Морин впитывала все это, пытаясь сопоставить итальянскую историю с тем, что она видела раньше в Ренн-ле-Шато. Ее поразила одна мысль.
— Вы думаете, что Соньер мог найти Евангелие Магдалины? И это сделало его таким богатым?
— Нет. Категорически нет. — Синклер настойчиво подчеркнул это. — Однако Соньер определенно искал его. Местные говорят, что он исходил мили по этой местности, исследуя скалы и пещеры в поисках ключей.
— Как вы можете быть так уверены, что он не нашел его? — поинтересовался Питер.
— Просто тогда моя семья знала бы об этом. Кроме того, его может найти только женщина, принадлежащая к Династии и избранная самой Магдалиной.
Питер больше не мог сдерживать свои подозрения.
— И вы думаете, что Морин — избранная.
Синклер на минуту остановился, чтобы поразмышлять, и потом ответил со своей обычной откровенностью:
— Я восхищаюсь вашей прямотой, отец. И чтобы ответить тем же… Да, я действительно считаю Морин избранной. Никто еще не добился успеха, а пытались тысячи. Мы знаем, что сокровище здесь, но даже самые отчаянные потерпели поражение в своих попытках обнаружить его. Включая меня.
Когда он повернулся к Морин, выражение его лица и тон смягчились.
— Дорогая моя, я надеюсь, что это вас не пугает. Я знаю: все звучит странно и даже шокирующе. Но я прошу только выслушать меня. Вас никогда не попросят сделать что-то против вашей воли. Ваше присутствие здесь — дело абсолютно добровольное, и я надеюсь, что вы предпочтете оставаться здесь и дальше.
Морин кивнула ему, но ничего не сказала. Она не знала, что сказать, как реагировать на подобное откровение. Она даже не была уверена в своих чувствах. Честь ли это, когда тебя воспринимают подобным образом? Привилегия? Или это просто ужасно? Может быть, она — не более чем пешка для эксцентричного человека и культа, к которому он принадлежит. Казалось невозможным, что все это не только является правдой, но и имеет отношение к ней самой. Но что-то в поведении Синклера заставляло верить в его искренность. Несмотря на все его крайние взгляды и эксцентричность, Морин не считала его чудаком.
Она просто проговорила:
— Продолжайте.
Питер требовал больше подробностей.
— Что заставляет вас думать, что Морин — избранная?
Синклер кивнул Ролану:
— «Primavera», пожалуйста.
Ролан стал нажимать на клавиши, пока на экране во всем своем цвете не появился шедевр Боттичелли — «Primavera».
— Вот еще одна картина нашего Сандро. Вы знаете ее, конечно.
— Да, — еле слышно ответила Морин. Она не была уверена, куда все это ведет, но желудок у нее сжался в тугой узел.
Питер ответил:
— Конечно. Это одна из самых знаменитых картин в мире.
— «Аллегория Весны». Мало кто знает правду об этой картине, но здесь снова Сандро отдает дань нашей госпоже. Центральная фигура здесь — беременная Мария Магдалина, обратите внимание на красную накидку. Вы знаете, почему наша Мария олицетворяет весну?
Питер попытался, насколько это возможно, проследить за мыслью Синклера:
— Из-за Пасхи?
— Потому что первая Пасха совпала с весенним равноденствием. Христос был распят двадцатого марта и воскрес двадцать второго марта. В этом регионе существует эзотерическая легенда, которая указывает, что Магдалина родилась тоже двадцать второго марта. Первый градус первого знака зодиака, Овна. Дата нового начала и воскресения, несущая в себе дополнительное благословение духовного числа мастера, числа двадцать два, числа женского божества. Двадцать второе марта. Эта дата значит что-нибудь для вас, Морин, дорогая моя?
Питер уже разглядел связь и повернулся, чтобы увидеть, как Морин воспримет это откровение. Минуту она не могла сказать ни слова. Когда она ответила, ее ответ прозвучал глухо, шепотом.
— Это мой день рождения.
Синклер повернулся к Питеру.
— Рожденная в день воскресения, рожденная от крови Пастушки. Рожденная под знаком Овна в первый день весны и возрождения.
Он вынес Морин окончательное решение:
— Дорогая моя, вы — пасхальный агнец.
Морин извинилась и сразу же вышла из комнаты. Ей нужно было время, чтобы подумать и переварить всю эту информацию и выводы Синклера. Она прилегла на кровать и закрыла глаза.
В дверь постучали раньше, чем она надеялась. Морин с благодарностью услышала голос Питера, раздавшийся по другую сторону двери.
— Морин, это я. Можно мне войти?
Морин поднялась с кровати, прошла через комнату и открыла дверь.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я в шоке. Заходи.
Морин жестом пригласила его сесть в одно из роскошных красных кожаных кресел, которые стояли по обе стороны камина. Питер покачал головой. Он был слишком взвинчен, чтобы спокойно сидеть в кресле.
— Морин, послушай меня. Я хочу забрать тебя отсюда, прежде чем все станет еще хуже.
Морин вздохнула и села сама.
— Но я только начинаю получать ответы, ради которых приехала. Мы приехали.
— Не могу сказать, что меня очень волнуют ответы Синклера. Полагаю, здесь ты подвергаешься большому риску.
— Со стороны Синклера?
— Да.
Морин наградила его сердитым взглядом.
— Ой, пожалуйста. Зачем бы ему вредить мне, если он видит во мне исполнение цели всей своей жизни.
— Потому что его цель — иллюзия, за столетия обросшая суевериями и легендами. Это очень опасно, Морин. Мы говорим здесь о религиозных культах. О фанатиках. Меня беспокоит, что он сделает с тобой, если убедится в ошибке.
Морин минуту помолчала. Ее следующий вопрос прозвучал удивительно спокойно.
— Откуда ты знаешь, что я — не она?
Питер был ошеломлен ее вопросом.
— Ты купилась на все это?
— Ты можешь объяснить все эти совпадения, Пит? Голоса, видения? Потому что я лично, без объяснений Синклера, не могу.
Тон Питера был твердым, как будто он говорил с ребенком.
— Мы уезжаем утром. Можно успеть на рейс из Тулузы до Парижа. Мы даже можем улететь из Каркасона в Лондон…
Морин непоколебимо стояла на своем.
— Я не уеду, Питер. Я никуда не поеду до тех пор, пока не получу ответы, за которыми приехала.
Растущее беспокойство взяло верх над Питером.
— Морин, я поклялся твоей матери перед смертью всегда присматривать за тобой и не позволять, чтобы случившееся с твоим отцом… — Питер остановился, но вред уже был нанесен.
Морин выглядела так, как будто ее ударили. Питер быстро пошел на попятный:
— Прости, Морин, я…
Морин холодно прервала его:
— Мой отец. Спасибо, ты напомнил о еще одной причине, почему мне нужно остаться здесь. Необходимо выяснить, что Синклер знает о моем отце. Я провела большую часть жизни, размышляя о нем. Мать могла сказать лишь то, что он был признан невменяемым. Думаю, тебе она говорила то же самое. Но из моих воспоминаний о нем, какими бы смутными они ни были, я точно знаю: это неправда. Я обязана отыскать истину. Для него и для себя.
Питер начал что-то говорить, но передумал. Вместо этого он повернулся и шагнул к двери. Его терзали сомнения. Морин минуту наблюдала за ним, потом смягчилась и окликнула его:
— Пожалуйста, попытайся быть терпеливым со мной. Я должна разгадать эту загадку. Откуда еще мы узнаем, означают ли что-нибудь эти видения, если я не пройду через это? А если — просто подумай, что если — хотя бы малая часть из сказанного Синклером — правда? Я должна узнать ответ, Пит. Если я уеду сейчас, то буду жалеть об этом до самой смерти, и я не хочу так жить. Я бежала всю свою жизнь, бежала от всего. Еще ребенком я убежала из Луизианы — убежала так далеко и так быстро, что даже ничего не помню об этом. После смерти матери я убежала из Ирландии и вернулась в Штаты, скрывшись в городе, где не было никаких воспоминаний, где каждый человек становится другим, не таким, каким родился. Лос-Анджелес — место, где все похожи на меня, где все бегут от того, чем они были раньше. Но я больше не хочу быть такой.
Она пересекла комнату и встретилась с ним лицом к лицу.
— Сейчас первый раз в жизни я чувствую, что могу бежать к чему-то. Да, это пугает, но я не могу остановиться. Не хотела бы столкнуться с этим без тебя, но я могу это сделать — и сделаю — если ты предпочтешь уехать утром.
Питер внимательно выслушал ее. Когда Морин закончила, он кивнул ей и повернулся, чтобы уйти. Задержавшись на миг у двери, священник обернулся к ней, прежде чем выйти из комнаты.
— Я никуда не уеду. Но, пожалуйста, не заставляй меня жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Твою или мою.
Питер вернулся в свою комнату и остаток ночи провел в молитвах. Он погрузился в долгое и трудное размышление над сочинениями Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов. Его в особенности преследовал один отрывок, написанный святым в 1556 году:
«Как дьявол выказал великое искусство, соблазняя людей на погибель их, следует проявить такое же искусство в спасении их. Дьявол изучил натуру каждого человека, воспользовался особенностями его души, приспособился к ним и постепенно втерся в доверие к своей жертве — предлагая славу честолюбцам, наживу алчным, наслаждение сластолюбцам и фальшивое проявление благочестия набожным — и борцу за души человеческие следует действовать таким же осторожным и умелым путем».
Сон ускользнул от него, когда слова основателя ордена проникли в сердце и разум.
Рим
23 июня 2005 года
Епископ Магнус О’Коннор вытер пот со лба. Зал Ватиканского собора был оборудован кондиционерами, но сейчас это не помогало. Он сидел в центре большого овального стола в окружении высших должностных лиц своей Церкви. Красные панки, которые он передал накануне, сейчас находились в руках настойчивого и грозного кардинала Де Каро, выступающего в роли следователя.
— И откуда вы знаете, что эти фотографии подлинные? — Кардинал положил папки на стол, но, однако, еще не открыл их, чтобы показать остальным их содержимое.
— Я присутствовал при том, когда они были сделаны. — Магнус с трудом пытался преодолеть свое заикание, которое возникало в стрессовых ситуациях. — Объект был направлен ко мне его приходским священником.