отправился дальше изучать собор. Морин села на скамью, пытаясь успокоиться. Она не хотела признаться Питеру, насколько тревожно чувствовала себя на самом деле. Это произошло слишком быстро, и Морин знала, что если не сядет, то упадет. Но она не хотела говорить Питеру. Вероятно, причина была просто в смене часовых поясов в сочетании с усталостью.
Морин потерла руками лицо, пытаясь стряхнуть с себя головокружение. Разноцветные лучи, сменяя друг друга, как в калейдоскопе, падали из окна-розы на алтарь, освещая большое распятие. Морин крепко зажмурила глаза. Распятие начало расти, становясь в ее глазах все больше и больше.
Она сжала руками голову, как вдруг все вокруг закружилось, и видение захватило ее.
Молния прорезала небо, неестественно темное в тот промозглый вечер пятницы. Женщина в красном, спотыкаясь, карабкалась вверх по холму, стремясь добраться до вершины. Она не обращала внимание на царапины и порезы, покрывавшие тело, и колючки, рвавшие одежду. Одна цель стояла перед ней, и этой целью было добраться до Него.
Звук молотка, забивающего гвозди — звонкий удар металла по металлу — с отвратительной определенностью прозвучал в воздухе. Женщина окончательно потеряла самообладание и завыла, издав отчаянный вопль, полный неизбывного человеческого горя.
Как только женщина добралась до подножья креста, начался дождь. Она смотрела на Него, и капли Его крови падали на ее обезумевшее лицо, смешиваясь с каплями беспрестанно лившегося дождя.
Погрузившись в видение, Морин не сознавала, где находится. Ее стон, точное эхо отчаянного вопля Марии Магдалины, прозвучал в Соборе Парижской Богоматери, напугав туристов и заставив Питера броситься к ней со всех ног.
— Где мы?
Морин очнулась на кушетке в комнате, отделанной деревянными панелями. Мрачное лицо Питера склонилось над ней, когда он ответил:
— В одном из помещений собора. — Он кивнул французскому священнику, которого они встречали раньше. Священник вошел в дверь, скрывавшуюся в глубине комнаты, и выглядел озабоченным.
— Отец Марсель помог мне перенести тебя сюда. Своими силами ты бы никуда не дошла.
Отец Марсель вышел вперед и протянул ей стакан воды. Она с благодарностью выпила.
— Спасибо, — поблагодарила она священника, который молча кивнул и отошел в глубь комнаты, чтобы скромно подождать на случай, если понадобится его помощь. — Извини, — запинаясь, сказала она Питеру.
— Не стоит. Это явно от тебя не зависит. Хочешь рассказать мне о том, что ты видела?
Морин пересказала. С каждым словом лицо Питера становилось все бледнее и бледнее. Когда она закончила, он очень серьезно посмотрел на нее.
— Морин, ты не хочешь этого слышать, но я думаю, что у тебя божественные видения.
— Спасибо, может быть, мне стоит поговорить со священником? — саркастически заметила она.
— Я серьезно. Это вне моей компетенции, но я могу найти для тебя того, кто разбирается в таких вещах. Просто поговорить, только и всего. Это могло бы помочь.
— Ни за что, — твердо заявила Морин и села на кушетке. — Просто отвези меня обратно в отель. Нужно отдохнуть. Я уверена: стоит мне немного поспать, и все будет хорошо.
Морин удалось стряхнуть с себя видение и самостоятельно выйти из собора. К ее облегчению, она смогла воспользоваться боковым выходом, и ей не потребовалось снова проходить внутри этого великого символа христианства.
Как только Питер увидел, что она благополучно устроилась в своей комнате, он вернулся к себе. Посидел минуту, глядя на телефон. Было слишком рано, чтобы звонить в Штаты. Он выйдет ненадолго и вернется, когда подойдет время.
А ниже по течению Сены отец Марсель снова шагал по освещенному свечами самому знаменитому в мире готическому собору. За ним следовал ирландский священник, епископ О’Коннор, который пытался задавать вопросы на очень плохом французском.
Отец Марсель привел его к скамейке, где у Морин случилось видение, и стал медленно объяснять, пытаясь преодолеть языковой барьер. Хотя французский священник искренне стремился найти с ирландцем общий язык, с его стороны это звучало так, как будто он разговаривает с идиотом. О’Коннор нетерпеливо отмахнулся от него, уселся на скамью и стал сосредоточенно смотреть на распятие над алтарем.
Париж
19 июня 2005 года
Сегодня, при беспощадном свете люминесцентных ламп, «Погребок мушкетеров» выглядел менее зловеще. Его посетители были одеты в обычную уличную одежду, без своих странных красных шнуров, завязанных вокруг шеи, которые служили отличительным признаком их Гильдии Праведных.
На дальней стене висела копия «Иоанна Крестителя» Леонардо да Винчи, всего в одном квартале от Лувра, где хранится бесценный оригинал. На этой знаменитой картине Иоанн смотрит с полотна с понимающей улыбкой на лице. Он поднял правую руку, указательный и большой пальцы указывают на небеса. Леонардо не раз писал Иоанна в этой позе, которую часто называют жестом «Помни Иоанна». Над значением этой поднятой руки спорили на протяжении столетий.
Англичанин, как обычно, сидел во главе стола, спиной к картине. По сторонам от него сидели американец и француз.
— Я так и не понимаю, что у него на уме, — резко сказал англичанин. Он взял со стола книгу в твердой обложке и потряс ею перед ними. — Я дважды прочел ее. Здесь нет ничего нового, совсем ничего, что могло бы представлять интерес для нас. Или для него. Что вы думаете обо всем этом? Или я разговариваю сам с собой?
Англичанин швырнул книгу на стол с очевидным презрением. Американец поднял книгу и стал рассеянно листать ее.
Он остановился на внутренней стороне задней обложки и посмотрел на фотографию автора.
— Она — хорошенькая. Может, в этом все дело.
Англичанин презрительно усмехнулся. Типичный глупый янки — тычет пальцем в небо. Он всегда плохо относился к американским членам Гильдии, но этот идиот происходил из богатой семьи, связанной с их наследием, и они были вынуждены терпеть его.
— У Синклера, с его деньгами и властью, таких «хорошеньких» — пруд пруди, стоит только свистнуть, двадцать четыре часа в сутки. Его повадки плейбоя вошли в легенду и в Британии, и на континенте. Нет, здесь что-то другое с этой девушкой, не любовная интрижка, и я жду, что вы разгадаете, что это. Быстро.
— Я почти не сомневаюсь: он верит, что она и есть Пастушка, но довольно скоро узнаю наверняка, — заявил француз. — Я еду в Лангедок в эти выходные.
— Это слишком поздно, — резко сказал англичанин. — Отправляйся завтра. А лучше сегодня. Здесь важен фактор времени, как вы хорошо знаете.
— У нее рыжие волосы, — заметил американец.
Англичанин проворчал:
— Любая проститутка, при наличии желания и двадцати евро в кармане, может иметь рыжие волосы. Отправляйтесь туда и выясните, почему она так важна для него. Быстро. Так как если Синклер найдет то, что ищет, раньше нас…
Он не закончил свою фразу; в этом не было необходимости. Остальные точно знали, что тогда произойдет, знали, что случилось в последний раз, когда представитель противной стороны подошел слишком близко. Американец был особенно брезглив, и от мысленно возникшего перед ним зрелища обезглавленного тела рыжеволосой писательницы ему стало очень не по себе.
Американец взял со стола книгу Морин, сунул ее под мышку и вслед за своим французским товарищем вышел на ослепительный свет парижского солнца.
Когда его подручные вышли, англичанин, который был крещен под именем Джон Саймон Кромвель, встал из-за стола и прошел в глубь подвала. Там, за углом, недоступная взгляду из главной комнаты, находилась небольшая ниша. Внутри ее пространство представляло собой мра