История загадок и тайн. Книги 1-18 — страница 415 из 917

Тринадцатый год правления Тиберия(27 год н.э.)

Глава 20Выбор Марцеллы

Дом семьи Пилатов на Авентинском холме в Риме, окруженный пышными садами, украшенный величественными колоннами и мраморными барельефами, имел старинный, патрицианский вид. Мой свекор весьма преуспел в торговле колесницами, и кто знает, в чем еще. Сейчас, после его смерти, солидная часть оставленного им наследства вместе с домом досталась нам.

«Разлюбезные лары, — мысленно обращалась я к духам-покровителям, когда входила в дом, — примите меня в лоно семьи. Я никому не причиню зла. Я положу цветы к вашему алтарю и зажгу огонь Весты. Развейте тревогу в моем сердце. Пожалуйте мне терпения и мира».

Не отступавший от меня ни на шаг Пилат спросил:

— Ну как? Тебе нравится?

Я внимательно осмотрела все вокруг: и мозаичный пол, и фрески на стенах, и мраморный потолок.

— Что здесь может не нравиться? — спросила я, проходя через атриум.

Роскошный дом с множеством комнат в плане представлял прямоугольник. Встретившая нас рабыня поклонилась и дала мне свечу. Я опустилась на колени перед большим каменным алтарем рядом с очагом. На алтаре находились посмертные маски членов семьи, в том числе моих родителей.

Я разожгла огонь в очаге, подумав, сколько женщин делали то же самое здесь до меня. Веста, Веста, Веста. Я принимала тебя на веру, пока мне самой не пришлось позаботиться об огне в собственном очаге. Теперь я знаю, что это ты объединяешь нас. Империя — это семья, а ты служишь напоминанием, что она священна.

Конечно, от семейных обязанностей никуда не денешься, но с переездом в Рим, может быть, для меня откроются новые перспективы. Вероятно, я непроизвольно вздохнула, потому что Пилат поднял голову от списка доставленных с нами вещей, который он проверял, и спросил:

— Что с тобой?

— Я чувствую себя старой. — Мой ответ удивил меня саму.

— Старой в двадцать два года? Бедняжка. Как же ты будешь чувствовать себя в мои годы?

— В свои тридцать два ты выглядишь как нельзя лучше.

Что правда, то правда. Вокруг его изумительных глаз появились морщинки, но ему очень шла короткая военная стрижка. За шесть лет, что я знала Пилата, он стал еще красивее.

— Возраст для мужчин не имеет значения, — сказала я. — Некоторые из них привлекательны и в сорок.

— Неужели? — Он положил на стол список багажа. — Ты имеешь в виду кого-нибудь конкретно?

— Моего отца.

— Так вот что тебя беспокоит. — Он положил руку мне на плечо. — Я думал, тебе здесь понравится.

— Под боком у человека, убившего моих родителей?

— Тиберий правит миром, Клавдия. Если я рассчитываю на продвижение, мне нужна его поддержка.

Я оглядела освещенный солнцем зал. С трех сторон к нему примыкали анфилады светлых, в ярких тонах комнат, соединенных затененными переходами с мозаичными черно-белыми полами.

— У вашей семьи великолепный дом, — сказала я. — Авентин — самый престижный район в Риме. Если бы мои родители были живы, они очень порадовались бы за меня. Но их нет.

— Да, — вздохнул Пилат. — Остается только сожалеть. Их не вернешь. — Он взял список и стал проверять предметы мебели. — Мне помнится, тебе нравился Рим, и твоей матери тоже.

— В этом-то и несчастье. — У меня комок подступил к горлу. — Сегодня утром, когда мы приближались к городу, я вспомнила о старых временах, когда Германик и Агриппина находились на вершине славы, мама ликовала, возвращаясь домой, Марцеллу и меня переполнял восторг, что мы такие юные и у нас вся жизнь впереди.

— Рано печалиться, тебе еще жить да жить. Скоро ты встретишься с Марцеллой. Жаль только, что она — затворница, но это не будет долго продолжаться.

— Да, мне так хочется, чтобы она поскорее вернулась. Ты даже не представляешь. Но сегодня я намерена найти Агриппину.

Пилат снова вздохнул:

 — Если у тебя не хватает здравого смысла, я вынужден сказать прямо: Агриппины тебе не видать. И нечего больше об этом говорить. — Он взял конторскую книгу, давая понять, что разговор окончен.

На этот раз я решила, что он от меня не отделается.

— Агриппина лишилась всего. Сначала она потеряла мать, которую уморили голодом по приказу. Тиберия на этом проклятом острове, а сейчас... — Я едва сдерживала слезы. — А сейчас он добрался до Нерона и Друза.

— Я знаю, ты скучаешь по ним. Мне очень жаль.

— Скучаю по ним? Да они были мне братьями, замечательными людьми. И тот и другой могли бы стать прекрасными, заслуживающими уважения правителями. Но вместо этого Нерона довели до самоубийства, а Друза, милого Друза, моего защитника, морят голодом в подвале дворца. Тебе известно, что он ел солому из своего матраса?

— Настали тяжелые времена. Согласен, Агриппина многое перенесла.

— А я? Разве я мало претерпела на своем коротком веку? Я говорю не только о безвозвратных утратах, понятных всем в мире, но и о личных разочарованиях, известных только тебе.

Пипат укоризненно смотрел на меня. Я продолжала стоять на своем:

— Агриппина была для меня второй матерью.

— Весьма пристойно и благоразумно с ее стороны не искать встречи с тобой.

— Именно поэтому я должна пойти к ней.

— Это будет неприлично.

— Неприлично? Как у тебя язык поворачивается?

— Опасно, если тебе так больше нравится. Я не хочу, чтобы тебя тоже обрекли на голодную смерть.

Через несколько дней мне все же удалось узнать, где живет Агриппина. Для этого пришлось щедро вознаградить одного слугу. Неужели Пилат мог предположить, что я не найду ее? Завернувшись в накидку Рахили, я выскользнула из дома, добежала до главной площади и, поторговавшись, наняла паланкин. Когда я устроилась на помятых подушках, сердце у меня учащенно билось. Мне никто не попался на глаза. А мог ли меня кто-нибудь видеть? Осведомители находились везде и всюду, истые шпионы, которые клали себе в карман треть состояния тех, на кого они доносили. Умереть голодной смертью было бы ужасно, но я приняла решение и не собиралась идти на попятный. Сгорая от любопытства, я раздвинула тяжелые занавески и выглянула наружу. По мере того как мы удалялись от Авентина, вид городских кварталов становился все менее привлекательным.

Нагромождение домов. Скопление людей, чья жизнь в основном протекала на улице. Там они готовили пищу, стирали, ругались и дрались. Я плотно задернула занавески, но это не спасало от доносившейся брани и омерзительных запахов. Паланкин петлял и вилял. Где я? Носильщики, нанятые мной, кричали на нищих, отгоняли палками наиболее назойливых. На мне была простая стола, но платье под ней... Жаль, что я не надела что-нибудь попроще. Я открыла сумочку, висевшую на запястье. Находившийся в ней кинжал придал мне немного храбрости.

Наконец мы остановились перед темным, неприглядного вида домом, убогим жильем, сооруженным над лавками, где торговали всякой снедью. Неудивительно, что главный носильщик с недоумением уставился на меня, когда я назвала адрес. Сейчас, помогая мне выйти из паланкина, он с любопытством смотрел, как я неуверенно озиралась по сторонам. Сделав знак подождать меня, я подобрала столу и толкнула незапертую дверь. Воздух в прихожей был влажный и спертый. Поднимаясь по узкой лестнице, я не видела никаких отдушин. Стены были сделаны из тростника, скрепленного известковым раствором. Они едва ли защищали от дождя, если судить по влажным пятнам на них и лужам на полу. Под ногами бегали кошки. Я с содроганием подумала об их добыче, но продолжала подниматься, стуча в каждую дверь. Никто не отвечал, хотя иногда я слышала за ними приглушенные голоса. Чего боятся эти люди? Тяжело дыша, я поднялась на шестой, последний этаж. Оставалась одна дверь, в которую я постучала, и услышала шаги. Мне открыла рабыня, одетая в чистую, но поношенную одежду. Ни слова не говоря, она провела меня по темному коридору в небольшую комнату. «По крайней мере у Агриппины есть рабыня», — подумала я, когда она снимала с меня столу.

— Кто там? — послышался женский голос. Я узнала бы его в любое время, но сейчас меня поразил несвойственный ему напуганный тон.

— Тетя! — закричала я. — Это я, Клавдия!

Агриппина выбежала из-за занавески. Как она изменилась! За эти тяжелые годы поблекли ее рыжевато-каштановые волосы, погасли искры в глазах. Пышная телом Агриппина похудела до неузнаваемости. Она крепко прижала меня к груди и затем отступила назад.

— Пилат сделал правильный выбор. Ты делаешь честь человеку с его амбициями. Эта походка, великолепное платье, такое экзотическое.

— Мне повезло с учителями.

— То были счастливые времена...

— Явно не такие, как сейчас.

Я окинула взглядом комнату, чистую и прибранную, но обставленную старой мебелью, очевидно, сменившей не одного владельца. Где великолепные гобелены Агриппины, мраморные статуи и произведения древнего этрусского искусства?

— Ничего уже нет, — сказала она, словно прочитав мои мысли. — Тиберий конфисковал почти все. Немногое оставшееся пришлось продать. Я пыталась за выкуп освободить сыновей. — Она едва сдерживала слезы.— Клавдия, тебе не следовало сюда приходить. Как только Пилат мог разрешить? Единственная вина твоих родителей состояла в том, что они сохраняли верность Германику. Ты, наверное, должна ненавидеть меня.

Я обняла ее и крепко прижала к себе, пряча слезы, катившиеся из глаз.

— Мои родители сделали свой выбор. И я тоже.

— Дорогая моя девочка! — Она взяла меня за руку и повела в укромный уголок, где хранились семейные реликвии. — Я думала, что, разделавшись с моей семьей, Тиберий успокоится, но он решил запугать каждого из моих друзей.

Я села на шаткий стул напротив ее кушетки.

— Тетя, ты видела Марцеллу? Я не могу дождаться, когда закончится ее затворничество. Прошло уже столько времени...

— Твоя сестра проявила исключительную преданность. Она приходила сюда на прошлой неделе. Меня поражает, что она нашла в себе силы простить меня за ту злосчастную историю с Калигулой. Сколько раз я корила себя за то, что поддалась Ливии. — Глаза Агриппины наполнились слезами. — Судьба безжалостна. Из сыновей у меня остался один Калигула, и то только благодаря благосклонности к нему Ливии. Сейчас он живет у нее во дворце. Я очень скучаю по сыну.

Я воздержалась высказывать мнение относительно злой шутки, которую сыграла судьба. Агриппина хлебнула горя. И это ужасное место... Импульсивно я наклонилась и взяла ее за руку.

— Тетя, ты забыла, кто ты. Нам не пристало вести себя подобно крысам, загнанным в подвал. Я устрою прием такой, как раньше.

Агриппина повеселела.

— Мы с девочками так давно никуда не выбирались. Я так рада, что ты вернулась. Я слышала, у тебя шикарный дом.

— Мать Пилата не знала счета деньгам, вот она и тратила их направо и налево. — Я в смущении пожала плечами. — Мама тоже была бы не прочь ни в чем себе не отказывать. Я так часто вспоминаю ее.

— Лучше не стоит, — перебила меня Агриппина. — Достаточно знать, что она была бы счастлива и гордилась тобой.

Я терялась в догадках, как расценила бы мама мое посещение тети. Что касается Пилата, то он пришел в ярость,  когда в тот вечер я все рассказала ему. Я не только пренебрегла его предостережением не появляться в доме Агриппины, но и завела разговор о приеме.

— Ты сошла с ума! — взревел он. — Вопреки твоим порочащим связям мне удалось наладить отношения с императором, а ты выкидываешь такой фортель. Ты хочешь лишить меня шанса получить продвижение?

— Пожалуйста, Пилат, — начала я, стараясь не плакать, — это мои единственные оставшиеся родственники. Агриппина такая замученная, она стала как тень. Если бы ты ее только видел.

— Я не хочу видеть ее. Я не хочу, чтобы ты виделась с ней. Я не ясно выразился? Ты меня плохо слышишь?

— Я тебя прекрасно слышу. Не сердись. Но я обещала. Я сказала Агриппине, что устрою званый обед, как в старые добрые времена.

— Клавдия! — Он взял меня за плечи и посмотрел прямо в глаза. — Уже никогда не будет как прежде. Мы должны идти дальше.

— Но я дала слово. Я сказала, что мы устроим званый обед, когда будут проходить Римские игры. Я хочу пригласить...

— Римские игры проводятся в разгар праздника урожая. В своем ли ты уме?

— Пожалуйста, Пилат. Может быть, в какое-то другое время. Просто пригласим гостей. Только наших новых друзей.

— О чем ты говоришь? С твоими родичами у нас не будет друзей.

— Ну хорошо. Тогда только родственники. Мы бы снова почувствовали себя счастливыми и в безопасности, как раньше. — Я умоляюще посмотрела на него.

Ни один мускул не дрогнул на лице Пилата — посмертная маска, да и только.

— Ну ладно, Клавдия, — со вздохом сказал он, — если для тебя это так важно... Но никаких друзей, никаких артистов для развлечения гостей. Никого, кроме твоей тети, ее дочерей и, конечно, Марцеллы. Если кто-нибудь пронюхает об этом, могут быть неприятности.

У меня гора свалилась с плеч. Я повернулась, чтобы уйти. Голова уже была занята различными планами. Но Пилат остановил меня, положив руку на плечо:

— Постой.

Теперь-то что? Я задержала дыхание и напряглась.

— Ты не исполняла супружеские обязанности с тех пор, как вернулась из храма Исиды. Сегодня ночью ты разделишь со мной постель.

Чтобы устроить обед для узкого круга родственников, я затратила не меньше усилий, чем на проведение одного из приемов Пилата. Я снова и снова вспоминала об отце и матери, когда продумывала детали приема гостей. Как жаль, что рядом нет моих родителей. Мама давала бы мне советы, а отец радовался бы, видя, как мы хлопочем. Я вытирала слезы, капавшие на табличку, когда делала на ней записи. Пусть немногочислен круг приглашенных, но наша встреча должна стать большим событием.

На закуску всем подали тунца в остром соусе с гарниром из салата-латука, душистой руты и лука. Затем горячее: устрицы, фаршированные мясом дичи, и запеченные мозги страуса — любимое кушанье отца, которое мама часто для него готовила. На десерт вышедшие вереницей рабы с торжественным видом вынесли блюда со сладостями и кондитерскими изделиями, причем каждый последующий деликатес по изысканности превосходил предыдущий. Под конец в тот теплый осенний вечер сенсацией стал снег, доставленный с северных гор. Хотя он по большей части растаял на тарелке, произведенный им эффект был ошеломляющим.

Пилат категорически заявил: никаких танцоров, комических артистов, музыкантов или фокусников. Правда, нам повезло с одной из наших рабынь, весьма неплохо игравшей на флейте. Но, даже не будь ее, мы бы не скучали, потому что не могли наговориться. Сначала на нас нахлынули горькие воспоминания. Разве забудешь потерю близких? Но потом радость встречи пересилила печаль. Мы больше не скрывали восторга. Вечер прошел замечательно. Агриппина все еще поражала своим царственным видом, хотя облачилась в остатки прежней роскоши. Длинноногая «крошка» Агрипилла, которой исполнилось уже одиннадцать, беспрестанно смеялась. Друзилла и Юлия, слегка похудевшие и в простых нарядах, стали еще более привлекательными по сравнению с тем, какими они мне запомнились в Антиохии. Но Марцелла все же оставалась первой красавицей нашей семьи. В белых одеждах и с простой прической, она привлекала к себе внимание, прежде всего своими миндалевидными глазами — таинственными и умными, чарующим, бархатистым голосом и неторопливой речью. Любые слова из ее уст звучали как нежное воркование. Немыслимо представить, что весталкам возбранялся даже легкий флирт. А за нарушение обета целомудрия их хоронили заживо.

Пилат удивил меня. Он, казалось, остался довольным, что я приняла его условия. За ужином муж со всеми обходился как радушный хозяин, но особое внимание он уделял Агриппине. Пилат посадил ее справа от себя и, ухаживая за ней, предлагал самые лакомые кусочки. Интересовался, какое вино она предпочитает, и приказывал рабыне исполнять ее любимые песни. Я видела, как воодушевилась Агриппина, демонстрируя порой свою былую беспечную самоуверенность. «На Пилата снизошла благодать Исиды», — думала я. Если он захочет, он способен являть доброту. Как я могла забыть об этом?

Наша вечеринка закончилась слишком быстро. Агриппина с девочками отправились домой в нашем паланкине. Рабы шли впереди него и факелами освещали дорогу. Пилат разговаривал с Марцеллой, довольный, что он встретился со свояченицей, о которой так много слышал. Он убеждал ее, что она превзошла все его ожидания. В конце концов, извинившись, муж удалился в свои покои. Марцелла, получившая разрешение погостить у нас один день, будет ночевать на моей половине. Я с таким нетерпением и так давно ждала этой встречи. Но сейчас я чувствовала себя стесненно. Неужели эта незнакомка — та самая смешливая и импульсивная подруга, которой мне недоставало все эти годы?

— Ты была с мамой и папой в последний час? — спросила я.

— Да. — Она взяла меня за руку. — Ты ничего не слышала о том... о том приеме?

— Нет, — недоуменно ответила я. — О каком приеме?

— О, это было нечто грандиозное! — Марцелла говорила медленно и взволнованно. — К ним на пиршество пришли человек сто, те, кто действительно любил их и не испугался гнева Тиберия. Нас угощали превосходными блюдами. А какие замечательные артисты выступали! Ты себе представить не можешь! Мама и папа буквально сияли. Они ходили среди гостей, улыбались и весело разговаривали с ними, словно присутствовали на свадьбе. — Марцелла замолчала, глотая слезы. — Затем в разгар вечера рабы подали вкуснейшее вино, какое еще никто никогда не пробовал, редкое, дорогое вино высшего качества, привезенное из Галлии. Папа и мама выпили вместе со всеми, сказали друзьям, чтобы они продолжали пить и веселиться, и попрощались с ними.

— Ты все это видела своими глазами, Марцелла? Какой ужас! — Я обняла ее, в страхе ожидая, что будет дальше.

— Взявшись за руки и все так же улыбаясь, они под звуки музыки удалились из комнаты. В ванной папа вскрыл себе и маме вены. — Марцелла содрогалась от рыданий, и я тоже. — Успокойся, — всхлипывала она, вытирая слезы покрывалом с кушетки. — Пиршество стоило таких больших денег, что Тиберий уже ничего не мог конфисковать.

Прижавшись друг к другу, мы заливались горькими слезами, не в силах произнести ни слова. Горе сплотило нас, но закончились ли наши невзгоды? Прошло так много лет со времени нашего девичества. Мы стали женщинами и идем разными путями. Очень разными. Лежа с Марцеллой, как в детстве, на большой кушетке, я вспоминала те ночи, когда мы мечтали о том, какими важными дамами мы станем, какие великолепные и любящие у нас будут мужья. Как мы верили в себя, в свою удачную судьбу!

Куда девались наши дружеские отношения, легкость общения, простота, с которой мы некогда делились своими грезами и тайнами?

Наконец Марцелла заговорила:

— Пилат красивый. Ты, вероятно, счастлива с ним.

— Очень счастлива, — согласилась я. Могла ли я поведать весталке, что мой муж удовлетворял мою плоть, но душа оставалась опустошенной? Прервав неловкое молчание, я спросила: — Тебе трудно справляться со своими обязанностями?

— По правде говоря, трудно. Мое обучение закончилось, теперь я совершаю священные обряды, пеку хлеб.

Марцелла никогда не отличалась хорошим знанием обрядов, а чтобы печь хлеб...

Наступила долгая тишина, и потом она сказала:

— Вы с Пилатом не побоялись пригласить к себе гостей. Твой муж был таким обходительным с тетей.

— Пилат — само очарование, когда он чего-то хочет. Интересно, что ему нужно сейчас?

— Может быть, тебя.

— Но я у него уже есть.

— Такая ли, какую он хотел бы иметь?

Я пристально посмотрела на Марцеллу. Что весталка может знать о супружеской жизни? Мы снова замолчали. Вскоре дыхание сестры стало ровным, но я еще долго не могла заснуть. Она не счастливее, чем я, несмотря на свой кажущийся оптимизм. Почему это пугает меня?

На следующее утро, садясь завтракать, я обратилась с молитвой к Исиде: верни мне сестру. Инкрустированный слоновой костью стол был заставлен тарелками с фигами, финиками, хлебом и сыром различных сортов.

— Он такой вкусный, — сказала Марцелла, взяв второй ломтик сыра и хлеб.

— Это египетский. Пилат обожает его. Я нашла его в лавчонке на улице Велабрун, у подножия холма,

— Ты в Риме всего ничего, а уже знаешь, где улица Велабрун. Ты видела ее во сне?

Я почувствовала, что она подшучивает надо мной, и успокоилась.

— Я часто отпускаю Рахиль с паланкином и хожу по городу одна, чтобы освоиться здесь.

— А как муж относится к этому?

— Он слишком занят, чтобы обращать на это внимание. Мы перебрались в Рим по совету одного знакомого, занимающего высокое положение. Он считает, так будет лучше для карьеры Пилата. Может быть, ты знаешь его. Это — Луций Сеян.

Марцелла перестала есть фиги и с удивлением посмотрела на меня:

— Да уж, действительно высокое положение. Все знают префекта преторианских когорт. Тиберий доверяет ему одному, кроме ненавистной Ливии.

— Неудивительно, что Пилат ходит такой довольный.

Я немного помолчала и, наклонившись всем телом вперед, доверительно призналась:

— Я завидую тебе.

Марцелла запрокинула голову и разразилась веселым, журчащим смехом. В своей белой тунике без повязки на голове она походила на ребенка, развлекающегося переодеванием в одежду взрослых. У сестры, наголо постриженной при посвящении в весталки, сейчас были короткие вьющиеся волосы.

— Ты, — говорила она, не переставая смеяться, — ты, имеющая все, завидуешь мне?

— Сначала я принадлежала отцу, теперь —Пилату. Случись мне пережить его, опекать меня станет мой сын, если он родится, или какой-нибудь другой мужчина.

— Это все для твоего же блага.

— Тебе не нужно обращаться к мужчине за чем-нибудь. — Я повысила голос, заметив недоумение на ее лице. — Если вдруг мы разведемся, Пилат заберет детей. И чего-то другого не приходится ожидать.

— Не собираешься ли ты разводиться с ним? — Марцелла смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Теперь уже нет, — вздохнула я. Почему она не может понять? Некоторое время мы молчали. — Мужчины могут делать все, что хотят. Пилат мог бы убить меня, и никто не привлек бы его к ответственности.

Марцелла наклонилась вперед, ее щеки пылали.

— Только если бы у тебя был любовник. У тебя есть любовник?

— Конечно, нет! Я хочу сказать, что ты, весталка, никак не зависишь от мужчин.

— Я плачу за это дорогую цену.

— Подумай лучше, с каким уважением к тебе относятся, как тобой восхищаются, — напомнила я. — Тебе предоставляется почетное место в театрах и на торжественных церемониях. Именитые особы отдают тебе на хранение свои завещания. К тебе приходят за советом. Ты окружена почетом. Я же существую лишь для того, чтобы угождать и доставлять удовольствие Пилату.

— Я бы ничего другого не желала, кроме как доставлять удовольствие мужчине.

— Допустим, ты не можешь доставить удовольствие мужчине, которого любишь, какое-то непродолжительное время.

Предположим, он захотел разнообразия, потому что не привык быть в близких отношениях только с одной женщиной. Представь себе, что для него имеет значение лишь власть и влияние. И ты все равно стремилась бы доставлять ему удовольствие, не желая ничего другого?

Марцелла вздохнула:

— Кажется, жизнь сыграла с нами злую шутку. Я бы с радостью отказалась от независимости, которая так прельщает тебя, ради замужества, даже если оно — лотерея.

— Ты действительно так считаешь или просто веришь, что у тебя будет все иначе?

Марцелла пожала плечами:

— А разве каждая женщина не убеждена в своей способности все сделать иначе?

Наш разговор неожиданно прервал Пилат, заглянувший к нам, прежде чем отправиться по своим делам. Марцелле пора было возвращаться в храм Весты.

После этого мы виделись с сестрой часто. Она приходила к нам на тихий семейный ужин, а я навещала ее в храме. Иногда ей разрешали выходить вместе со мной, когда давали мелкие поручения. Мы отправлялись в роскошном храмовом паланкине белого цвета, с позолотой, занавесками из белоснежного шелка и украшенном цветами. Впереди шли ликторы с фасциями — пучком розог с воткнутыми в них топорами. Наше появление вызывало всеобщее волнение. Люди обступали нас плотным кольцом, чтобы ближе разглядеть Марцеллу. Однажды на улице началась драка из-за того, что какой-то бедолага споткнулся и угодил под паланкин. Ему не повезло. Всем известно, что такая оплошность карается смертью. Как-то раз на нашем пути попался преступник, его вели на казнь. Нечаянная встреча со святой весталкой могла означать спасение от смерти. Конечно, Марцелле пришлось поклясться, что это случайность — так оно и было на самом деле, — но убийцу, как я потом узнала, отпустили на свободу.

Вскоре нам снова представился случай поговорить о личной жизни. Марцелла пришла в ужас от моего рассказа о змеиной яме, но она отказывалась поверить, что Пилат имел к этому какое-то отношение. Понятно, мой муж произвел на нее впечатление и она восхищается им.

— О таком муже, как у тебя, может мечтать любая женщина, — заметила она. — И он любит тебя.

— Единственная любовь Пилата — это власть.

— Вот как? Противоположности сходятся. — Она глубокомысленно улыбнулась. — Вспомни наше детство. Ты всегда была какая-то неземная, будто не от мира сего, чуточку., ненормальная.

— Пилат согласился бы с тобой. Но что он знает?

Марцелла засмеялась:

— Значит, он не произвел на тебя впечатления, какое ему хотелось бы. Мне кажется, ты его немного удивляешь.

— Не имею понятия. — Я покачала головой, не представляя, что еще сказать. — Откуда ты все это знаешь?

— Мы, весталки, многое видим. Люди приходят к нам не только для того, чтобы оставить завещание. Они отводят душу, рассказывая нам о своей жизни, признаются в разных грехах, потому что они считают нас святыми, чуждыми всего земного. Иногда мы слышим поразительные истории.

Марцелла вздохнула и перевела разговор на другую тему.

Близился декабрь, а с ним — сатурналии, празднества в честь бога Сатурна. Они приходились на вторую половину месяца, когда завершалась жатва, и продолжались до самого короткого дня в году, символизировавшего конец зимы. По преданию, давным-давно в Италии правил Сатурн, низвергнутый своим сыном. Его царствование считалось золотым веком, когда, по словам Овидия, «вечно стояла весна», «урожай без распашки земля приносила» и «сладкий вкушали покой безопасно живущие люди». В память об этих временах и устраивались пиршества. Все предавались беззаботному веселью, пели, плясали. Друзья и родственники обменивались подарками. Я впервые отмечала сатурналии в Риме, и меня сразу захватила круговерть праздников.

Они начались семнадцатого декабря торжественной церемонией перед храмом Сатурна. Жрецы совершили обряд жертвоприношения и молились о том, чтобы следующий год принес богатый урожай. Рабов в этот день освободили от труда и дали разрешение гулять на пирушках. Деловая жизнь приостановилась, магазины закрывались, так что все люди имели возможность принять участие в празднествах. Пилат и я вместе с друзьями и знакомыми расхаживали в шапках вольноотпущенников и приветствовали всякого встречного возгласом «Jo Saturnalia!». Рабы и господа поменялись местами. При содействии одного из организаторов приемов я устроила отменное застолье для рабов, как для почетных гостей, а мы с Пилатом им прислуживали. Усталые, но довольные собой, мы присели отдохнуть, только когда наши временные господа и госпожи съели все подчистую.

Мы с Пилатом часто ходили на вечеринки и за столом возлежали на одной кушетке, чего не случалось уже многие годы. Мне больше всего запомнились празднества в храме Меркурия. Отправляясь туда, я надела накидку из серебристо-голубого шелка, привезенного с Дальнего Востока. На шее висел кулон из звездного сапфира — подарок Пилата к сатурналиям. Камень изумительный. Муж сравнил его цвет с цветом моих глаз.

Когда я вошла в просторный, заполненный людьми храм, я заметила Марцеллу в обществе двух других весталок. Сестра игриво подмигнула мне. Этим ограничилось наше общение в тот вечер, потому что не представился случай переброситься и двумя словами. Встреча с ней не удивила меня. Храмы Весты и Меркурия символически соседствовали друг с другом. Если круглый очаг Весты находился в доме, то столпообразный пьедестал Меркурия ставили у двери. Если ее огонь символизировал безгрешность, то бог с порога приглашал в дом плодородие и плодовитость. Священное пламя Весты согревало жилище, а Меркурий вел за собой в большой мир, где требовались смекалка, умение и удачливость.

Жрецы Меркурия не отличались особым благочестием. Устроенное ими развлечение оказалось самым непристойным из всех виденных мной зрелищ. Жонглеры и акробаты выступали обнаженными в запруженном людьми зале, украшенном венками и гирляндами. Под звуки флейт, лир и водного органа танцевали девушки и юноши, чью наготу едва скрывали лоскуты полупрозрачной ткани. Кое-кто из гостей плясал прямо на столе. Некоторые там же предавались любви — втроем, вчетвером и при участии большего числа партнеров.

Вино, близость наших тел, эротические движения одних пар, ради приличия накинувших на себя столу, и бесстыдное соитие других на глазах у всех воспалили меня. Свои супружеские обязанности я исполняла почти равнодушно. Сейчас, в первый раз, я пожелала Пилата.

— Почему бы нам не вернуться домой? — шепнула я ему на ухо.

Его глаза вспыхнули огнем.

— Почему бы нам не найти укромное местечко прямо здесь?

Мое сердце учащенно билось при виде намасленных тел, блестящих при свете ламп. Идея заняться любовью в храме показалась мне заманчивой. Только зачем нужны стоящие тут и там фаллические статуи Меркурия? Разве сатурналии не время для безрассудства? Никем не замеченные, мы выскользнули из зала и нашли уединенную комнату. К сожалению, не только нам пришла в голову такая мысль. Находившаяся там пара ничего не замечала вокруг. Но я увидела их и остановилась в дверях как вкопанная.

В женщине я узнала Марцеллу. 

Глава 21Месть Весты

В ту ночь я спала очень плохо, часто просыпалась, меня мучили кошмары, из которых я могла вспомнить лишь обрывки. Марцелла одна в кромешной темноте. Кричит, зовет на помощь, но к ней никто не идет. Марцелла погребена. Теперь я поняла, что до меня доходили сигналы, но я не осознала их смысл. Если Фортуна решила ее судьбу, то Марцелла обречена. Нет! Я не допущу этого. Должен же быть какой-то выход.

На следующее утро после празднования сатурналий в храме Меркурия я, несмотря на нервную дрожь и усталость, первой пришла в храм Весты. Хотя по улицам уже бродили толпы гуляющих, я уговорила Марцеллу пойти со мной.

Как только мы расположились в моем паланкине за задернутыми тяжелыми занавесками, я сообщила ей все, что видела. Как и каждая влюбленная женщина, Марцелла радостно начала рассказывать о предмете своей страсти. Она познакомилась с Квинтием Аттиком, молодым всадником из знатной семьи, когда он приходил в храм по делу о завещании отца.

— Мы полюбили друг друга с первого взгляда, — призналась Марцелла, — но, если бы мы не встретились снова на празднестве в храме, ничего бы не произошло. Ты допускаешь, что наш союз благословил Меркурий?

— Может быть, но только не Веста. — В ярости мне захотелось задать ей хорошую взбучку. — Ты не представляешь, как рискуешь. Ты же знаешь, какое тебе грозит наказание.

Будто не слыша меня, Марцелла продолжала:

— Я отнесла цветы в храм Венеры в знак признательности за случившееся. Мне казалось, что я умру, не познав любовь.

— Ты с ума сошла! — выпалила я. — Что могут подумать люди, увидев, как весталка делает пожертвования Венере?

— Я сказала, это ради тебя. Ты молишься о том, чтобы зачать ребенка. Честно говоря, и я тоже молилась. — Марцелла улыбнулась, довольная своей находчивостью.

— Тебе здорово повезло, что вас никто не видел. Ты потеряла голову с этими праздниками. Поклянись мне, поклянись именем мамы никогда, слышишь, никогда не делать ничего подобного.

Марцелла широко раскрыла глаза.

— Я не могу. Я уже сделала это. Рано утром мы встречались за Марсовым полем. Там не было ни души. Все еще не могут прийти в себя после вчерашних гуляний.

Не нужно обладать даром предвидения, чтобы понять: Марцелла обречена. Рано или поздно ее застанут врасплох с Квинтием и накажут. Я еще долго пыталась вразумить сестру.

Пилат побелел, когда я рассказала ему обо всем.

— Она что — рассудок потеряла? Понимает ли она, что делает себе и нам?

Не дожидаясь паланкина, он помчался к Квинтию, чтобы заставить его немедленно положить конец этой связи. Но его усилия оказались напрасными.

Не прошло и месяца, как их застукали. На Марсовом поле несколько подростков рано утром соревновались в преодолении препятствий на лошадях. Одна из них споткнулась и сбросила юного всадника в ров, где расположились Марцелла и Квинтий. Возможно, ребята не стали бы поднимать шума, но их всегда сопровождали мамаши, болевшие за своих чад. Эти гарпии не стали держать язык за зубами.

Теперь только Тиберий, как понтифекс максимус[12], мог спасти жизнь Марцеллы. Я умоляла Пилата попросить за нее. Почти в деликатной форме он напомнил мне о неприязни, питаемой императором к моим родителям, и очевидной опасности для меня.

— Мне до этого нет дела, — возразила я. — Я должна увидеть его. Тебе ничего не стоит устроить встречу с ним.

— Я не могу и не буду ничего устраивать.

Я не могла видеть выражения его лица; он крепко прижал меня к своей груди, но интонация его голоса удивила меня. Я окончательно поняла, что если можно что-то сделать, то этим должна заняться я сама.

Неожиданный случай представился в тот же вечер, когда Луций Сеян, фаворит Тиберия и патрон Пилата, пришел к нам на ужин. Приятной наружности и с изысканными манерами, он прослыл дамским угодником. Он любил флиртовать, и я ему нравилась. Поэтому мне не составило труда улучить момент и изложить свою просьбу.

— Пилат говорит, что получить аудиенцию у императора невозможно, но мне почему-то кажется, что вы...

На следующий день мне доставили изумительную резную шкатулку из слоновой кости с коротким посланием от Сеяна. Тиберий согласен принять меня в тот же вечер. Говорить об этом Пилату я, конечно, не стала, чтобы он не вставлял палки в колеса. Благо к нам нежданно-негаданно пришли несколько знакомых офицеров, и, когда Пилат сидел с ними в таблинуме[13], я выскользнула из дома через черный ход. Я не взяла Рахиль с собой, потому что не хотела втягивать ее ни в какие непредвиденные ситуации. Она нехотя наняла паланкин, и я отправилась одна.

Во дворце, как всегда, у каждой двери стояла охрана, но кто-то — либо Сеян, либо сам Тиберий — предупредил ее о моем приходе. Начальник караула небрежно кивнул мне и повел внутрь. Во дворце было тихо, не раздавалось ни звука, кроме шлепанья наших сандалий по мраморному полу. От страха у меня кружилась голова, когда мы вошли в личные покои императора. Меня ошеломили бесценные произведения искусства, собранные там, и откровенная эротика их сюжетов. На одной из фресок был изображен Юпитер в образе быка, похищающего Европу, на другой — он же в образе лебедя, соблазняющего Леду.

Когда я рассматривала третью — Юпитера, в сверкании молний испепеляющего прекрасную Семелу, в комнату тихо вошел Тиберий. Он с ног до головы окинул меня взглядом. Я подумала, что он, наверное, слышит, как колотится мое сердце. Где-то под нами находится темница, где гноят Друза. А недавно распространились слухи о том, что император предается разврату, принуждает к интимным связям женщин, жен офицеров, впавших в немилость. Мысленно молясь Исиде, я заставила себя поднять взор на Тиберия.

Меня поразило, как он изменился за минувшие десять лет. Его лицо осунулось, а тело с широкой, как у быка, грудной клеткой распухло и обмякло, взгляд налившихся кровью глаз стал угрюмым.

— Маленькая провидица стала настоящей красавицей, — наконец произнес он, прервав затянувшееся молчание. — Если бы не эти глаза, я бы ни за что не узнал тебя. Ты все еще предсказываешь будущее? Достойно похвалы сделанное тобой для меня при нашей последней встрече.

— Наша встреча в цирке Не последняя. Была еще одна, — напомнила я ему, — церемония посвящения моей сестры в весталки. Я пришла как раз по поводу Марцеллы.

— Ах да. Греховодница-весталка. Ты пришла просить за нее?

— Вам не кажется, что в этих неблагоприятных условиях...

Тиберий поднял густую бровь.

— В каких неблагоприятных условиях?

— Она не собиралась стать весталкой.

— По-видимому, нет, — сказал он и опустился на кушетку.

— Позвольте заметить, — я села напротив него, — когда ее отдавали в общину весталок, была допущена ошибка. Она не подходила по возрасту.

— И, как я понимаю, не удовлетворяла некоторым другим требованиям.

— Марцеллу отдали в весталки против ее желания.

— С каких это пор у женщины спрашивают ее желание? Отец принимает решение, что лучше для его дочери.

— Мой отец ничего не решал. За него все решила ваша мать.

На лице Тиберия промелькнуло удивление. Это произошло так быстро, что я подумала, не ошиблась ли я, но потом оно снова приняло выражение непроницаемой маски. Мои слова повисли в воздухе.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он заговорил:

 — Ты, наверное, очень любишь сестру.

— Иначе я не стала бы вас беспокоить.

— Тогда мне жаль тебя.

— Но у вас есть выбор, — напомнила я. — Какое-нибудь другое наказание, например ссылка, но только не смерть.

— Она знала, на что идет. Наказание установили сотни лет назад, еще во времена зарождения самого Рима.

— Как император, вы вольны изменить его.

— Как император — может быть, но как понтифекс максимус — никогда. Даже если бы я пожелал спасти твою сестру — но я этого вовсе не хочу, — я бы не смог что-либо сделать. Дать ей возможность избежать наказания, проявить снисходительность —значит подорвать устои империи.

— Но ведь можно что-то...

— Нет, нельзя. — Он поднялся с кушетки, на которой полулежал, и медленно подошел ко мне. Взяв меня за подбородок, он приподнял его, Я опять заставила себя посмотреть ему в глаза. Снова нескончаемая пауза. Наконец он сказал: — Ливия ошиблась в тебе, ошиблась с самого начала. Ты совсем не мышонок. Ну хорошо. Сделаю тебе снисхождение. Твоей сестре придется расстаться с жизнью, как требует закон, но ты можешь увидеться с ней сегодня вечером, а завтра проводить ее в последний путь.

Оставался единственный шанс, я не должна его упустить.

— Ее грех не так уж велик — это не то, чтобы она позволила угаснуть священному огню. Неужели она заслуживает такой мучительной смерти? Разве нельзя избрать какую-нибудь быструю кару? Например, сильный удар. — Я замолчала, сердце у меня вырывалось из груди. — Вы могли бы разрешить ей самой лишить себя жизни.

— Дорогуша моя, — он устало вздохнул, — ты знаешь не хуже меня, какое полагается наказание. Достаточно того, что у нее будет тихая, бескровная кончина. А Квинтия Аттика засекут до смерти.

Тиберий взял клочок папируса со стола, заваленного свитками, быстро нацарапал на нем несколько слов — он должен был служить пропуском — и вручил его мне. Все это он проделал в исключительно любезной манере. Он что — насмехается надо мной? Впрочем, какое это теперь имеет значение?

Мои носильщики доставили меня прямо к атриуму Весты. Там служитель проводил меня в комнату Марцеллы, небольшую, но уютную и светлую. Сестра сидела за письменным столом, на котором стоял букет фиалок, и что-то писала.

Когда я вошла, она перестала писать и удивленно посмотрела на меня. Потом вскочила, опрокинув стул, и бросилась ко мне. Мы обнялись.

— Я пыталась, но все напрасно, — сказала я с дрожью в голосе. — Тиберий был непреклонен. Никакие доводы на него не действовали.

Марцелла широко открыла глаза:

— Ты ходила к Тиберию? Святая Веста! О чем ты думала? Ты не знаешь, на что он способен? Он ненавидит всех, кто имеет хоть какое-то отношение к Германику и Агриппине. Только Фортуна спасла тебя, когда не стало родителей. Если бы ты жила в Риме...

— Пилат постоянно твердит то же самое. Но что толку? Нельзя упускать ни малейшего шанса. Тиберий по крайней мере разрешил увидеться с тобой. Я думала, ты в тюрьме.

— А зачем? Куда я денусь?

— Теперь я вижу.

— Другие весталки очень добры ко мне. — Марцелла показала рукой на цветы. — Они, наверное, будут скучать по мне. Я как раз писала тебе письмо. Ты получила бы его завтра после... — У нее впервые дрогнул голос. — Квинтий. Я хотела написать и ему.

Я с горечью покачала головой.

— Неужели? — Марцелла побледнела как полотно. — Бедняга. Он был таким сильным и красивым.

— Ты тоже, Марцелла. Я не знаю никого, кто мог бы сравниться с тобой в жизнерадостности.

— Но я не жила, пока не встретила Квинтия. Я пыталась принести здесь максимум пользы, иногда делала глупости, играла с маленькими девочками, старалась облегчить им жизнь в этих стенах. Научила чему-то старших подруг, стремилась наполнить радостью их будни. — Озорная, хорошо знакомая мне улыбка на мгновение озарила ее лицо. — Но разве это жизнь? Она не по мне. Я готовилась к чему-то иному. Мы не созданы для спокойной жизни в этом мире. И, полюбив, мы обречены на страдания.

— И даже на смерть?

— Если так будет угодно судьбе.

Я в изумлении посмотрела на Марцеллу:

— Ты ни о чем не сожалеешь?

— Мне жаль, что нас увидели. Это случилось бы рано или поздно. Пусть лучше бы поздно.

В этот момент вошла весталка с покрасневшими от слез глазами и сказала, что мне пора уходить.

На следующий день я сидела подле Марцеллы, лежавшей на похоронных носилках, словно она уже умерла. Я держала ее за руку все время, пока траурная процессия двигалась по улицам Рима. Пилат с выражением скорби на лице ехал на лошади рядом с нашей повозкой. Сразу же за нами следовала колесница, где находилась Агриппина с дочерьми. К счастью, Калигула и Ливия избавили нас от своего присутствия — они проводили зиму на Капри.

Я ожидала услышать насмешки и издевки, но толпа, как ни странно, молчала, очевидно, захваченная необычностью происходившего. Люди стояли с серьезными лицами вдоль дороги, ведущей к Злодейскому полю у Коллинских ворот. Хотя меня утешало, что нашим родителям не довелось пережить ужаса прощания с дочерью, я знала, что они гордились бы ею, как и я.

Люди восхищались мужеством Марцеллы, спокойно лежавшей на похоронных носилках, с восковым лицом, без слезинки в ясных очах. Ее холодная как лед рука за все время ни разу не дрогнула. По прибытии на место не проводилась никакая церемония, не выполнялись никакие торжественные обряды, не исполнялась погребальная песня.

Быки, тащившие повозку, флегматично стояли, когда Марцеллу подняли с похоронных носилок. Она медленно, без посторонней помощи и с большим достоинством направилась к свежевырытой могильной яме рядом с воротами. Не полагалось никаких прощальных объятий, лишь последний взгляд на меня и улицы, на траву, на которую выпала утренняя роса. Солнце только что встало. День будет ясный. Марцелла провела рукой по большому кусту герани, росшему у каменной стены. На мгновение ее пальцы задержались на бархатистой поверхности листа. Сердце мое разрывалось на части, когда я наблюдала, как Марцелла повернулась и начала спускаться в небольшое углубление, достаточное, чтобы там поместились ложе и стол. На нем оставили масляную лампу и немного хлеба, воды и молока.

Вход быстро замуровали, засыпали сверху землей и утрамбовали ее. Вскоре не останется и следа могилы. Смысл ритуала очевиден: жизнь весталки, символизирующая священный огонь, ничего не стоит, когда она перестает олицетворять богиню, затем ее засыпают землей, как тлеющие угли в очаге. Будто она вовсе не существовала.

Я отвернулась и положила руку на живот, как бы защищая его. Среди этого ужаса я вдруг почувствовала, что ношу ребенка, девочку. «Я всегда буду помнить тебя, Марцелла, — молча дала я обещание, — и назову дочь твоим именем».  

Глава 22Моя вторая мать

Темно, как ночью. Темно, как в могиле. Да, я в могиле, похороненная заживо. Раздается крик, мой крик. Я бью кулаками по влажной стене склепа:

— Выпустите меня!

Никто не идет. И никогда не придет. Отчаянные вопли эхом отзываются во мраке. Потом наступает тишина. Мертвая тишина...

Откуда-то долетает смех. Девушка, кружащаяся в танце, машет мне рукой. Это Марцелла. Она прекрасна в своем голубом наряде. Калигула дергает ее за рукав. Марцелла давно... во дворце. Как замечательно! Пиршество в полном разгаре.

— Ты жива? — Я не верю своим глазам.

— Еще живее, чем ты, Клавдия. — Она крутит пируэты, размахивает руками, словно лебедь крыльями, готовая полететь. — Иди домой! Иди домой! — Снова озорной смех.

— Я не могу. Я в твоей могиле.

— Никакая могила не удержит тебя, и меня тоже. Открой глаза. Торопись жить. Наслаждайся жизнью. Наслаждайся ею за меня.

Марцелла исчезла.

Издалека доносятся чьи-то слабые голоса. Рахиль? Агриппина? Это они? Мои веки, словно налитые свинцом, не открываются. Еще голос, более громкий. Пилат? Нет, сюда он не придет. Почему меня не выпускают?

— Ну наконец. — Агриппина склоняется надо мной. Она любовно поглаживает рукой по одеялу. — Мы скучали по тебе.

Рахиль тоже подле меня.

— Вот уже несколько дней мы не слышали от вас ни единого слова, — сказала она.

Я силюсь приподняться.

— Я ощущала ваше присутствие, но я так устала. Устала говорить и не могла понять, что реальность, а что нет. Пилат... Я знала, что он тоже здесь. Он так добр.

—Добр — не то слово! — воскликнула Агриппина. — Трагедии, постигшие нашу семью, а теперь этот ужасный скандал... Другой на его месте развелся бы с тобой.

— Если он пожелает поступить так, я всегда могу уйти в храм Исиды. — Произнося эти слова, я знала, что не хочу этого.

Будто уловив мои мысли, в дверях появился Пилат. На нем была белая туника с узкой полоской всадника на правом плече. Густые каштановые волосы коротко подстрижены на военный манер, и это ему очень шло.

Он пересек комнату, подошел к моей кушетке и наклонился, чтобы усадить меня. Его глаза внимательно изучали мое лицо.

— Ты вернулась к нам.

Я заметила легкий плащ на его плечах.

— Да, я вернулась. А ты должен уходить сейчас?

— Я еще точно не знаю. Сеян вызвал меня по срочному делу, но я не оставлю тебя.

Он словно на иголках, про себя отметила я. Не похоже на Пилата. Мне уже было лучше, и я улыбнулась. Что со мной про-изошло? Казнь Марцеллы... Весь этот ужас... Я не должна думать об этом. Но ее пожелание... Сон как наяву. «Торопись жить». Марцелла никогда не могла долго оставаться мрачной.

— Я буду ждать тебя, — сказала я Пилату и поцеловала его.

Я проснулась и почувствовала запах роз, Светло-розовые и желто-оранжевые умеренного оттенка, они стояли повсюду. На низком столике рядом с моей кушеткой два хрустальных графина — один с вином, а другой с водой, два золотых кубка и серебряное блюдо с медовыми пирожными. До чего замечательными были последние дни!

Повернувшись, я увидела Пилата, сидевшего подле меня. На его губах играла улыбка. Неужели он не отходил от меня, пока я дремала? Я провела пальцами по его плечам, наслаждаясь прикосновением к его нежной коже и теплой плоти.

— Решай, что мы будем делать, — сказал он. — Либо мы идем на званый ужин к Сеяну, либо вдвоем ужинаем дома.

Я удивилась такому предложению мужа, который предпочитал уйти из дома со мной или без меня.

— Мы уже приняли приглашение, — напомнила я ему.

Пшат пожал плечами:

— Я могу отправить раба, чтобы передать наши извинения.

Я внимательно рассматривала его из-под ресниц. Луций Элий Сеян, префект преторианских когорт, в имперской иерархии занимал второе место после Тиберия. Если только представить, чем мог поплатиться Пилат, отклонив приглашение, муж проявил великодушие ко мне. Он, конечно, знал, как я не хотела возвращаться к светской жизни. Я страстно желала воспользоваться представившейся возможностью, но решила не искушать судьбу.

— Мы впустую провели полдня, — сказала я, лениво потягиваясь. — Пора вставать и заниматься делами.

Пилат вознаградил меня улыбкой.

— Ты можешь идти, — сказала я, слегка толкнув его в грудь. — Я должна собраться.

Он не протестовал, что его выпроваживают. Через минуту явилась Рахиль, чтобы приготовить мне ванну. Пока я плескалась в теплой воде, она принесла мой выходной наряд из полупрозрачной ткани бледно- и темно-лилового цвета.

— Самый подходящий случай надеть вот это.

У меня захватило дух при виде платья. Его сшили для вечера, который мы с Пшатом должны были устроить по случаю сатурналий, но его пришлось отменить.

— Почему бы нет? — Я решительно встала из ванны, и Рахиль обтерла меня. Жизнь продолжается вопреки всему. Мне казалось, будто Марцелла стояла рядом со мной, когда Рахиль надевала на меня темно-лиловую нижнюю тунику, а потом верхнюю, светло-лиловую и просвечивавшуюся настолько, что сквозь нее проступал более насыщенный оттенок. Поверх всего Рахиль водрузила еще более прозрачную накидку бледного розовато-лилового цвета. Потом она ловко скрутила мои густые волосы, закрепила их золотыми шпильками, а затем связала их и уложила кольцами, оставив свободными всего несколько прядей.

— Вы все больше походите на госпожу Селену, — сказала Рахиль, аккуратно посыпав на мои волосы золотого порошка из большого стеклянного пузырька.

 — Не так, чтобы очень. Мама была красивая.

— И очень женственная. Вот и вы становитесь такой же.

— Если ты говоришь правду, это потому, что Пилат любит меня. Я в этом уверена. Весь день у него одни деловые встречи. Вечера он проводит со мной. Больше никого нет. Он изменился. Ты, вероятно, это тоже заметила.

Рахиль нагнулась, чтобы надеть мне выходные сандалии с пурпурными строчками и рантом. Я не могла видеть выражения ее лица — она завязывала золотые ленты вокруг моих лодыжек.

Дворец Сеяна поражал роскошью. Богатством убранства он уступал лишь дворцу Тиберия. Я старалась успокоиться, когда рабы снимали с нас верхнюю одежду. Если не считать тех случаев, когда я на короткое время выбиралась из дома в своем паланкине с занавесками, сейчас я в первый раз выходила в свет после казни сестры. Как я могла выносить всеобщие насмешки и любопытные взгляды?

Голова пошла кругом от насыщенного запаха египетского фимиама и цветов, когда я стала окидывать взглядом внутренний двор. Я перепугалась, вдруг почувствовав приступ тошноты. Чтобы подавить его, я решительно взяла Пилата за руку. Гул голосов нарастал по мере того, как мы шли по галерее, расписанной фресками с изображением резвящихся сатиров и нимф. Пилат поднял брови. Картина не давала воли воображению.

Пол был выложен мозаичными плитками замысловатого рисунка, а каждый предмет мебели покрыт позолотой. У стен стояли изумительные, выше человеческого роста скульптуры богов и героев. Сеян вышел встречать нас при входе в зал для приемов. Он снял с себя тяжелую тогу, чтобы не испытывать стеснения в движениях, и, как того требовал этикет, остался в одной тунике алого цвета с короткими рукавами, украшенной золотой вышивкой в виде листьев, гармонировавшей с его сандалиями. Сеян выглядел отлично, но мне показалось, что, как и мой отец, он блистал бы во всем великолепии в доспехах воина: в шлеме, панцире, ножных латах, с мечом на поясе, держа под уздцы боевого коня, грызущего удила.

— Пилат! Мой самый верный соратник, — сказал он, похлопав моего мужа по спине. Его губы на мгновение дольше задержались на моей щеке. Позади него в зале на кушетках, вырезанных в виде лебедей и инкрустированных ляпис-лазурью и перламутром, по двое и по трое возлежали с полсотни человек. Я вошла в зал в сопровождении Пилата и Сеяна, с которым я непринужденно болтала, хотя у меня посасывало под ложечкой от нервного напряжения. Одна гостья разинула рот. Другая — плотно сжала губы и вонзила в меня осуждающий взгляд. Большинство улыбались с выражением превосходства на лицах, Почему они все насмехаются надо мной? Я вздернула подбородок. Как они смеют презирать меня? Как они смеют порицать Марцеллу? Мне захотелось чем-нибудь запустить в эти физиономии, чтобы с них слетели отвратительные маски. Но вместо этого, когда Сеян взял меня за локоть, я приосанилась и улыбнулась, сильно напрягая уголки губ, чтобы не дергались мышцы.

— Простите, что вы сказали? Я не расслышала.

Сеян усмехнулся:

— Я сказал, что, будь у меня возможность выбирать, кого пригласить к себе на ужин — вас или саму Венеру, я, не сомневаясь, оказал бы предпочтение вам. Не откажетесь ли вы с Пилатом сейчас составить мне компанию? — Он кивнул в сторону большой кушетки во главе стола. Я сделала глубокий вдох и взяла под руки Сеяна и Пилата. Вместе мы прошли в центр зала. Когда я устроилась на кушетке между этими двумя могущественными людьми, то почувствовала, что все взоры обращены на меня. В этот момент из сеток, подвешенных под позолоченным потолком, посыпались лепестки роз.

Рабы подносили одно блюдо за другим и графинами черпали вино из чеканной золотой чаши, обложенной снегом, доставленным с гор.

— Как вам удалось не дать ему растаять? — спросила я Сеяна.

— Под полом находится помещение, со всех сторон выложенное свинцом. Это — изобретение моей жены Апикаты.

— А где она? — осмелилась я спросить. Не отсутствует ли она, потому что я здесь?

Будто прочитав мои мысли, Сеян с улыбкой сказал:

— Она проводит зиму с нашими детьми в Помпеях. Вы скоро ее увидите.

На соседней кушетке какой-то мужчина заливал вино в горло, так что оно текло по подбородку. Неистово заиграли лютни и флейты, потом включились рожки и трубы под аккомпанемент тамбуринов и цимбал. Закрытые на зиму окна не пропускали в зал воздуха. Было жарко и душно от запаха цветов и ароматических масел, которые мальчики брызгали нам на ноги. У меня снова начался приступ тошноты, но усилием воли я подавила его. Только не здесь, только не сейчас.

Пилат и Сеян развлекались, по очереди сдувая золотую пыль с моих волос, и смялись, когда она слетала на пол, а рабы сметали и собирали ее. Я тоже смеялась, начиная расслабляться. Вдруг я увидела женщину, наблюдавшую за нами. Высокая, с пышным бюстом и тонкой талией, темно-рыжими волосами и белой кожей, она выглядела импозантной в наряде цвета изумруда, с которым мог бы соперничать блеск ее зеленых глаз. Своей пленительной красотой она моментально создавала впечатление дикой, неукротимой страсти. Меня удивило, почему ненависть написана на этом идеальном лице, именно идеальном, ибо я еще никогда не встречала такого божественного создания. Постепенно осуждение на лицах гостей по отношению ко мне сменилось их интересом друг к другу. Почему же такая яростная враждебность со стороны женщины, мне совершенно незнакомой?

В этот момент Сеян перегнулся через меня, чтобы наполнить вином свой украшенный драгоценными камнями кубок. Рукой он слегка коснулся моей груди. От взгляда женщины ничего не ускользнуло. Так вот в чем дело! Бедняжка влюблена в Сеяна. Она ревнует. По мне прокатилась волна сочувствия. Как мне понятны болезненный гнев, отчаяние и унижение, испытываемые этой таинственной женщиной. Как приятно наконец не мучиться ревностью.

Я проснулась однажды утром, чувствуя, как во мне шевелится ребенок. Место Пилата рядом со мной пустовало. В окна струилось яркое солнце. Я была уверена, что муж уже позавтракал и беседует с партнерами. Я не смела отрывать его от дел, но мне очень хотелось с кем-нибудь поделиться радостью и волнением. Конечно, с Агриппиной. Всегда расположенная ко мне, сейчас она старалась заменить мне мать. Я любила ее с каждым днем все больше и сгорала от нетерпения сообщить ей замечательную новость о ребенке.

Сердце мое учащенно билось от радостного возбуждения, и я вскочила с постели. Я так торопилась, что даже не позвала Рахиль. Решив не дожидаться ее, я сама оделась, неумело завязала узлом волосы и выбежала на улицу. Стояло теплое весеннее утро. На всех деревьях распускались почки. Повсюду начиналась новая жизнь. Когда я вышла из паланкина у дома Агриппины, к своему удивлению, я увидела, что у обшарпанной двери стоят солдаты императорской гвардии.

— А где госпожа, которая здесь живет? — спросила я у капитана, преградившего мне дорогу.

— Ее повезли к императору.

— О нет! — Я замотала головой, не желая верить своим ушам. — Не может быть. А где ее дочери?

— Их нет. Никого нет. — Он с опаской повел глазами по сторонам и повернулся ко мне: — Вам бы лучше тоже уйти отсюда. — Он посмотрел на мой живот. — Подумайте о своем здоровье.

Я вернулась к паланкину. Слуга помог мне войти в него.

— Домой, пожалуйста, скорее домой! — сказала я носильщикам.

Пилат читал в своем кабинете, когда я вернулась. При виде меня напряжение спало с его лица.

— Я собирался послать рабов разыскивать тебя. Ты слышала об Агриппине?

— Я только что была там. Ее нет и...

Пилат взял меня за плечи.

— Ну-ну! — сказал он, нежно погладив меня по спине. — Послушай, что мне удалось узнать. Агриппину вчера вечером пригласили во дворец. Отвели почти силой. Сказали якобы на обед. Тиберий предложил ей яблоко. Она отказалась. Вероятно, кто-то предупредил, что оно отравленное. Император разозлился и приказал арестовать ее.

— Где она? Я пойду к ней.

— Это невозможно. Кроме того, — Пилат крепче прижал меня к себе, словно желая защитить меня, — я сомневаюсь, что она захочет тебя видеть.

Я вся напряглась:

— Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь? — Я отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Пилат продолжал держать меня за плечи.

— Агриппине лучше знать, — сказал он. — Она оказала сопротивление солдатам, громогласно напомнила им, что он внучка Августа. Она кричала, если кого-то и нужно арестовывать, так это Тиберия.

— Всемогущая Исида! О чем она думает! — У меня мурашки побежали по телу. — Что он ей сделал?

— Тебе не нужно знать. Так будет лучше для тебя и ребенка.

— Что бы ни было, еще хуже оставаться в неведении.

— Он приказал избить ее. Все смотрели.

От страха у меня перехватило горло. Я с трудом выдавила из себя:

— И что потом?

— Она лишилась глаза.

— О нет! Нет! Агриппина — она такая красивая. — Закрыв лицо руками, я отвернулась и зарыдала.

— Она пока жива, — успокоил меня Пилат. — Я позову Рахиль. Ты должна лечь.

Я пыталась взять себя в руки.

— Как ты узнал обо всем этом?

— Сеян присутствовал там. Он не хотел, чтобы до тебя дошли слухи.

— Где сейчас Агриппина?

— По пути на Пандатерию.

— На этот ужасный, затерянный в море остров?

— Ей теперь, вероятно, все равно.

— Ее так любили.

— Солдаты забрали ее сегодня утром и унесли в закрытом паланкине. Никто не знал, а если бы и знал... — Пилат пожал плечами.

— Там она пропадет. Как отец и мать, как Марцелла. У меня никого не осталось.

— Я с тобой, Клавдия. — Пилат обнял меня, — И скоро у тебя родится наш ребенок. 

Глава 23Титания

Все последующие недели слова Пилата не выходили у меня из головы. Я потеряла так много дорогих моему сердцу людей, начиная с Германика, лишилась своего первого ребенка на пятом месяце беременности. А если произойдет то же самое сейчас? Эта мысль приводила меня в ужас. У меня случались приступы тошноты, а один раз я упала в обморок. Иногда я не вставала с постели из-за того, что отекали ноги.

— Ничего необычного в этом нет, — постоянно успокаивала меня Рахиль. Я слушала ее с благодарностью и больше не удивлялась, что рабыня стала моей близкой, если не единственной подругой.

Иногда я пугалась, замечая изменения, происходившие в моей внешности. С самого начала я чувствовала, что вынашиваемый ребенок — девочка, и по прошествии месяцев эта уверенность укреплялась. Я часто разговаривала с маленькой Марцеллой, говорила ей, как я ее люблю, и обещала оберегать ее. К концу срока приступы тошноты прекратились и ноги перестали отекать. Из-за того, что мне стало лучше, меня одолевало беспокойство. Мне хотелось выбраться из дома, совершить прогулку по улицам в паланкине.

— Мне кажется, я всегда была толстой, — призналась я Рахили, когда она накинула мне на плечи хитон из нежно-розовой ткани. — Иногда я забываю, что должна родить ребенка, и у меня такое впечатление, будто я сама от природы такая огромная. Пилат очень добр ко мне и удивительно изобретателен, но мне ужасно не по себе оттого, что я не могу видеть своих ног.

— Скоро все будет позади, — утешала меня Рахиль. — Наверное, остался еще один месяц.

— Но я должна что-то делать сейчас. Я хочу пойти на рынок на форуме. Все, решено. — Я потянулась за ярко-розовой палой. — Иду на рынок.

— Ни в коем случае! Господин не разрешил бы.

— Может быть, но его же нет, — возразила я, взяв сумочку. — Пилат сегодня днем занят с Сеяном. Мы успеем до его прихода.

— Он поколотит меня за то, что я стала вашей сообщницей.

— Чепуха. Никто из нашего окружения не поступает так с рабами. Пилат никогда не поднимет руку на раба, тем более на тебя.

— Но он может.

— Может, но не посмеет. Как тебе такое пришло в голову? — пристыдила я ее.

— Пусть я не права, — согласилась Рахиль, — но мы хорошо знаем, что для вас это опасно.

— Ничего мы не знаем, — заупрямилась я. — Какой толк слышать от врача, что со мной все в порядке? Я и без него это знаю. Ты идешь со мной или нет?

День выдался ясным и солнечным. Довольная собой, я ходила от одной лавчонки к другой, пока не остановилась у прилавка, уставленного флаконами с духами. Открывая их по очереди, я перепробовала несколько различных духов.

— Я так долго пользовалась сандаловыми. Наверное, надо выбрать какие-нибудь другие на то время, когда родится ребенок. Как тебе эти? -- Я протянула флакон Рахили. В этот момент я увидела женщину, шедшую по направлению к нам. — Посмотри на нее. Она великолепна, вот только платье больше подходит для приемов, чем для улицы, особенно в ее положении.

Рахиль обернулась, а потом вдруг придвинулась почти вплотную ко мне.

Когда я попыталась слегка отстранить ее, моя рабыня, к удивлению, не сдвинулась с места. Женщина несла красного попугая и говорила с ним воркующим голосом, не обращая внимания на окружающих, смотревших на нее во все глаза, а рабы расчищали для нее путь. Ее платье из тонкой черной ткани контрастировало с белой как мел кожей рук, плеч и необъемных грудей. Крупные изумруды сверкали у нее на шее и запястьях. Как и я, она, наверное, была на восьмом месяце, но, похоже, совсем не придавала значения своей тучности.

— Как ты думаешь, кто она?

— Титания! — с презрением произнесла Рахиль.

Я слегка нахмурилась.

— Она мне кажется знакомой, только я не припомню, где я могла ее видать.

— И не пытайтесь. Едва ли вы ее видели. Она — куртизанка.

— Титания, — повторила я имя, глядя на нее с интересом. Кем бы она ни была, она держалась с достоинством и шла величавой поступью. И тут я вспомнила, где видела это лицо несколько месяцев назад. Титания — та женщина, которая смотрела на меня с такой ненавистью на приеме у Сеяна.

— Если она — куртизанка, почему она в черном? — удивилась я.

— Так, забавы ради. У нее был муж, но они годами жили врозь. По каким-то причинам он с ней не разводился. Возможно, она что-то знала, а он не хотел, чтобы об этом шли разговоры в Риме. Что бы там ни было, он недавно умер от скоротечной лихорадки.

— Откуда ты так много знаешь про нее?

Рахиль пожала плечами:

— Рабы судачат. Титания — легендарная личность.

— У нее, наверное, много любовников.

— Нет, лишь несколько важных особ. Она стала баснословно богатой за счет тех, кто с ее помощью пытался повлиять на них.

— Значит, она пользуется немалым влиянием, — заключила я. Когда я рассматривала ее, наши взгляды встретились. Она сощурилась, как пришедшая в ярость кошка, увидев мой живот.

Я запахнула столу, как бы защищая себя, но не отвела взгляда. Рахиль, вероятно, позвала наших носильщиков. Я знала, что они где-то рядом, хотя не видела их, поскольку мое внимание занимая лишь вызов в зеленых глазах Титании.

— Ваш паланкин, госпожа, — сказала Рахиль.

— Зачем? Куда мы направляемся?

— Домой. Становится холодно. Вам нельзя сейчас простужаться. Подумайте о ребенке.

Наверное, она права. Солнце еще ярко светило, но я вдруг почувствовала озноб. Продолжая неотрывно смотреть в глаза Титании, я позволила Рахили увести себя. И хотя это было глупо, я не собиралась сдаваться в этом соперничестве. Носильщики подняли паланкин, а я все продолжала смотреть, даже изобразив на своем лице подобие улыбки, пока Титания не скрылась из виду.

Я лежала на кушетке на подложенных под спину подушках и играла в настольную игру с Рахилью.

— Ну и везет же вам! — посетовала Рахиль, когда я бросила кости. — Вы опять выиграете. — Она в отчаянии щелкнула языком, а я передвинула своего нефритового слона на десять клеток вперед и вздохнула:

— Когда же наконец начнется?

— Скоро, я думаю, скоро.

— Ты мне это говорила час назад. Ой! — выкрикнула я и дугой выгнула спину. — Ой, больно!.. Теперь, наверное, скоро. Куда делась Селкет?

— Она на кухне. Я сейчас ее позову.

— Не оставляй меня одну.

— Я никуда не уйду, только скажу, чтобы позвали Селкет.

— Хорошо. — Я отпустила руку Рахили, но вздохнула с облегчением, только когда через несколько мгновений в дверях появилась тучная фигура Селкет. С самого начала на меня произвели впечатление нежные руки и спокойная уверенность этой женщины. Я осталась довольной, что настояла на повитухе из храма Иси-ды и отказала военному хирургу, которого предлагал пригласить Пилат. Опять почувствовав приступ боли, я перестала не только улыбаться, но и дышать. Доска и фишки со стуком упали на мозаичный пол.

— Ну наконец-то начинается. — Селкет одобрительно кивнула и склонилась надо мной. — Теперь вам нужно немного походить. Помоги мне поднять ее, — сказала она Рахили.

Вдвоем они поставили меня на ноги, держа под руки с обеих сторон.

— С нашей помощью вы сейчас погуляете, — улыбнулась она.

— Как долго мне нужно ходить? — спросила я, когда меня схватил спазм, а потом другой.

— Ну-ну, не думайте об этом. Подумайте лучше о том, что родовые схватки у вас продолжаются почти целый день. Сейчас дело пойдет быстрее. Мы позаботимся о вас.

— Как жаль, что мамы сейчас нет со мной. — Я закусила губу, пожалев, что проявила слабость, и стала передвигаться взад-вперед по комнате. Весть о том, что у меня начались роды, видимо, облетела весь дом, и в комнату стали заходить рабыни на случай, если от них потребуется какая-нибудь помощь.

Сначала Селкет поддерживала меня, потом ее сменила Рахиль, затем снова Селкет.

— Поговори со мной, — сказала я Рахили, когда она взяла меня под руку. — Я хочу знать, о чем шепчутся рабы, о чем сейчас сплетничают. Расскажи мне... Ой! Расскажи, — я запнулась от пронзившей меня боли, — про ту странную рыжеволосую женщину. Как ее зовут?

— Не думайте о ней. — Рахиль крепче подхватила меня. — Что она для вас?

— Титания, — с трудом произнесла я.—Я помню ее. Расскажите мне про Титанию.

Рахиль переглянулась с Селкет. Мы сразу остановились. Селкет держала меня, а Рахиль стала массировать мне спину.

— В последнее время Титанию не видели, — сказала она. — Наверное, не выходит из дома, потому что на сносях.

Я помотала головой, так как не могла сосредоточиться на Титании и ее ребенке. В какие-то моменты даже было трудно ухватить мысль о ребенке, находившемся во мне. Оставалась одна боль, никак не проходящая.

День близился к закату, наступили сумерки, а Селкет все не позволяла мне лечь в постель. Я едва волочила ноги от усталости.

Бессмысленно звать Пилата в такой, самый ответственный для женщины момент, но мне очень хотелось, чтобы он находился здесь. Я больше не могла сдержаться и выкрикнула его имя. Рабы и даже Селкет остолбенели. Я слышала, как они перешептываются. Рахиль, поглаживая меня по спине, сказала:

— Я сейчас пойду за ним.

Мне казалось, что она пропала навеки, но она вернулась через несколько минут и одна.

— Его нет дома, госпожа. Давайте я пошлю...

— Нет-нет! Он занят. Не говорите ему, что я его звала. — Я вертела головой, ловила ртом воздух и кусала губы. Силы иссякли, я больше не могла ходить, и Селкет разрешила мне лечь. Рахиль все время держала меня за руку. Уже наступила ночь, но ничего не происходило.

— Потерпите еще немного, — повторяла Рахиль,

— У меня ничего не получается, — простонала я обессиленная. — Помогите мне, пожалуйста, помогите!

Рахиль повернулась к Селкет:

— Вы же можете что-то сделать. Дайте ей что-нибудь выпить.

— Я уже дала ей мяту.

— Но она не помогла. У нее раньше был выкидыш, — напомнила Рахиль. — Господин хотел пригласить хирурга. Он рассердится, если...

Селкет, обычно краснощекая, побледнела, от этого под ее светло-голубыми глазами проступила синева.

— Что я могу поделать? У нее очень узкие бедра.

— Надо же принимать какие-то меры, — настаивала Рахиль решительным тоном. — В храме полно всевозможных снадобий. Я видела. У вас же есть... — Она потянулась к корзине, принесенной Селкет с собой.

Повитуха отдернула корзину.

— Я так и знала! Так дайте же ей!

— Это опасно. Иногда...

 — Что может быть опаснее, чем то, что сейчас происходит? А вдруг ребенок умрет? Если она умрет?

Я видела их как в тумане из-за того, что один за другим на меня накатывались приступы боли. Когда наконец Селкет поднесла чашку к моим губам, я отвернулась. В начале схваток мята показалась приятной на вкус, но сейчас меня стало тошнить.

— Выпейте это, госпожа, — сказала повитуха. — Попытайтесь проглотить.

Я открыла рот, чтобы закричать, а Рахиль ловким движением влила в него жидкость. Я попыталась протестовать, но в этот момент новая волна боли захлестнула меня. После того как она схлынула, до меня дошло, что воспаленное горло постепенно успокаивается. Медленно, почти незаметно сонная расслабленность окутывала меня, овладевала мной со все возрастающим упорством, распространяясь в мозг и по всему телу, пока я не перестала сопротивляться и охотно не сдалась на ее милость. Увлекаемая вихрем, я кружилась все быстрее и быстрее, пока не вылетела из себя и не поплыла под потолком.

Я увидела Селкет, с широко открытыми глазами и напуганную, стоявшую на коленях перед корчившимся от боли телом на кушетке. «Вот бедняжка», — подумала я, слегка удивившись, узнав в нем саму себя. Я не испугалась, а только испытывала сладостное освобождение от боли. Я начала парить, уносимая в некий теплый и радужный мир, где нет страха смерти. Потом я подумала о Пилате и нашем неродившемся ребенке. Марцелла! Она тоже должна умереть? Конечно, нет! Как можно умереть, даже не пожив?

Рахиль рыдала. Я махала руками, чтобы привлечь к себе внимание, но никто не видел меня. Неужели я всегда буду вот так находиться рядом с теми, кого люблю, и в то же время так далеко от них?

Снедаемая тоской, я окинула взглядом знакомую комнату, разглядела каждого человека в отдельности там, внизу, с предельной ясностью увидела всех вместе. Я отчетливо слышала все разговоры, слова сочувствия и горести. Никто не верил, что я останусь в живых.

В комнату вошли две молодые рабыни, которых посылали за горячей водой, и начали шептаться. Никто не обращал на них внимания. Кружась над ними, я слышала каждое их слово, несмотря на гул голосов.

— Нам повезло с госпожой, — сказала та, что помоложе. Она была ушлая, но справедливая. Мне жаль ее.

— Мне тоже, — ответила ей вторая рабыня. — Не только справедливая, но и добрая.

— Святая Юнона! Что, если он приведет ту, другую?

— Он никогда не женится на ней.

— Как знать. Теперь, когда она родила ему сына, он от нее ни на шаг не отойдет. Это уж точно. А этот ребенок, — она показала головой на кушетку, — может быть, умрет вместе с матерью.

— До чего же жестока Фортуна. Я слышала, что у них начались схватки примерно в одно время. Титания совсем не мучилась, у нее все прошло как по маслу. Она вон какая здоровущая, а ты посмотри на нашу худышку.

Потом я снова вернулась в свое тело, в плоть и боль. Наступила неподдающаяся описанию агония, а за ней — ничто. Где-то вдалеке я услышала крик ребенка. Марцелла жива.

Я уснула, а когда проснулась, Пилат сидел возле меня. Я заметила, что у него озабоченный вид, но разговаривал он со мной нежно и ласково. Даже извинился, сказав, что выполнял поручение Сеяна, поэтому не смог быть рядом.

Он взял мою руку и поцеловал ее. Я посмотрела в его ясные голубые глава и подумала, часто ли он из постели Титании приходил в мою.

Глава 24Цирк

Итак, настал день, когда мне пришлось узнать, что у моего мужа не только есть любовница, но и сын от этой женщины. С каждым днем Пилат все больше становился зависимым от милости человека, который погубил моих родителей, отправил в изгнание мою тетю и обрек на смерть мою сестру. Но у меня теперь есть ребенок, и это самое главное.

Хотя, как того требовали правила приличия и настоял Пилат, пришлось нанять кормилицу; купала Марцеллу я сама, одевала ее тоже я и укачивала перед сном опять же я. Обязанность несложная и доставляющая радость. Марцелла — такая крошечная, хрупкая. Рабы восторгались ее нежностью и красотой. Пилата очаровало то, как она улыбается ему, закрывая лицо ладошками.

— Она кокетничает со мной, — сказал он, войдя в детскую и наклонившись над кроваткой Марцеллы. — Еще одна красавица в семье.

«У нее не такие, как у сестры, глаза», — подумала я, но вслух ничего не сказала.

Малютка своей ручонкой схватила за большой палец Пилата.

— Мы должны беречь ее, — сказал он.

По крайней мере в чем-то мы нашли согласие.

Когда ко мне вернулись силы, я стала каждый день ходить в храм Исиды и часто брала с собой Марцеллу. Жизнь столь жестока. Если бы я могла вымолить у богини обещание взять под защиту — нет, не меня, а мое драгоценное, невинное дитя! Исида тоже обожала своего ребенка. Она, конечно, должна понять мои тревоги. Я часто молилась перед ее высокой золотой статуей, а Марцелла в это время сладко спала возле меня.

— Если бы только Исида дала мне знак... — сказала я жрице, стоявшей на коленях рядом со мной. — Я поклонялась богине с тех пор, когда была еще девочкой, однако несчастья происходили одно за другим. Все, что у меня осталось, — это моя малышка.

— Если вы искренне верите, то все будет хорошо.

Я обернулась и увидела знакомое лицо: большие глаза, мечтательный взгляд, ямочки на щеках. Паулина Тигеллий, красивая, добродушная и общительная женщина, часто приходила в храм. Судя по всему, ее муж, намного старше ее, не препятствовал этому. Я не могла не улыбнуться ей. Я испытывала одиночество, поэтому мне казалось, что общение с такой одухотворенной прихожанкой доставит мне радость.

Но этого не произошло. Видя, как бездумно воспринимает Паулина каждый священный постулат, я усомнилась, понимает ли она в них что-нибудь. Как-то раз она призналась, что Деций Мунд, всадник старшего звания, по уши влюблен в нее. Я знала Деция Мунда, поверенного Пилата, умилявшего по молодости лет своим простодушием и очень богатого.

— Он предложил двести тысяч сестерциев за одну ночь со мной. — Паулина легким движением головы откинула с лица светлые локоны. — Как он посмел? Но Деций красивый.

«Деций такой же недалекий, как Паулина», — подумала я и выбросила эту историю из головы.

Проходили дни, и мое беспокойство нарастало. Однажды утром я оставила Марцеллу на попечение жрицы, а сама вместе с храмовыми рабынями принялась начищать ступени, поднимавшиеся к золотой статуе Исиды. Пусть богиня видит мою искреннюю преданность.

«Защити мою крошку, защити мою крошку», — снова и снова мысленно повторяла я.

Обычно спокойная малютка начала плакать.

— Она хочет к вам, — сказала жрица, отдавая мне Марцеллу.

— Не могу понять, что случилось с ней, — поделилась я своими горестями с Рахилью. — Она не была голодной или мокрой.

— А что, если девочка пошла в свою тетю? Стала бы та Марцелла ходить в храм?

«Торопись жить. Наслаждайся жизнью, наслаждайся ею за меня», — промелькнуло у меня в голове.

Я стала реже посещать храм Исиды, отдавая предпочтение баням Цирцеи, самым фешенебельным в Риме. Здесь музыканты исполняли свои новые произведения, известные поэты читали стихи, посетительницы рассказывали самые скандальные сплетни. Я все это лениво слушала, в то время как мне делали массаж и маникюр. По общему убеждению, бани Цирцеи были местом, где собирался цвет общества.

Однажды утром, придя сюда, я почувствовала, что все чем-то возбуждены. Слегка заинтригованная, я вопросительно посмотрела на двух рабынь, которые начали раздевать меня.

— Вы не слышали? — спросила старшая из них, нагнувшись, чтобы снять мои сандалии.

— Нет. А в чем дело? — Я перешагнула через сброшенные одежды и немного повернулась к молодой рабыне, когда та стала заворачивать меня в полотняную простынь.

— Госпожа Паулина... Паулина Тигеллий, — в один голос заговорили рабыни, потом осеклись и захихикали. — Ш-ш! — прошипела старшая и искоса посмотрела на меня.

В полном недоумении я переводила взгляд с одной из них на другую. Рабыни проводили меня к бассейну, и я оказалась среди двух десятков наиболее знатных особ Рима. Верховодила ими сидевшая в центре жена Сеяна. Она улыбнулась и подвинулась, чтобы я могла расположиться рядом с ней на кушетке. Хотя ее муж с самого начала флиртовал со мной, казалось, это нисколько не беспокоило Апикату. Возможно, подумала я, ложась рядом с ней, такие вещи перестают что-либо значить спустя некоторое время.

— Это невиданный скандал! — воскликнула она, сверкнув от возбуждения круглыми голубыми глазами. — Паулину Тигеллий соблазнили в храме Исиды.

Святая Исида! У меня сильно забилось сердце. Это уже не просто сплетни. Случилось нечто невероятное.

Апиката игривым тоном продолжала:

— К Паулине домой пришел жрец из храма Исиды и сказал, что бог Анубис влюбился в нее и хочет, чтобы она пришла к нему в эту ночь. Удивляюсь, что вы об этом ничего не слышали. Паулина была так польщена, что принялась об этом всем рассказывать.

— И мужу тоже?

— Сатурний узнал первым.

— И он разрешил ей пойти?

— Он возгордился не меньше, чем она, и тоже начал хвастаться. Подумать только: у него такая красивая жена, что даже бог возжелал ее. Ну прямо Юпитер и Леда.

— Не может быть! — не сдержалась я. — Анубис — египетский бог, который служит Исиде, и совсем не такой, как римские боги. Он слишком занят тем, что оценивает души, решая, крму быть бессмертным, а кому нет, и не станет тратить время на глупых женщин. Паулина — верующая и должна знать это.

Апиката пожала плечами:

— Я знаю только, что, когда она пришла в храм, в отдельной комнате ей подали царские угощения, ее отвели в ванную и приготовили к постели. Потом унесли лампы и закрыли дверь. Бог явился к ней в полной темноте.

Я приподнялась на локтях.

— Она отказала ему?

— Вовсе нет. Она всю ночь ублажала его снова и снова.

— И что же утром?

— Он ушел от нее до рассвета. Я удивляюсь, как вы ничего не слышали. Паулина растрезвонила об этом на весь город. Она не утаила никаких подробностей. У него, наверное, неукротимый пыл.

Я покачала головой:

— Это какая-то мистификация.

— Если вы так считаете, то вы умнее всех, — сказала Апиката. — Что мы знаем о египетских богах? До вчерашнего дня мы все завидовали, как повезло Паулине. А потом молодой всадник Деций Мунд... Вы знаете его? Да? Ну так вот, этот Деций подошел к ней на улице и стал смеяться — можете себе представить? — стал смеяться над ней. «Паулина, — сказал он, — ты сэкономила мне сто пятьдесят тысяч сестерциев». Паулина удивилась, а он ей говорит: «Называй меня хоть Децием, хоть Анубисом — мне все равно, но удовольствие я получил».

Во мне все перевернулось от негодования на Исиду и ее храм.

— Но жрецы к этому явно не имеют отношения, — сказала я.

— Двадцать пять тысяч сестерциев до и столько же после — хороший стимул для двоих из них. Но им не представится случай воспользоваться этими деньгами.

Меня охватило чувство, будто наступил конец света. Тиберий и его правительство только и ждали такого повода. Храмы Исиды накопили огромные богатства, и ее культ был женским.

— Что вы имеете в виду: им не представится случай воспользоваться деньгами?

— Сатурний донес Тиберию о поруганной чести своей жены. Сеян все рассказал мне сегодня утром. Деция уже отправили в ссылку, жрецы будут распяты, храм разрушен, а статую Исиды бросят в Тибр.

Храм будет разрушен! Меня словно ударили обухом по голове. Я отвернулась, чтобы никто не видел моих слез. После того как снесут храм Исиды, какое у меня будет утешение? Где мне теперь искать убежище?

Я редко куда-нибудь выходила с Пилатом и принимала его щедрые подарки и другие попытки к примирению со сдержанным презрением. Мы не говорили о Титании. А о чем, соб-ственно, говорить? Номинально я оставалась его женой, организовывала приемы его гостей, появлялась с ним в обществе, когда возникала необходимость, а так по возможности старалась избегать общения с ним. Как подсказывала мне интуиция, он не станет разводиться со мной, пока я на публике не сделаю ничего такого, что может разозлить его.

Как-то раз Пилат попросил пойти с ним в цирк, где мы должны были встретиться с Сеяном и Апикатой. Я согласилась, чем вызвала его удивление. В ответ он даже изъявил готовность прийти позднее на представление, как я предложила, чтобы не видеть расправы над дикими животными.

Мы расположились рядом с Сеяном и его женой в роскошной ложе. В лучах полуденного солнца тусклым пламенем вспыхивал кроваво-красный атлас одежд, еще ярче казались гребешки из перьев на шлемах воинов, сверкали драгоценные камни в серьгах и на тиарах у дам. В амфитеатре ни одного свободного места. Сотни простолюдинов теснились на галерке. Поодаль, в возвышающейся позолоченной ложе, величественно восседал Тиберий в золотом лавровом венце и с бриллиантовым ожерельем на шее. Я почувствовала, как Пилат сжал мой локоть. Мне нужно поклониться. Я так и сделала, заставив себя встретиться взглядом с императором, при этом у меня тряслись колени. Ливия, сидевшая рядом с ним, с насмешливой гримасой на лице сверлила меня зелеными кошачьими глазами. Во мне все перевернулось, когда я поклонилась еще раз. О, как я ненавидела их обоих!

Прямо перед нами сидели весталки, а по сторонам от них — сенаторы в тогах с пурпурной каймой и высшие военачальники в сверкающих доспехах. Юноши и девушки в коротких красных туниках, протискиваясь сквозь толпу, разносили прохладительные напитки, кусочки поджаренного мяса, фрукты и вино. Четверо бычьего вида рабов утаскивали с арены трупы животных и людей, а подростки разравнивали граблями окровавленный песок и разбрызгивали на него резко пахнувшие духи. Загремели барабаны. Громом разнесся над трибунами нетерпеливый топот ног. Предстояло более серьезное состязание, которое приводило в возбужденное состояние не только несведущую чернь, но и истых знатоков. По рядам пошли восковые таблички, на которых зрители писали имена своих кумиров и суммы ставок.

Сеян покачал головой:

— Какой смысл? Голтан всегда побеждает.

— Голтан? — Я перестала болтать с Апикатой. — Давным-давно был гладиатор с таким именем всем на диво. Не он ли...

— Есть только один Голтан, — сказал Пилат. — Если бы ты чаще ходила в цирк, то знала бы это.

— Но Голтан уже какое-то время не дерется, — напомнила ему Апиката. — Он прибыл только сегодня, потому что Шабу бросил ему вызов, прилюдно назвав его трусом. Он оскорбился и поэтому выходит на арену, а тут еще Тиберий предлагает солидный куш. Посмотрим, на что еще способен великий гладиатор. Я, наверное, поставлю на Шабу.

— Если мне не изменяет память, Голтан был дакийским пленником.

— Совершенно верно, — заверил меня Сеян. — Но с тех пор много воды утекло.

— И он держит свою гладиаторскую школу?

Сеян кивнул:

—Лучшую из лучших. А еще он открыл ресторан в Сабуре. Чтобы привлечь народ туда, ему нужно сразиться с известным гладиатором. Голтану еще принадлежат земли — виноградники, если я не ошибаюсь.

Пронзительно заиграли трубы. Тысячи людей устремили взоры на человека в облике Харона, стражника у ворот подземного царства, который поднял молот. Трижды он ударил в громадный гонг. Распахнулись Врата жизни, и на арену вышли двенадцать рослых, мускулистых гладиаторов. Под гром аплодисментов нетерпеливых зрителей, по-военному чеканя шаг, они промаршировали по кругу арены и остановились перед ложей Тиберия. На лицах каждого были заметны шрамы, некоторые все еще иссиня-багровые. У одного из гладиаторов недоставало уха, у другого шрам проходил вдоль переносицы. Прозвучал горн, и наступила тишина. Гладиаторы подняли правые руки со сжатыми кулаками и отчетливо произнесли хором:

— О Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Они мне показались великолепными. Особенно Голтан. Его я узнала сразу. Несмотря на шрам, идущий от глаза до скулы, несмотря на расплющенный нос, я узнала его львиную грациозность, его густые косматые волосы цвета меда, янтарные глаза, от которых ничто не ускользало.

Шестеро из двенадцати имели короткие мечи, а другие шестеро — сети и трезубцы. В каждом поединке определялись победители, они затем вступали в схватку с другими противниками — и так, пока не оставалась одна-единственная пара. Начало состязаний протекало спокойно. Соперники изучали друг друга, делали выпад и отступали назад, будто исполняли танцевальные па. Постепенно темп нарастал. Один гладиатор наносил удар, другой отражал его и затем контратаковал. Я следила только за Голтаном, который защищался едва заметными, несильными движениями.

— Ничего особенного, — заметила Апиката, проследив за моим взглядом. — Я правильно сделала, поставив на Шабу.

— Рано сбрасывать со счета Голтана, — вмешался Сеян. — Он бережет силы. Они ему еще понадобятся. Держу пари, это его последние игры.

Я оторопела:

— Что вы имеете в виду?

— Безусловно, он — великий гладиатор. Я не видел никого, ктс мог бы с ним сравниться, но посмотрите на других. Конечно, он мог бы справиться с одним, двумя, даже тремя соперниками. Но со всеми... По меньшей мере он будет тяжело ранен, изувечен.

Апиката содрогнулась:

— А захочет ли он жить в таком случае?

— Пожалуйста, не надо, — перебила я их. — Состязания едва начались. Конечно, он выйдет победителем. У него были минимальные шансы, когда я увидела его в первый раз еще девочкой.

— Не совсем так, — сказал Сеян. — Я тоже видел те игры. Зрелище незабываемое. Но сейчас все по-другому. Посмотрите, кто участвует — лучшие гладиаторы мира: Дионисий из Эфеса, Рамсес из Александрии, Геркулес из Афин. А эфиоп Шабу — это же богатырь! Всех Голтану не одолеть.

Но он должен!

Каждый раз, когда Голтан менял позицию, Геркулес неотступно следовал за ним. Они передвигались словно в одной связке. Но так продолжалось недолго. С лучшим из греков Голтан разделался и стал присматриваться к следующему противнику— длинноволосому, почти на две головы выше его ростом скифскому гиганту. Он стоял, не двигаясь, на месте, а скиф рванулся на него. В последний момент он отступил в сторону, а великан, продолжая по инерции двигаться вперед, споткнулся. В этот момент Голтан вонзил свой меч ему в бок. С двумя покончено. Вокруг продолжались поединки между другими гладиаторами — звон металла, стук доспехов, темные пятна крови на песке. Раб в костюме Меркурия осторожно ходил между поверженными бойцами и раскаленной докрасна кочергой проверял, не жив ли кто-нибудь из них. Рабы уволокли шесть безжизненных тел через Ворота смерти. Демоны, изображенные на фризе над ними, производили менее устрашающее впечатление, чем кровавая бойня на арене. Оставалось еще шесть гладиаторов.

Перед Голтаном оказался проворный боец, который грациозно бросил сеть, затем отпрыгнул назад и стал так быстро наносить колющие удары своим трезубцем, что я не могла уследить за его движениями. То и дело раздавался лязг трезубца о меч Голтона. Из раны на руке у него текла кровь, но он продолжал парировать удары. Толпа задержала дыхание, когда он пошел в атаку, оттесняя соперника, лишая его возможности действовать трезубцем, и стал одолевать его, молниеносно нанося рубящие удары, не оставлявшие шансов на спасение. Поединок закончился победой Голтана. Толпа обезумела.

Я повернулась к Сеяну:

— Что вы сейчас скажете о Голтане?

Рабы опрыскали нашу ложу водой, пахнувшей фиалками, которая не могла уничтожить запах крови и экскрементов, поднимающийся с арены. В проходах снова появились юноши и девушки, продававшие закуски и напитки, Они расходились нарасхват

— Это еще не конец, — сказал мне Пилат. Он кивнул на арену где Голтан и другой уцелевший гладиатор — эфиоп Шабу, также вооруженный мечом, приняли боевую стойку. — У Голтана большая рана на правом предплечье. Кажется, он устал.

— Он действительно устал, — согласился с ним Сеян. — Он отделался легким испугом, когда бился с тем здоровяком. А сейчас посмотрите на этого.

Сердце у меня замерло, когда Шабу сделал выпад вперед, пытаясь нанести серию быстрых ударов в нижнюю часть туловища Голтана. Он отскочил, защищаясь щитом от меча Шабу. Искры разлетались в стороны при ударе металла о металл. Голтан немного отступил под натиском соперника, но не дрогнул. Тот все норовил быстрыми режущими ударами попасть Голтану по голове. Прикрываясь щитом, он зигзагами пятился назад. Голтан оборонялся, а Шабу наступал настойчиво и агрессивно.

— Голтан обречен, — сказал Сеян, взяв кубок с вином. — Жаль В свое время он был неплохим фехтовальщиком

— Это еще не конец! — воскликнула я и дотронулась до систру ма, висевшего у меня на шее. «Исида, помоги», — мысленно взмолилась я.

Голтан только защищался щитом и не оказывал никакого со противления. Я заметила, что, отступая, он все больше и больше подходит к императорской ложе. Шабу снова сделал выпад. Голтан увернулся и встретил разящий удар своим мечом. Раздался громкий звон металла. Меч Голтана плавно скользнул по оружию Шабу Таким приемом он рассчитывал ранить противника в плечо. И это ему удалось. Шабу попятился назад, прикрываясь щитом. Голтан, будто не обращая внимания, что кровь капает из раны на панцирь, старался сломить сопротивление соперника. Зрители повскакивали с мест и кричали в тысячи глоток.

Носком правой ноги Шабу ударил по песку, так что он полетел в лицо Голтану. Но Голтан был не из тех, кто мог попасться на та кие уловки. Он продолжал яростно атаковать. Неожиданно Голтан подпрыгнул и, выгнув спину в полете, занес меч. Он обрушился на противника, и грохот от их щитов эхом прокатился по трибунам

— Нет, он вовсе не устал! — крикнула я почти на ухо Сеяну. — Он просто делал вид, что выбился из сил.

Я тоже вскочила и заорала от возбуждения. Пилат, Сеян, Али ката, все окружавшие нас зрители и, как казалось, весь мир скандировали:

— Голтан! Голтан!

В этот момент он поскользнулся на внутренностях одного из убитых гладиаторов и упал навзничь. Я завизжала, когда Шабу рванулся вперед и замахнулся мечом, чтобы закончить поединок. Голтан перекатился в сторону, и меч прошел на волосок от его лица. В тот же миг он вскочил. Его икры, перетянутые кожаными ремнями, напряглись.

Потом он сделал прыжок и, держа рукоятку меча обеими руками, чуть ли не наполовину разрубил Шабу. Зрители взревели в знак одобрения и восторга. Эфиоп рухнул на землю, фонтаном брызнула темно-красная кровь. Шабу дернулся, по его телу прошла дрожь, пятками он пропахал в песке глубокие борозды и затих.

— Клянусь Юпитером! Он снова победил! — воскликнул Пилат. Он повернулся ко мне и улыбнулся: — Ты опять это предвидела, Клавдия?

Я покачала головой, не сводя глаз с победителя. С широкой улыбкой на лице Голтан снял шлем и поклонился сначала императору, а потом зрителям. И еще он посмотрел на меня. Или мне показалось?

На приеме, устроенном в тот вечер, Пилат нарочито не общался с женщинами. Он удалился с Сеяном в кабинет, отделенный занавесом от общего зала. Я неотрывно следила за Голтаном. Он разговаривал с двумя офицерами императорской армии и рассмеялся какой-то шутке.

Апиката перехватила мой взгляд:

— Странно, не правда ли?

— Как вы думаете, о чем они могут говорить? — не выдержала я.

— Не иначе как о женщинах. Толкуют, что Голтан преуспел и на этом поприще. Красавец про него не скажешь, однако...

— Я другого мнения.

— Клавдия! Кто красавец — так это Пилат. Ваш гладиатор, вероятно, был привлекательным в юные годы, когда вы сделали прославившее вас предсказание. Ему тогда едва исполнилось двадцать, а сейчас... Посмотрите на его нос. Он сломан. А этот шрам. Представьте себе его тело.

Я с радостью представила бы себе его тело.

— Все в шрамах, конечно. Но какая у него жизнь! Подумать только, что он испытал! Одно это не оставляет меня равнодушной.

— Неужели? — Апиката с любопытством посмотрела на меня. — Вот уж не думала.

Голтан пересек широкий мраморный зал, не обратив внимания на нескольких своих почитателей, желавших пообщаться с ним. Он подошел к нам, приветливо улыбаясь и глядя мне в глаза. Потом повернулся к Апикате и сказал:

— Никто в мире не сравнится с вами в том, какие приемы вы устраиваете.

— Спасибо за комплимент, — проговорила она. — Не иначе вы многое повидали на свете.

— Но нигде я не встречал таких женщин, как ваша гостья, во всяком случае, уже многие года.

Апиката засмеялась и отвернулась от меня:

— Мой совет: держите ухо востро с Клавдией. Она у нас немного колдунья.

— Тогда скажите, что меня ждет, колдунья. — Он протянул руку ладонью вверх. — У нас в Дакии женщины гадают по руке. А вы можете? — Он держал себя раскованно, когда смотрел на меня из-под густых лохматых бровей напряженным взглядом.

— Мои способности слишком преувеличивают. — Я слегка наклонила голову, глядя ему в глаза. — Но иногда мои сны сбываются.

— О, как бы мне хотелось явиться вам во сне!

«Торопись жить».

— Может быть, так оно и случится, если того пожелает Исида.

Я взяла его большую, грубую руку, но чувствовала только ее тепло. Мои пальцы дрожали. Он не мог не ощутить этого. За его спиной я увидела, что Пилат вышел из кабинета за занавеской. Он окинул взглядом зал и увидел меня. Я отпустила руку Голтана.

— Жаль, но я не могу ничего сказать вам, ничего такого, что бы не знал весь Рим.

— А как насчет будущего? — продолжал настаивать он. — Вы видите там женщину с темными волосами, которые переливаются, как полированное красное дерево, когда на него падает свет? Женщину с серыми глазами, как дымчатые топазы из Индии. Вы ее не видите?

— Да. — Я снова наклонила голову. — Я вижу такую женщину, только остерегайтесь ее.

Глава 25Голтан

В последующие после приема у Сеяна дни Голтан появлялся всюду: в театре, на скачках, на приемах. Я постоянно ловила на себе его взгляд — смелый, оценивающий, беззастенчивый, казавшийся мне не более как чувственным, в некотором роде угрожающим и лишенным намека на романтику или даже уважение. В нем я не находила ничего такого, что могло привлечь меня. А может быть, именно этого я и хотела?

Как и Пилат, Голтан абсолютно уверовал, что занимает свое место в мире, тем не менее он демонстрировал, хотя и не явно, позицию человека, способного выжить любым способом. Я наблюдала за Голтаном на одном из вечеров, когда он с безразличным видом слушал сенатора, стоявшего у его кушетки и что-то оживленно говорившего ему, и он напомнил мне дремлющего льва, готового в любой момент вскочить и броситься за добычей.

Потом в течение трех дней я его ни разу не видела. Повинуясь внезапному порыву, я приказала носильщикам моего паланкина быть готовыми, чтобы доставить меня на Марсово поле.

— Зачем? — спросила Рахиль. — Вы никогда там не бывали.

— А разве обязательно нужна причина? Апиката говорит, очень интересно посмотреть на юношей-рабов, которые упражняются во владении мечом.

— Я слышала, что их тренируют лучшие гладиаторы в стране, — сказала Рахиль, накидывая мне на плечи темно-серую палу.

Резким движением я сбросила ее:

— Только не это старье. Дай мне ту новую. — Я показала на кусок мягкой тончайшей шерстяной ткани ярко-сиреневого цвета.

Нас с Рахилью доставили в паланкине на большое поле. Я вышла и, махнув ей рукой, чтобы она возвращалась домой без меня, направилась к конюшне. Еще девочкой я нередко обгоняла Калигулу, мнившего себя искусным наездником. В Антиохии я часто выезжала на лошади, но в Риме то одно, то другое не позволяло мне совершать такие прогулки. Сейчас меня охватило трепетное волнение, когда я отчетливо вспомнила, как скакала во весь опор, ощущая себя на вершине мира. Что мне нужно сию минуту, так это длительная прогулка на горячей лошади, чтобы прогнать овладевшее мной беспокойство.

На обширной площадке рабы отрабатывали приемы защиты и нападения под руководством инструкторов и солдат. В тренировках принимали участие молодые люди различных национальностей: темнокожие нубийцы, выходцы из северных земель с голубыми глазами и белоснежной кожей, уроженцы Дальнего Востока с блестящими, черными как смоль волосами, заплетенными в одну тугую косу, болтавшуюся на затылке при резких движениях. Я подошла к небольшой группе зевак, обступивших юношу, отличавшегося от сверстников умением владеть мечом.

— Хотите, я куплю его для вас?

Удивленная, я обернулась и увидела Голтана, оказавшегося рядом и пристально смотревшего на меня янтарными глазами.

Я негромко засмеялась.

— Вы шутите. Зачем мне гладиатор? — Под его взглядом я почувствовала, что мое лицо залила краска. — Он мне напомнил юношу, которого я видела давным-давно. Он так же мастерски сражался.

— И ему здорово везло.

— Вы скромничаете. А этот юноша тоже из Дакии?

Голтан кивнул:

— Из моих родных мест. Его привезли на прошлой неделе. Он может оказаться неплохим капиталовложением. Я мог бы заняться его подготовкой в своей школе, а потом для вас выставить его на арену.

— Вы проявляете большое великодушие, но я не могу воспользоваться им. Мой муж ни за что не разрешил бы принять такой ценный подарок.

— Ему не обязательно знать. Пусть это останется между нами, — сказал Голтан и подошел ближе ко мне.

Я отступила назад.

— Вы думаете, что я стану обманывать мужа?

В его оценивающем взгляде промелькнула лукавая усмешка.

— Я знаю, вы никогда этого не делали.

— Простите?

— Я знаю, вы никогда этого не делали, — повторил Голтан.

— Откуда вам известно?

— Я счел себя обязанным выяснить это.

Почему я не рассердилась? Наоборот, я испытала удовольствие, что он интересуется мной.

— На вас работают хорошие осведомители, — наконец сказала я.

Отойдя от группы зевак, я направилась к конюшне, первой вошла в большое каменное здание и огляделась по сторонам. Ко мне подошел старший конюх — коренастый и краснощекий.

— Что желает госпожа? У нас хороший выбор верховых лошадей для женщин. — Он показал на гнедую кобылицу: — Она спокойная, как овечка.

— Я возьму ее, когда захочу покататься на овечке...

— Это хорошая скаковая лошадь, — сказал Голтан. — Я знаю ее владельца.

— Вы держите здесь лошадей? — спросила я его.

— Да.

— У господина лучшие лошади, — вмешался конюх, — но самые, что называется, горячие.

— Могу я взглянуть на них?

Голтан кивнул конюху, и он повел нас к стойлам.

— Это все ваши? — спросила я Голтана, который не отходил от меня ни на шаг.

— Да, из тех, что я держу в Риме.

Я переводила взгляд с одной лошади на другую.

— Я бы хотела поездить вот на нем. — Я показала на крупного жеребца черной масти с белой звездой на лбу. Он напомнил мне моего коня, на котором я в детстве училась верховой езде.

Конюх решительно покачал головой.

— Но я хочу, — настаивала я.

— Возьмите лучше ту чалую, что у входа, — сказал Голтан, тронув меня за руку.

— Вы не разрешаете мне выбрать лошадь, какую я хочу?

— Жеребец очень опасен. Оседлайте чалую и жеребца, — распорядился он и, держа меня за руку, повел к выходу.

Вскоре конюхи вывели во двор двух лошадей. Голтан погладил чалую по голове и сказал:

— Это хорошая лошадь, очень резвая. Она вам понравится.

— А почему бы вам не поехать на ней? — предложила я.

— Я не против, но Посейдону нужно размяться. Молодые конюхи боятся работать с ним.

Я посмотрела на жеребца, спокойно стоявшего рядом со мной:

— Он красивый.

Голтан нахмурился:

— Он не согласится. Кроме меня, на нем никто не ездил.

Я погладила Посейдона по морде. Он посмотрел на меня, но не шелохнулся.

— Подсади меня, — сказала я конюху.

Конюх — совсем еще мальчишка — стоял в нерешительности. Видя его замешательство, я пододвинула ногой подставку для посадки на лошадь, подобрала подол, ухватилась за седло и вскочила на Посейдона. Взяв поводья обеими руками, я почувствовала огромную силу животного. Когда я слегка ударила Посейдона пятками по бокам, то заметила, что мальчишка-конюх смотрит на мои голые ноги.

— Стойте! — закричал Голтан. — Я не могу разрешить этого.

— Он мне кажется вполне спокойным.

Не успела я произнести эти слова, как Посейдон рванул с места, грациозно пошел рысью и, убыстряя ход, понесся на волю. Голтан рванулся вперед и попытался схватить жеребца под уздцы, но он высоко задрал морду. Конюх тоже отскочил назад. Всадники, выполнявшие упражнения на площадке, умчались кто куда.

О всемогущая Исида! Что мне делать? Я сжала жеребца ногами, как когда-то учил меня отец, и ослабила поводья. Посейдон помчался галопом, быстро пересек плац и понесся в поле. Он перепрыгивал одну изгородь за другой, а мне ничего не оставалось, как наклониться вперед и крепко держаться за поводья. От этой быстрой скачки у меня захватывало дух, и я то и дело взвизгивала. Когда мы вылетели на дорогу, тянувшуюся по берегу Тибра, Посейдон припустил во весь опор.

Я забыла, какое чувство свободы и какой восторг я испытывала, когда подо мной была могучая лошадь. Сейчас я припала к шее Посейдона и вцепилась в его гриву. Мои волосы растрепались на ветру. Постепенно до моего слуха стал доноситься приближавшийся топот копыт. Оглянувшись через плечо, я увидела, что Голтан догоняет меня. Я опустила подол палы, пытаясь прикрыть колени.

— Что же вы не сказали, что умеете так хорошо ездить верхом? — прокричал он, поравнявшись со мной.

— А что же вы не спросили? — крикнула я в ответ.

— Вы можете преподнести еще какие-нибудь сюрпризы?

Я улыбнулась, впервые за многие годы почувствовав себя свободной.

— Очень может быть.

— Где ты была?

Я вздрогнула от неожиданности и из мира грез вернулась в реальный мир, когда чья-то рука отдернула занавески паланкина. Передо мной возникло лицо Пилата. Казалось, что от пристального взгляда его голубых глаз ничто не может ускользнуть.

— А тебе не все равно? — холодно спросила я, хотя мое сердце яростно билось, когда он подал мне руку.

— Ты отсутствовала почти целый день, — сказал он, помогая мне выйти из паланкина.

— Неужели? — Я сделала удивленный вид и пожала плечами. — Да будет тебе известно, я каталась на лошади.

— Обычно мы ездили верхом вместе, — напомнил он и повернулся к Рахили, последовавшей за нами, когда мы вошли в дом. — А тебе понравилось?

Я ответила вместо нее:

— Рахиль не ездит верхом.

— В следующий раз возьми моего конюха. Я не хочу, чтобы ты ездила одна.

— Чепуха! Я выросла на лошади. — Я заставила себя смотреть ему в глаза. — Почему ты ждал меня?

— У меня есть новости. Хорошие новости. Я купил виллу в Геркулануме.

— В Геркулануме? Ты ничего не говорил, что собираешься... — Я осеклась, вспомнив.

— Ты же сама предложила подыскать место на берегу моря. И Геркуланум тебе больше пришелся по душе, чем Помпеи. Ты сказала, он не такой шумный и больше подходит для отдыха. Я думал, тебе понравится.

Я постаралась взять себя в руки.

— Ну конечно, понравится. Провести осень в Геркулануме — одно удовольствие. Или зиму. Давай поедем туда зимой. Может быть, и Апиката с Сеяном составят нам компанию.

— Не могу понять, Клавдия. — Пилат повернулся ко мне, когда мы вошли в атриум. — Ты мечтала выбраться из Рима. Я согласен с тобой. Здесь просто невозможно жить. Разве что весной. И дети умирают от всяких болезней. Зачем подвергать риску здоровье Марцеллы?

— Марцелла, — повторила я, и мое сердце растаяло. О чем я думала? Я сошла с ума? Провести лето на море — это пойдет всем нам на пользу.

— Я все устрою, — сказал Пилат. — Через неделю в это время мы будем уже в пути.

Кивнув мне, он направился в таблинум.

Когда тяжелая дверь закрылась за ним, я чуть не плача сказала Рахили:

— Как я могу сейчас уехать?

— Это лучшее, что вы можете сделать, — с серьезным видом произнесла она.

— Да как ты смеешь такое говорить?

— Ваш муж ничего не упускает из виду. У него возникли какие-то подозрения. Пусть я не права, но вы должны ехать.

— Но я ничего не сделала, — возразила я.

— Вот и прекрасно. Вы же знаете, какой опасности подвергаете себя. Он мог бы убить вас и по закону был бы прав. И ему не нужны какие-либо доказательства.

— Я только один раз увижусь с Голтаном, всего лишь раз. Одна. Пилат никогда не узнает.

Вход с колоннами в ресторан, принадлежащий Голтану, показался мне впечатляющим, притом что я едва успела его разглядеть. Как только я вышла из нанятого паланкина, из дверей выбежал раб и быстро провел меня внутрь через боковую дверь. Он поклонился, будто я была сама императрица.

— Господин ждет вас наверху, — сказал он.

— Ждет'меня? Как это так?

Раб пожал плечами:

— Хозяин сказал: когда появится госпожа, проводи ее ко мне.

— Не может быть.

 Как подсказывал мой внутренний голос, лучше бы вернуться, но вместо этого вслед за рабом я вошла в переднюю, откуда вела лестница наверх — темная, с узкими ступеньками и крутая. Я поднялась на несколько ступенек и остановилась. Зачем я рискую своей жизнью ради человека, воспринимающего мой приход как нечто само собой разумеющееся? Я стояла истуканом, держась рукой за перила. «Немедленно уходи!» Я быстро повернулась и стала спускаться.

— Клавдия!

Я оглянулась назад через плечо. Голтан стоял наверху на лестничной площадке. Не успела я и глазом моргнуть, как он очутился рядом со мной.

— Так и есть — вы пришли! — воскликнул он и взял мою руку. Теплота его прикосновения разлилась по моему телу.

— Вроде как вы меня ждали?

— Не ждал, я мечтал, что вы придете. — Он взял меня под руку, и мы, поднявшись по лестнице, оказались, к удивлению, в просторных апартаментах. Пока я осматривалась, Голтан снял с меня палу и отдал ее рабу.

— Принеси вина, оливок и сыра, — приказал он ему.

Прямо перед нами находился атриум, открытый небесам, а справа таблиум. Я увидела стол, заваленный свитками, за ним балкон, откуда открывался вид на район Субура и возвышавшиеся за ним холмы.

— Здесь вы работаете?

— И здесь тоже.

— Все это производит впечатление.

Я почувствовала, как он напрягся.

— А вы, наверное, думали, что я даже не умею читать.

— Нуда. Ведь вас привезли сюда как раба еще совсем молодым.

Он приосанился с гордым видом.

— Клавдия, я родился свободным человеком. Мой отец—князь. Моим образованием занимались лучшие наставники. Меня обучали греческому и латыни, учили владеть мечом. Жизнь была прекрасна, пока не пришли римляне.

— Извините, я просто хотела сказать...

— Позвольте, я покажу вам мою обитель.

Он пригласил меня пройти за ним. У меня захватило дух от того, что я увидела. Стены от пола до потолка были облицованы металлическими пластинами, отполированными до такой степени, что в них отражалось каждое наше движение. На окнах висели алые занавески, вышитые золотом, гармонировавшие с обивкой кушетки и пуфа. Алые ковры на черном мраморном полу заглушали наши шаги. На потолке я увидела изображение улыбающегося божества, мне не знакомого, в окружении обнаженных полногрудых и пышных дев в нескромных позах. Я почувствовала атмосферу грубого телесного сладострастия, царившую в комнате.

Присев на край кушетки, я представила женщин, возлежавших здесь. Я выпила несколько глотков вина, потом еще немного и подумала, смогла бы я быть такой, как эти беззаботные и беззастенчивые создания.

— Много лет назад я слышал о том, какое предсказание вы сделали, — сказал Голтан, притянув меня к себе на кушетке.

— Насчет вас? — улыбнулась я, слегка подняв подбородок. — Я сама поразилась больше, чем кто-либо еще.

Некоторое время мы лежали так и смотрели на божества, веселившиеся над нами.

— Вы знаете, о чем думают люди? — спросил Голтан. — Вы можете читать чужие мысли?

— Я могу прочитать ваши в данную минуту. Для этого не надо никакого ясновидения.

Он энергично подался вперед.

— А что привело вас сюда — ваша проницательность?

Он казался таким молодым, когда его лицо озаряла улыбка. В нем я находила черты запомнившегося мне юноши.

— Я не прибегала к ее помощи.

Голтан многозначительно смотрел на меня.

— Значит, из своей проницательности вы извлекаете пользу?

Я покачала головой:

— Мне не все бывает понятно... Но до меня начинает что-то доходить, когда я оказываюсь в гармонии с Исидой.

— Она говорит с вами?

— Не словами. Я ощущаю ее, если мне удается отключить речевую часть сознания. Иногда я чувствую. Не смейтесь — я как-то пыталась объяснить это Пилату, и он начал смеяться надо мной.

— Я бы никогда не стал смеяться над вами. — Голтан ближе придвинулся ко мне. — И как же вы чувствуете?

— Как Ариадна.

— Кто? — Он слегка нахмурил брови.

— Критская царевна, полюбившая одного из героев. — Я посмотрела на него: — Вы немного похожи на него.

— Что же произошло с ними? Они прожили счастливо всю жизнь и умерли в один день?

— Она спасла его, и себя тоже, дав ему клубок серебряных ниток. Она помогла ему выбраться из лабиринта. Иногда мне кажется, что меня ведет такая же нить, но часто я забываю держаться за нее. — Я засмеялась, снова покачав головой. — Все это так глупо.

— Вовсе нет. Я не слышал истории про нить Ариадны. Со мной ничего подобного не происходило, но на арене я — Марс.

— Когда вошла, я заметила святилище в атриуме.

— У нас в Дакии другие боги. В детстве я молился Водану и Фрее. Много ли было от этого толку, когда пришли римские легионы, убили моего отца, а меня забрали в рабство? Потом, когда меня привезли сюда, я стал гладиатором и поклонялся Марсу. Чем один бог лучше другого?

— Вы молитесь Марсу, перед тем как выйти на арену?

— Молиться ему? Марс — это сила, а не существо. Иногда я побеждаю благодаря своему мастерству, иногда прибегая к хитрости или используя ловкий прием, но чаще всего я побеждаю потому, что Марс — у меня в крови. Вы понимаете меня?

Я кивнула, вспомнив, как Голтан держался на арене. Меня притягивала в нем эта необузданная сила. Он не сводил с меня глаз, на его губах блуждала улыбка. Я отвернулась и увидела свое отражение в зеркальных стенах. Сколько женщин видели свое изображение, многократно умноженное полированной поверхностью? Какое это имеет значение? Мне представился случай. Только один раз, только сейчас.

Голтан протянул ко мне руки, обхватил меня за талию и привлек к себе. В его ласковых словах звучали грубоватые нотки, но это ничуть не смутило меня, и своим ртом я искала его губы. Сначала он нежно держал меня в своих объятиях, а потом от его горячих и страстных поцелуев огонь побежал по моим венам, и он еще крепче прижал меня к себе. Мои руки, будто не подвластные мне, двигались по его упругому, мускулистому телу, ища застежку туники. Моя смелость вызвала у него улыбку. Он слегка отодвинулся назад и ослабил хитон на моем плече. Его губы следовали за краем шелковой ткани, скользившей все ниже и ниже по моему телу, по мере того как обнажалась моя грудь, живот и бедра. Я почувствовала, как изогнулась дугой навстречу его губам и закричала от удовольствия, а когда его лицо снова поравнялось с моим, оно было серьезным.

— Моя милая Клавдия, — прошептал он, едва касаясь в поцелуе моих глаз, щек, будто я была самым хрупким созданием в мире. Горячая сладость разлилась по всему телу, когда он медленно и осторожно вошел в меня. Я прильнула к нему, и все преграды между нами перестали существовать.

Я потеряла ощущение времени. Потом я лежала, наслаждаясь тяжестью его тела.

— Не двигайся, — прошептала я, когда он попытался приподняться.

— Я раздавлю тебя.

— Ну и пусть, мне так нравится.

Мы негромко смеялись, глядя друг на друга. Голтан нежно целовал меня. Я уткнулась ему в шею, и мы еще долго лежали в тишине, нарушаемой только словами любви. Неужели между людьми может быть такая близость?

Прошло, наверное, много времени, прежде чем я высвободилась из его объятий и поднялась с кушетки. И, посмотрев на мужчину, ставшего не только моим любовником, но и понявшего мои самые глубокие чувства, я заставила себя сказать:

— Я никогда не смогу сделать это снова.

Голтан встал передо мной и взял меня за плечи.

— Я знаю, — негромко произнес он.

Глава 26Мой выбор

— Поторопись. Они уже ждут, — нетерпеливо сказал Пилат, стоя в сводчатом проходе. Я в это время крутилась перед зеркалом. Пилат окинул меня взглядом: — Тебе очень идет красное, дорогая. Почему ты не носишь этот цвет чаще?

Зачем я вообще надела красное платье? Зачем я опять изображаю идеальную жену, когда мне ничего не хочется, кроме как лечь на кушетку и перебирать в памяти все, что произошло днем? Вместо этого я должна отправляться неизвестно куда, где мне придется через силу улыбаться, смеяться и вести беседы, будто в моей жизни ничего не изменилось. Почему я не сослалась на головную боль?

Шанс упущен. Паланкин Сеяна и Апикаты уже стоял у входа. Я вышла за Пилатом из дома и изумилась, увидев при свете факелов балдахин с пурпурными и золотистыми полосками.

— Что вы скажете?—Апиката отодвинула шелковые занавески и радостно помахала мне рукой. — Согласитесь, таких шикарных паланкинов вам, наверное, еще не доводилось видеть.

Действительно, это был самый большой паланкин. Четырнадцать носильщиков, по семь с каждой стороны, стояли в положении «смирно», ожидая, когда мы займем места рядом с их господином и госпожой.

— Очень впечатляет, — сказал Пилат Сеяну, раздвинувшему занавески и помахавшему рукой в знак приветствия.

— Садитесь и посмотрите, как здесь внутри, — не унималась Апиката. — По-моему, здесь великолепно.

Подбежал один из носильщиков и положил на землю перед входом шелковый коврик. Я поднялась в паланкин, следом за мной Пилат. Внутри могли бы разместиться человек восемь. Рядом с полулежавшими на подушках Сеяном и Апикатой сидела рабыня, готовая подать им вино и засахаренные фрукты. Я заметши полки для свитков, игр и музыкальных инструментов.

— Нам доставили его сегодня утром. Это подарок Тиберия, — сказал Сеян. — Что вы скажете? — спросил он у меня.

— Я действительно никогда не видела ничего подобного, — заверила я его.

Носильщики подняли паланкин на плечи и стали спускаться вниз по склону холма.

— А у нас сюрприз, — объявила Апиката. — Особенно для Клавдии. — Ее лицо выражало простодушие, но в предчувствии чего-то дурного у меня по спине пробежала легкая дрожь. Я протянула руку, чтобы отодвинуть занавеску, но Апиката остановила меня: — Состойте, постойте. Мы скоро будем на месте.

Я взяла предложенный мне бокал вина и показала жестом, что вино не нужно разбавлять водой. Я выпила больше, чем обычно, стараясь понять причину своей тревоги. Конечно, у Апикаты благие намерения, что бы она там ни задумала. Возможно, этой прогулкой она хочет сгладить чувство сожаления по поводу того, чего уже не вернешь.

— Сначала я подумал: не иначе как мы направляемся на рынок на форуме, но последний поворот сбил меня с толку, — сказал Пилат.

— Потерпите, сейчас все узнаете, — успокоил его Сеян.

Таинственность происходившего начинала выводить меня из терпения.

— Мы направляемся туда, где я уже была? — спросила я.

— Едва ли, хотя, я уверен, вы хотели пойти туда.

— Наверное, это рынок животных? Я слышала, что детенышей гепардов можно научить...

— Нет, Клавдия, вам придется еще немного подождать.—Апиката интригующе подмигнула мне.

Городской шум стал громче, шаг носильщиков замедлился. Из большого серебряного кувшина выплескивалась вода в такт их движения. Я быстро осушила свой бокал, чтобы не пролить вино себе на платье. То и дело слышались выкрики телохранителей Сеяна: «Прочь с дороги! Прочь с дороги!»

Где мы? Я ничего не могла понять. Еще один поворот, и носильщики пошли совсем медленно. На улицах, наверное, не протолкнуться. Наконец мы остановились.

Паланкин осторожно поставили на землю, и один из рабов раздвинул занавески. Сначала из него вышли Сеян и Пилат, а вслед за ними Апиката. Если бы Пилат не подал мне руки и не подхватил меня, я бы упала. Как в кошмарном сне перед собой я увидела ресторан Голтана. И что же, вот так на руках у своего мужа я должна предстать перед ним?

— Наконец мы и на месте, — с торжествующим видом сказала Апиката. — Вы наверняка слышали о «Мече и трезубце». Все о нем только и говорят.

Я внимательно посмотрела на нее. Неужели Апиката что-то знает? По выражению искреннего простодушия на ее лице мне стало ясно, что она довольна своим выбором. Это — случайное совпадение?

Встретил нас раб, сегодня днем провожавший меня в дом. Всемогущая Исида, а вдруг он сейчас каким-нибудь словом или жестом выдаст меня? Мое сердце бешено колотилось, но профессиональный навык не изменил этому человеку, когда он, широко улыбаясь, переводил взгляд с одного из нас на другого. Низко кланяясь, он пригласил нас войти. На сей раз через главный вход.

Сначала мы оказались в вестибюле, а потом прошли в просторный банкетный зал. Воздух был насыщен ароматом духов, запахом пряностей, выделанной кожи и пота. Я едва могла дышать. В освещенном факелами зале не нашлось ни одной свободной кушетки, на некоторых из них располагались по четыре человека.

— Давайте уйдем отсюда, — предложила я. — Здесь негде приткнуться.

— Для таких почетных гостей у нас всегда найдется место.

С важным видом раб отодвинул темно-красную занавеску. За ней на некотором возвышении находился отдельный кабинет с двумя широкими кушетками по обеим сторонам низкого стола, обитого медью. С противоположной стороны за задернутыми драпировками скрывался сводчатый проход, по которому гости могли незаметно выходить и входить. Из этого уединенного кабинета, если отодвинуть занавеску, открывался вид в зал, где выступали четыре светлокожие танцовщицы с золотистыми волосами. Весь их наряд состоял из поясов, усыпанных рубинами. На стене позади сцены на виду у всех висел рубис — больших размеров деревянный меч, которым традиционно награждался гладиатор, получивший свободу.

Я взяла Пилата под руку, когда мы входили в предназначавшийся для нас изолированный кабинет, и улыбнулась Сеяну — как я надеялась, с восторгом.

— Какая замечательная идея!

— Мы думали, вам будет приятно посетить берлогу вашего кумира.

— Кумира?

— Вы в некотором роде открыли Голтана. Кроме того, я прилично заработал, когда он в последний раз одержал победу. Так почему бы здесь чуточку не потратиться?

— Господин весьма добр. — Массивная фигура Голтана появилась в проходе за кабинетом. — Для меня большая честь принимать таких высоких гостей.

Мне было страшно взглянуть на него, но я заставила себя. Я увидела улыбающееся лицо. На миг наши глаза встретились. Затем он сделал шаг назад, чтобы пропустить раба, который принес на серебряном подносе большую бутыль вина и четыре бокала.

— Я надеюсь, вам понравится это вино. Оно высшего качества.

Голтан сам разлил вино и подал бокалы сначала Апикате, а потом мне. На мгновение наши пальцы соприкоснулись. Я старалась изо всех сил унять дрожь в руке.

Пилат отпил немного вина:

— Прекрасное фалернское.

— Его делают на моих виноградниках в Стабиях.

— В Стабиях? — Пилат посмотрел на Голтана. — Какое совпадение! Мы с женой отправляемся в те места через три дня. Мы уже...

— Извини, друг мой, — перебил его Сеян. — У Тиберия, кажется, несколько иные планы насчет тебя, насчет нас обоих. Я еще не говорил тебе. Он хочет...

Сеян понизил голос. Перед моими глазами стоял только Голтан, он смотрел на меня пылким взором. Я затрепетала всем телом. «Будь осторожна, держи себя в руках». Я вновь сосредоточила внимание на разговоре.

— Мне очень жаль нарушать ваши планы, — сказал Сеян. Он встал со своей кушетки и сел рядом со мной. Взяв мою руку, он стал легкими движениями поглаживать ее. — Вы не будете возражать, если я на некоторое время украду вашего мужа?

— Как? Он опять куда-то должен ехать? — с досадой в голосе произнесла я, хотя вовсе не испытывала этого чувства. Пилат не спускал с меня своих голубых глаз.

— Тиберий посылает нас в Сиракузы, — продолжал Сеян. — Всего лишь на месяц, а потом Пилат вернется к вам в Геркуланум. Я убедился, что разлука укрепляет любовь. — И, обращаясь к Голтану, он спросил: — А ты как считаешь?

— Рахиль, подойди сюда, — позвала я, склонившись над моей спящей дочерью. — Мне нужна твоя помощь.

Мы стояли у детской кроватки и смотрели на Марцеллу. Как такая крошка могла быть столь бесценной? Эта мысль не раз возникала в моем сознании.

— Она красивая, — сказала Рахиль и поправила ее одеяло.

— Она для меня дороже всего на свете.

— Неудивительно. И какая женщина станет рисковать тем, что для нее дороже всего на свете?

Мы встречались днем два или три раза в неделю.

Голтан предложил простой план. Оставляя Марцеллу на попечение кормилицы, я выходила из дома в обычной одежде. Потом на моем паланкине меня доставляли до какого-нибудь трактира, где уже ждала Рахиль. Она переодевалась в мое платье, надевала темный парик цвета моих волос и выходила через переднюю дверь. А я в простом одеянии выходила из трактира через другую дверь, нанимала паланкин или шла пешком до дома, который в тот день снимал Голтан для нашей встречи.

Один раз я надела грубую коричневую тунику и спрятала волосы под шапку, какую носили вольноотпущенники. В другой раз я облачилась в тяжелую тогу, накинув на голову край с пурпурной каймой. Оставшись наедине, когда наши страхи были уже позади, мы смеялись над моим маскарадом. Голтан поворачивал меня из стороны в сторону, а я подражала речи и манерам тех, чей облик принимала.

— Я нравлюсь тебе блондинкой? — спросила я Голтана. Мою голову украшали роскошные кудряшки золотистых волос.

— Ты мне нравишься такой, какая есть.

Я повернулась и посмотрела, что заказал Голтан нам на обед. В центре стола, накрытом белой скатертью, стоял букет роз светлого, желтовато-оранжевого оттенка. Нам подали устриц в раковине, густой ячменный суп, политый сверху медом, лук-порей с цикорием-эндивием, фаршированного фазана и клубнику со свежими сливками.

— Вот так чудо! Как раз то, что я люблю! — воскликнула я, обняв его. — Откуда ты это знаешь?

В тот день Голтан снял небольшую, но светлую и уютную квартиру. Я запыхалась, поднимаясь по многочисленным ступеням, но когда дошла до верха, то увидела Голтана, дожидавшегося меня на небольшом балконе. Весь Рим раскинулся перед нами, и мы чувствовали себя властелинами мира.

Мы наслаждались вкусной едой и великолепным вином, упивались друг другом, разговаривали и смеялись. Я и не заметила, как солнце стало клониться к закату.

Постепенно подкрались сумерки, стало темно, но не настолько, чтобы зажигать факелы. Наша идиллия должна опять закончиться. Я приподнялась на локте, все еще лежа на кушетке.

— Прошлый раз, когда ты не пришла, я подумал, что Пилат вернулся раньше, и ты не смогла уйти из дома.

Я снова легла рядом с ним и поцеловала его в губы.

— Он мог бы убить тебя, — сказал Голтан.

— Если бы осмелился. Скорее всего он бы прогнал меня, запретил видеться с дочерью. — Мой голос дрогнул. — Я бы этого не вынесла. Я немного помолчала. — К твоему сведению: в Рим вернулась Ливия. Вчера я видела ее в театре. Она уставилась на меня своими зелеными глазами. Мне стало страшно. Ливия способна на все, что угодно.

— У тебя нет никакого друга семьи, который мог бы заступиться за тебя?

— Нет, никого. В живых никого не осталось.

— А твоя божественная покровительница — Исида? Ты могла бы у нее попросить убежища?

— Ты мечтаешь об этом? — подколола я его. — Ты хочешь, чтобы я стала отшельницей?

— Это лучше, чем жить с Пилатом, — признался он.

— После того как Тиберий сжег храм Исиды, об убежище не может быть и речи. Мне некуда деться, даже не к кому обратиться за советом.

Голтан прижал меня к себе, а потом оттолкнул.

— Я должен буду уехать отсюда как можно дальше, чтобы не подвергаться искушению. — Он встал с кушетки и взял свою тунику. — Парфяне собираются устроить гладиаторские бои.

— Как же так? — Меня охватил ужас. — Мне казалось, ты навсегда покончил с этим.

— Ты знаешь, что произойдет, если я останусь в Риме. Долго ли нам еще придется таиться? Я бессилен перед желанием быть с тобой. И в то же время я не могу допустить, чтобы ты продолжала подвергать себя такому риску.

Я молча смотрела на него. У меня возникло ощущение, словно солнце закатилось навечно и я обречена жить во мраке всю оставшуюся жизнь.

— В отсутствие Пилата мы особенно не беспокоились, — призналась я. — Нам до последнего времени очень везло, но скоро везению придет конец. Мне сказали сегодня утром, что Пилат и Сеян вроде бы выплывают из Сицилии на следующей неделе. Мне нужно будет встречать мужа на нашей вилле в Геркулануме.

— Так это недалеко от моего жилища. Не иначе как боги искушают нас.

Голтан подал мне руку и помог встать с кушетки.

— В Риме свирепствует эпидемия. Я беспокоюсь о Марцелле. Пилат постоянно говорит, что ей будет полезен морской воздух.

— Ни в коем случае не возражай ему, но сначала мы должны увидеться. До его возвращения проведем несколько дней вместе.

— Несколько дней? Да ты с ума сошел!

— Тогда одну ночь.

— О чем ты говоришь!

— Моя вилла на окраине Стабий. Говорят, сирены заманили туда Одиссея. Тебе представляется случай заманить меня. Ты хочешь?

— Как ты можешь спрашивать? — Я с грустью покачала головой. — Но ты же знаешь, что это невозможно.

— Ничего нет невозможного. Отправь Марцеллу с Рахилью в Геркуланум. Они будут под надежной защитой. Я повсюду расставлю своих лучших людей. Задержись здесь, сошлись на неотложные дела в Риме, скажи, что тебе нужно закрыть дом или что тебя пригласили важные особы. У женщин всегда найдутся подобные отговорки. Придумай что-нибудь.

— Ну, ты точно свихнулся.

— Клавдия, это последний шанс провести ночь вместе. Осенью ты вернешься в Рим, но меня уже не будет.

Слезы заволокли глаза, когда до меня дошло, что он задумал.

— Зачем рисковать жизнью на арене, если у тебя есть все, о чем можно только мечтать?

— Ты говоришь — все? Это «все» — ничто без тебя.

Вереница мыслей пронеслась в голове. «Торопись жить», — вспомнила я слова сестры. Какую цену она заплатила! Готова ли я рисковать жизнью ради любви? Я посмотрела на Голтана и поняла, какой будет ответ на этот вопрос. Сейчас он в лучшей форме, но в каждом крупном городе найдется десятка два гладиаторов, полных решимости одолеть его, утвердиться самим, убив чемпиона. Одна ошибка, один неверный шаг — и...

— Скажи, — я понизила голос почти до шепота, — что бы ты сделал для меня за эту одну ночь?

— Все, что угодно, — сказал он, обняв меня. — Все, что ты прикажешь.

Глава 27Последнее свидание

Ночь выдалась жаркой. На мне была только широкая белая туника с глубокими разрезами на вороте и на рукавах. Наклонившись вперед к самой гриве, я пустила коня во весь опор. Далеко внизу вдоль берега, насколько хватало глаз, протянулась вереница вилл, огни которых сверкали как дорогое ожерелье.

Я намеренно выбрала ненаезженную горную тропу, идущую в стороне от главной дороги, чтобы не попадаться кому-либо на глаза, но даже здесь мне иногда приходилось прятаться за скалами или среди деревьев, когда я замечала ехавших навстречу путников. Как знать, что это за люди. Крестьянки редко отправлялись куда-либо в одиночку, а тут я одна, да еще на красивом скакуне.

Из-за кустов вышел человек и, преградив мне дорогу, схватил за поводья, но я ударила коня пятками по бокам. Он рванулся вперед, и человек выпустил поводья и отстал. Дрожа от страха, я продолжала подгонять коня. Дом Голтана уже недалеко, скоро мы будем вместе.

Вылетев на полном скаку из-за деревьев, я посмотрела на огни, разбросанные по побережью. Стабии! Пора сворачивать вниз к морю. Я отпустила поводья, и конь стал сам осторожно спускаться вниз на мощеную дорогу, повторявшую изгибы откоса — один крутой поворот за другим. Полная луна низко висела над морем. Конь сделал последний поворот, и вот наконец передо мной возникли очертания большой виллы Голтана. В отличие от других домов, которые мне доводилось видеть на взморье, она напоминала крепость, возвышавшуюся на утесе. Когда я приблизилась к высокой терракотовой стене, ворота открылись, и из них вышли рабы с факелами. Они сопровождали меня и освещали путь, пока я ехала на коне через благоухающий сад, мимо статуй, фонтанов, по мозаичной террасе с изображением выныривающих из воды дельфинов.

Голтан выбежал мне навстречу с сияющей улыбкой. Страх окончательно прошел, когда он помог мне слезть с коня и на руках понес в дом. От близости и запаха его тела у меня немного закружилась голова.

— Дорогая моя, ты — отчаянная глупышка, — прошептал он мне на ухо. — Видел ли тебя кто-нибудь?

— Какое это имеет значение? Теперь я здесь.

Дав какие-то распоряжения слуге — какие именно, я не слышала, — Голтан повернулся ко мне и снова улыбнулся:

— Я кое-что приготовил для тебя.

Я крепче прижалась к нему, как всегда, успокаиваемая его хрипловатым голосом. Он опустил меня, взял за руку и повел по галерее с яркими фресками на белых мраморных стенах. В конце ее распахнул дверь в комнату, и я застыла в изумлении.

— Тебе нравится? — спросил Голтан.

На стене передо мной я увидела громадную фреску — классическое изображение Венеры, выходящей из морской пены, только у нее были мои большие серые глаза и кудрявые волосы.

— Ты говорила, она — твой предок, — улыбнулся Голтан.

— Семейная легенда, в которую я никогда не верила.

Голтан посмотрел на меня с серьезным выражением лица.

— А ты поверь. — Он обнял меня за талию.

Я восхитилась общим убранством комнаты. Мириады огней от висевших под потолком ламп отражались в крупных шлифованных лунных камнях, вставленных в стену. Их сияние походило на мираж. Тонкие занавески цвета морской пены гармонировали с шелковыми подушками голубовато-зеленого оттенка. Я посмотрела на Голтана:

— Все замечательно: обстановка, мои любимые цвета. Как тебе это удалось?

Голтан расплылся в довольной улыбке:

— Только сегодня днем я все закончил здесь со своими людьми.

— Ну а как ты угадал мой вкус?

— Ты разве не видела художника в моем ресторане?

От счастья у меня потекли слезы. В этой великолепной комнате я бы забавлялась игрой, воображая хоть на какое-то время, что мы женаты. Не доверяя свои мысли словам, я взяла руку Голтана и поцеловала загрубевший шрам на его ладони. Мой взгляд упал на фреску над кроватью. В памяти всплыл еще один классический сюжет. Венера и Марс, опутанные золотой сетью, пойманные ревнивым мужем богини и представленные всем богам в момент греховной связи. Но Пилат ни о чем не догадывался. Я задержалась на один день под предлогом того, что должна проследить, как идет ремонт нашей кухни. Конечно, Пилату, увлеченному какой-нибудь новой любовницей, было не до меня.

Голтан обнял меня за плечи.

— Ванна тоже готова, — сказал он.

После долгой и быстрой верховой езды я чувствовала запах лошадиного пота, исходивший от меня. Мы вошли в соседнюю комнату, где над круглой ванной поднимался пар. Я сгорала от нетерпения смыть с себя дорожную грязь.

Голтан подошел к мраморному столику, на нем стояли серебряный кувшин и бокалы.

— Ты выпьешь вина?

Я кивнула. После продолжительной езды у меня пересохло в горле. Я смотрела, как большими руками он умело налил одинаковые порции красного вина и холодную воду в два переливавшихся радужным светом бокала. Он протянул мне один из них.

— А медовое пирожное? — спросил он и пододвинул ко мне блюдо.

Я покачала головой, расстегнув заколки, скреплявшие волосы, и они рассыпались по плечам.

— Ты замечательно ухаживаешь. — Я улыбнулась.

— Мне нравится делать тебе приятное.

— Как и я люблю делать приятное тебе.

Он смотрел, как я пью вино. Оно обладало богатым букетом и тонким вкусом, незнакомым мне.

— Такой привкус дает вулканический пепел, содержащийся в почве, — объяснил он, отвечая на немой вопрос.

Я протянула руку и провела пальцем по ямочке на его подбородке.

— Редкое вино — подарок вулкана. Нечто похожее на мою жизнь.

После опустошения — такой ценный подарок. Я потеряла стольких дорогих моему сердцу людей, а сейчас я наслаждаюсь этим ни с чем не сравнимым моментом счастья. Я осушила бокал, поставила его на столик и сбросила тунику.

Голтан упал на колени. Хриплым от волнения голосом он прошептал:

— Не так быстро. Позволь мне сделать это.

Он снял с меня сандалии, и я почувствовала успокаивающее тепло мозаичных плиток под ногами. Я запустила пальцы в густые светлые волосы Голтана. Потом я встала, позволив ему погладить мое тело, и опустилась в ванну. С довольной улыбкой на губах он сбросил одежду и прыгнул вслед за мной, так что вода разбрызгалась по полу.

Над нами возвышался сводчатый потолок. В мерцании золотых светильников казалось, что изображенные на нем дельфины и сирены как живые выныривают из морской пучины. Я посмотрела в янтарные глаза Голтана. Страх и усталость сменились нетерпеливым желанием, более пьянящим, чем любое вино. Мы больше не могли ждать. Не разнимая объятий, скользкие от ароматических масел, мы поднялись из бассейна и упали на кушетку, слившись в единое целое.

Пронзительный крик разорвал тишину. Из соседней комнаты донеслись глухие удары и треск ломаемой мебели. Голтан вскочил с кушетки, его бокал упал на мозаичный пол и разбился. Осколки стекла, разбрызганное вино, похожее на капли крови, на нимфах и сатирах во фривольных позах... Как очумелая, я схватила полотенце и трясущимися руками обмоталась им. Неужели это Пилат?

Я повернулась и увидела группу солдат с мечами наголо. Они расступились и впустили еще одного незваного гостя, точнее, гостью — Ливию,

Она остановилась посередине комнаты — как всегда, с устрашающим видом в одеянии кроваво-красного цвета. Императрица наклонила голову набок, разглядывая меня.

— Клавдия, ты не перестаешь удивлять меня. Подумать только: у такой тихони в любовниках лучший гладиатор империи. А ты, Голтан, — императрица повернулась к нему, — ты, который мог взять любую женщину, что ты нашел в этой серой мышке? Неужели она околдовала тебя? Может быть, ее нужно судить за колдовство и прелюбодеяние?

Голтан сжал кулаки:

— Оставьте мой дом! Немедленно! Стража!

— Бесполезно звать ее. Мои солдаты легко разделались с ними.

У меня упало сердце, когда Голтан угрожающе двинулся к Ливии.

Она только улыбнулась:

— Твоя смелость сослужила тебе неплохую службу. Ты одержал много побед. Даже мой сын восхищается тобой. Будет жаль, если Тиберий разочаруется в тебе. Он весьма изобретательно расправляется с падшими идолами. Совсем недавно он приказал распять жрецов из храма Исиды. Кстати, твоих друзей, Клавдия. — Ливия оценивающим взглядом окинула комнату, уловив своим патрицианским носом запах масел и хорошего вина. — Для раба ты далеко пошел, Голтан. У вас в Дакии все такие? Сильные северные варвары. Но тебе еще и везло.

«Она играет с нами, как львица со своей жертвой», — подумала я, когда Ливия перевела взгляд на меня. С тех пор как я видела ее в последний раз, она остарела, но не стала менее беспощадной.

— К тебе, Клавдия, Фортуна также была благосклонна. — Рукой, испещренной синими венами и увешанной кольцами,

Ливия провела по фигуре Марса, вырезанной из слоновой кости на крышке стола, рядом с которым она стояла. — Судьба пощадила тебя. А твоя прозорливость ничего не подсказывает, что я сделаю?

— Едва ли бы я оказалась здесь, если бы она мне что-нибудь подсказала.

Императрица улыбнулась. Моя откровенность позабавила ее.

— Так, так, так. — В дверях стоял Калигула. Он насмешливо скривил губы, оценив обстановку. Потом повернулся к Ливии и широко улыбнулся. — А я никак не мог взять в толк, куда ты так быстро умчалась, да еще с такой большой охраной? Ты не хочешь предложить мне войти?

Императрица обернулась с царственным видом. Я заметила удивление и раздражение, на мгновение появившиеся на ее лице, когда она взглянула на правнука. Она кивнула, и стража пропустила его в комнату. Он был в доспехах и в шлеме с гребешком из перьев.

— Прошу прощения за вторжение, — проворковал Калигула. — Видеть тебя, Клавдия, — сплошное удовольствие. И особенно в таком виде, как сейчас. В последнее время мы не так часто встречаемся. — Он жестом показал солдату, чтобы ему налили вина. Выпив его с явным наслаждением, он кивнул Голтану: — Замечательное фалернское. Я слышал, у тебя лучшие виноградники на юге Италии. — Он посмотрел из-под тяжелых век снова на меня, остановив взгляд на моих обнаженных бедрах. — Когда я вижу тебя, моя дорогая, в столь фривольном виде, я словно возвращаюсь в наше детство, в те беззаботные дни на берегах Рейна. — Злорадное выражение не скрывало похотливости в его взгляде.

Меня передернуло, когда я представила, как он издевался тогда над беззащитными животными. Встретившись с ним глазами, я не стала скрывать своего отвращения.

Несмотря на это, Калигула продолжал невозмутимо насмехаться надо мной:

— До чего забавно было играть с вами. Вот только жаль Марцеллу. Она была такой милашкой, такой горячей и пылкой. — Его взгляд скользнул по полуобнаженному телу Голтана, едва успевшему обмотать полотенце вокруг талии. — О, вот так сюрприз! Я изнываю от скуки, живя у прабабки, никаких острых впечатлений. А тут такая неожиданность увидеть знаменитость на арене другого сорта.

Голтан неожиданно бросился на Калигулу. Несмотря на свои доспехи и оружие, Калигула не мог справиться с Голтаном. Он взвизгнул, как девчонка, когда Голтан выхватил меч, висевший у него на поясе. Вывернув Калигуле руку за спиной, Голтан прикрывался им как щитом и размахивал мечом перед налетевшей стражей.

— Беги, Клавдия! —крикнул он. — Спасайся!

Я побежала к двери, но дорогу мне преградили солдаты. Один из них схватил меня. Другие с обнаженными мечами кинулись к Голтану. Он их не подпускал к себе. Калигула, пытаясь вырваться, поскользнулся на мокром полу. Дико ругаясь, он встал на ноги, поднял меч и пошел на Голтана.

Когда солдаты окружили его, Калигула закричал:

— Стойте! Он мне нужен живой!

— Как ты смеешь! — выкрикнула я, стараясь вырваться из цепких рук солдата, державшего меня.

— Смею! Он мой.

— Он умрет, когда захочу я, - хладнокровно проговорила Ливия.

— Бабушка! — Калигула скорчил недовольную гримасу. — он принадлежит мне.

Хватит! Мне решать! А теперь все вон! Вы мне надоели за эту ночь. — Ливия повернулась ко мне: — Ну а ты, Клавдия...

Солдат крепче сжал мне руки.

Вот оно, подумала я. Почему-то мне казалось, что законы писаны для других. Сейчас, в решающую минуту, Фортуна оставила меня. Почувствовав холодное лезвие кинжала, приставленного к горлу, я закрыла глаза и напряглась от страха. Я не буду кричать.

— Оденься, Клавдия, — приказала императрица. — Ты пойдешь со мной.  

Глава 28Обитель тайн

Пока мы ехали в течение нескольких часов, Ливия не проронила ни слова. Со связанными руками и ногами я сидела напротив нее в монаршем экипаже и ждала своей участи. Снова и снова перед моим мысленным взором возникал Голтан таким, каким я его видела в последний раз, беспомощный и с кровоточащими ранами. Что они с ним делают сейчас? Да и жив ли он? По настоянию императрицы занавески не открывали, однако я чувствовала, что уже какое-то время мы ехали по открытой местности. Куда нас везут? Какую ужасную смерть Ливия замыслила для меня. Я снова и снова думала о Голтане и Марцелле. Хоть бы обнять их в последний раз.

В какой-то момент карета замедлила ход. Я услышала голоса, но не смогла разобрать слов. Колеса загрохотали по мостовой. До моего слуха донеслись игра флейты, барабанный бой, выкрики торговцев, заунывные голоса нищих. Где-то рядом что-

то жарили на огне, разносились приятные запахи. Сколько времени я не ела? Ливия сидела с закрытыми глазами, ее рот был полуоткрыт. Я стала ерзать на сиденье и плечом слегка отодвинула занавеску. Мы проезжали через рынок, мимо общественных бань, по небольшому форуму. Так мог выглядеть любой римский город. Но какой? Экипаж повернул за угол. Я увидела фонтан и ресторан на открытом воздухе. Я догадалась. Мы с Пилатом отдыхали здесь как-то летом. Ливия привезла меня в Помпеи. Но зачем?

Она открыла глаза.

— Закрой занавеску! — приказала она. — Что вы плететесь? Гоните! — крикнула она, ударив в потолок набалдашником трости. — Ну же!

Лошади понеслись. Прохожие на улице отпрянули в сторону.

Я спросила императрицу:

— Скажите мне хотя бы, что вы сделали с Голтаном?

— Твоего любовника повезли в Рим. Я решила отдать его Калигуле.

— Как вы могли? Он пользуется широкой известностью. Народ будет недоволен.

Ливия засмеялась:

— Разве популярность помогла Германику или твоей дорогой тетушке Агриппине? У людей короткая память, как и у тебя.

— Вы думаете, что вы такая всесильная? Но вам что-то нужно. Я знаю.

В глазах Ливии на мгновение промелькнуло насмешливое выражение.

— Что же это, хотела бы я знать?

— Я сейчас не могу точно сказать, но это связано со мной.

— Какая проницательность! Конечно, мне что-то нужно. Иначе зачем я дала тебе возможность жить, и твоему ребенку тоже. Помни, дорогуша, ты не последняя по своей линии.

О Исида! При чем здесь Марцелла? Я старалась сохранять спокойствие.

Ливия злорадно улыбнулась:

— Я некоторое время наблюдала за тобой, хотела знать, как будет развиваться твой романчик. — Она немного помолчала, будто обдумывая что-то. — Ты полагаешь, что всех обвела вокруг пальца, устраивая комедию с переодеваниями и прячась в любовных гнездышках. Тебе и в голову не приходило, что я... — Она ехидно захихикала. — Вот уж я позабавилась.

— Как вы смели!

— Дорогая моя, я смею все, что в моих интересах. Сейчас твоя очередь.

У меня по спине побежали мурашки.

— О чем вы говорите?

— Ты же такая догадливая. Ну так сообрази. Затем я и привезла тебя сюда.

Карета остановилась. Я была уверена, что Ливия слышит, как бьется мое сердце. Она смотрела на меня испытующим взглядом, как, наверное, смотрит охотник на угодившее в капкан животное.

— Твои амуры с Голтаном не представляли никакого интереса, если бы они не напомнили мне о твоем предсказании, сделанном многие годы назад. Может, это догадка, подумала я сначала, но потом начались всякие толки. И еще твои сновидения... Поговаривают, ты — колдунья.

Я выжидала, чтобы не попасться ей на удочку.

Ливия продолжала:

— Я все имею от жизни, все, что хочу, кроме... — Она замолчала, внимательно глядя на меня.

Я не отвела глаз, вдруг осознав, какая она немощная. Сколько ей лет? Шестьдесят? Шестьдесят пять? Морщины вокруг глаз и рта, дряблая кожа на шее. Ничто не могло скрыть этого. Ну конечно!

— Кроме бессмертия. Вы хотите жить вечно.

— Прекрасно! Но ты ошибаешься, если думаешь, что я хочу дольше жить и иметь такое изможденное тело. Жрецы предсказали мне, что я стану богиней. Разве я не заслуживаю того, чтобы править на небесах рядом с возвеличенным богами Августом?

Я пожала плечами:

— Какое отношение это имеет ко мне?

— У тебя есть дар предвидения.

— Вы преувеличиваете мои способности. Я не могу...

— Неправда, ты можешь, ибо ты сама вот-вот можешь расстаться с жизнью. Может быть, если того пожелает Фортуна, ты вернешься и расскажешь мне об увиденном.

— О нет, всемилостивая богиня!

—Да-да, дорогуша! Молись усердно своей Исиде, ибо тебе предстоит обосноваться в обители тайн. Если ты вынесешь испытания и, что более важно, если сообщишь мне то, чего я жду, твоя дочь останется жива.

Я старалась прямо смотреть в злые глаза императрицы.

— А Голтан?

— Дорогая моя, ты не в таком положении, чтобы торговаться.

— Пусть я умру, и Голтан тоже, но вы ничего не узнаете. Клянусь богиней, которой вы надеетесь стать.

— От скромности ты не умрешь. Впрочем, как и Голтан. Довольно! Выходи!

Раб отдернул занавеску. Ливия кивнула, и он перерезал веревки, а потом грубо вытолкнул меня из кареты. Я посмотрела на императрицу:

— А вы поедете дальше?

— Мне сначала нужно приструнить Калигулу. Этот непослушный мальчишка без разрешения увязался за мной. Я этого не потерплю. Но не думай, что ты улизнешь от меня.

Двое солдат, ехавших за нами, соскочили с лошадей и встали рядом со мной.

— Уведите ее, — приказала Ливия.

Они схватили меня за руки и буквально поволокли к портику. Когда мы поднялись по лестнице, дверь открылась, и из нее вышла женщина.

— Она в вашем распоряжении, — сказала Ливия. — Вы знаете, что делать.

Женщина поклонилась императрице, и карета укатила.

— Я — Порция Проксий, — представилась она. Кольца на ее пальцах казались слишком большими для ее маленьких рук. — Мы ждали вас.

— Это ваш дом? — спросила я, с любопытством глядя на стройную фигуру. — Ливия назвала его обителью тайн. Я слышала, здесь пропадают женщины. — Я замолчала. Дошедшие до меня слухи о странных вещах, происходивших на вилле, никак не вязались с Порцией, хрупкой, в серой, тонкой как паутина столе.

Она отбросила назад темный блестящий локон, слегка тронутый сединой.

— Императрица, должно быть, рассказывала вам о нас. Она — наша патронесса. — Порция широко распахнула дверь, давая мне войти.

Я посмотрела на нее с удивлением:

— Ливия бывает здесь?

— Иногда, когда позволяют государственные дела. Здесь среди нас много ее близких друзей. Кого-то из них вы можете знать. — Она показала рукой на атриум, где молча стояли несколько женщин.

— Наконец Клавдия пожаловала к нам, — объявила Порция. Женщины поприветствовали меня. Их манеры были безукоризненными, тем не менее они устремили на меня любопытные и даже оценивающие взгляды. Я могла похвастаться лишь шапочным знакомством с некоторыми из этих дам, в их числе несколько жен сенаторов и владелица большой оранжереи, где росли редкие растения. Всего лишь за месяц до этого я нанимала у нее рабов-садовников. Что здесь делали эти матроны?

Отдельно в атриуме, в тени листвы сидела одна женщина. Увидев меня, она выронила из рук свиток. Какие красивые глаза! Темно-зеленые, широко посаженные. На мгновение я подумала о сестре. Между ними ничего общего, и все же... Я где-то видела эту женщину. Но где?

Она медленно встала и направилась ко мне, протягивая изящную руку:

— Я — Мириам из Магдалы. Мы встречались в Асклепионе в Пергаме.

— Ну конечно! — Я пошла ей навстречу, взяла ее руку, вспомнив жизнерадостную женщину, которая скрасила мое ужасное существование там.

— Сколько воды утекло с тех пор... Прошло три с лишним года. Чего только не пришлось пережить...

— И мне тоже, — кивнула Мириам.

— Очень жаль, что вы не сможете провести с нами остаток дня за беседой в атриуме, — твердо сказала Порция. — Вы же знаете здешние правила.

— Я ничего не знаю. — Мои страхи усилились, когда я увидела сочувствие в ясном взоре Мириам.

— Мне казалось, императрица... — Порция взяла меня за локоть. — Вы все узнаете в свое время.

Она повела меня из атриума по тенистой галерее. Черные и белые плитки поплыли у меня перед глазами, когда мы проходили таблинум, где помещался бронзовый бюст Ливии.

Порция открыла тяжёлую дверь в конце галереи и придержала ее для меня. Нехотя я вошла внутрь. В комнате, чуть больше тюремной камеры, стояла узкая койка, маленький стол и стул. Единственное украшение — большая статуя Диониса. Как это странно для столь шикарного дома.

— А комнаты для гостей все такие спартанские? — спросила я у Порции. — И могу ли я чего-нибудь перекусить? Уже за полдень, а я со вчерашнего дня ничего не ела.

— К сожалению, ничем не могу помочь. Вы знаете правила.

— Зачем вы твердите одно и то же? Я не знаю никаких правил. И кто вы такая?

— Я отвечаю за исполнение обрядов.

— Каких обрядов? Кто эти женщины?

— Дамы из высшего общества, как и вы, — заверила меня Порция.

— А та рыжеволосая? Мириам. Кто она?

— Какая вы дотошная. Мириам — дама иного сорта. Она — куртизанка.

— Вы знали это и приняли ее?

— Конечно, мы знаем все о наших гостьях. Эта особа высшего полета, вроде как фаворитка вашего мужа. Как ее зовут? Титания?

— Если вы задались целью оскорбить меня...

— Совсем нет. — Порция слегка тронула меня за руку. — Я просто хотела сказать, что таких женщин, как Титания или Мириам, везде принимают с распростертыми объятиями. Они обе богаты, у них хорошие связи, но этим их сходство ограничивается. Титаник» интересуют только влиятельные мужчины. Мириам совсем другая. У нее философский склад ума, она покровительствует искусствам. Ее даже можно назвать одухотворенной.

— Почему же она стала проституткой?

— Какая ерунда! А чем вы отличаетесь от нее? Мириам хотя бы ни от кого не зависит.

— Тогда что она здесь делает? И что здесь делает каждая из вас?

— Все мы, можно сказать, — женщины небедные и имеем природные данные для развития в себе сверхъестественных способностей.

У меня захватило дух. Я едва выдавила из себя:

— А что вы хотите от меня?

Порция сверкнула черными глазами и оглядела меня с ног до головы.

— Сегодня ночью вы станете невестой Диониса.

Я лежала на узкой койке. Передо мной стояла статуя бога. Его красивое лицо заволакивал дым от горевших у ног благовоний. От резкого запаха голова у меня шла кругом.

Дионис — это безудержное буйство. Он вызывает всю гамму переживаний от ужаса до экстаза, подсказал мой внутренний голос. В своем безумстве те, кто поклоняется этому богу, разрывают животных на части. Иногда в исступлении они пожирают друг друга. Неужели мне суждено стать их жертвой? Я вскочила с койки и стала колотить в дверь, собрав все почему-то оставлявшие меня силы. Что со мной? Я услышала приближавшиеся шаги.

— Мы здесь, госпожа, — донесся до меня приглушенный голос. Тут же заскрипел засов, и дверь отворилась. Стоявшие за ней две рабыни низко поклонились мне. Каждая из них держала в руке тирс — прутик с привязанной к нему сосновой шишкой. Я часто видела его изображение на фресках. Кто они — менады, спутницы Диониса?

Одна из них вышла вперед:

— Если будет угодно богине, мы пришли приготовить вас к церемонии.

— Какой еще богине? Какой церемонии? — спросила я, едва ворочая языком.

Порция, возникшая за рабынями, подала знак рукой.

— Сегодня ночью мы будем чествовать вас как Ариадну.

— Ничего не понимаю. — У меня подкосились ноги. Если бы не рабыни, я бы грохнулась на пол. Всю жизнь я гордилась сходством с Ариадной. И вдруг такая жестокая ирония судьбы. Я старалась говорить внятно. — Что вы имеете в виду?

 — Вам не надо ничего понимать, — проворковала Порция. — Достаточно того, что вы — Ариадна и скоро будете вместе со своим небесным возлюбленным. Идемте, моя дорогая.

Звуки кифар наполнили галерею, по которой мы шли. У стен в нишах возвышались золотые светильники в виде разветвленного дерева. Мы оказались в ярко освещенном зале. Я буквально повисла на руках у рабынь, которые подвели меня к мраморной ванне и сняли с меня одежды. Когда я легла в нее, то увидела на потолке изображение улыбающегося Диониса.

Женщины губчатыми перчатками принялись растирать мое тело. Я хотела поднять руку, чтобы жестом отослать их, но она не слушалась моей воли. Я не могла сопротивляться. К моему удивлению, мне доставляли удовольствие настойчивые движения мягкой морской губки и струйки воды между грудей. Я бы еще дольше лежала так в ванне, но женщины помогли мне встать и обтерли мягкими льняными полотенцами. Рабыни обсыпали меня золотой пудрой и намазали бедра и груди сандаловым маслом. Как во сне я почувствовала, что мне на голову накинули покрывало из тончайшей ткани. Открыв глаза, я увидела, что она сверкает мириадами крошечных бриллиантов.

— Похоже на звезды, — услышала я свой странный, безжизненный голос.

— Это и есть звезды, — промурлыкала Порция, как ласковая мать. — Сегодня вы — царица небес.

Я тряхнула головой, чтобы у меня прояснилось сознание.

— Возлюбленный Ариадны покинул ее. По преданиям, она потом умерла.

— Но она вернулась преображенной, — осторожно напомнила мне Порция. — Действительно, смертный герой бросил ее, это часто случается, но Дионис пришел за ней, как он придет за вами. — Порция возложила свадебный венок из мирта мне на голову. — Вы тоже, как прекрасная дочь всемогущего Миноса, будете править богиней и узнаете все, что известно богине.

Она проводила меня через зал. Передо мной распахнулась дверь, и я замерла от того, что увидела. В комнате находились женщины, обернутые в шкуры пантер. Некоторые из них ударяли в цимбалы, били в барабаны, играли на флейте. Другие, украшенные гирляндами цветов, кружились в танце и пели. Я не могла разобрать слов или узнать исполнительниц обряда, потому что все они были в масках. На груди у них висели головы львов и леопардов.

Женщины окружили меня, образовав сначала один, потом второй и затем третий круг. Их голоса становились все громче по мере того, как они пили вино из мехов, которые передавали друг другу. Под воздействием звуков музыки и вина всеобщее возбуждение нарастало. Кто-то дал мне кубок:

— Пей вино Диониса!

Мои страхи улетучились, когда я выпила содержимое кубка, не похожее ни на что из того, что мне доводилось пробовать прежде. Я — сила природы, я — сок деревьев, кровь, струящаяся по венам, — жидкий огонь винограда. Разве не для того дана жизнь, чтобы пить сладкое красное вино и вдыхать острый мускусный запах женщин, теснящихся вокруг меня?

Танцующие кружились и извивались, набирали полный рот вина и прыскали им. Винные брызги обволакивали меня, смешиваясь с едким дымом, который поднимался от курильниц на треногах, расставленных по всему залу. У меня все плыло перед глазами, но я заметила еще две появившиеся фигуры и сосредоточилась, чтобы лучше рассмотреть их. Они несли огромную корзину из ивовых прутьев и направлялись ко мне.

Кто-то поставил передо мной небольшую курильницу и заставил вдохнуть едкий дым. Я стала задыхаться и при этом испытывать самые невероятные ощущения. Каждый звук усилился до невыносимой громкости, каждый видимый предмет увеличился до немыслимых размеров. Каждая клеточка моего тела жила своей жизнью. Я закричала, когда перед глазами стали появляться гротесковые формы неописуемых цветов. Мне казалось, что я разрываюсь на части и они летят в разные стороны. Мой патрицианский статус, моя власть и привилегии, которыми при всей их призрачности я обладала благодаря своей женской грации и красоте, улетучились, и я осталась беззащитной, бесхитростной, лишенной даже намека на индивидуальность. Осталась лишь моя трепетная душа, одинокая и уязвимая. Святая Исида, не покидай меня! Если мне суждено принять эту смерть, пусть она будет во спасение моих любимых.

Передо мной стояла корзина с открытой крышкой. Я увидела кожаный стержень с ремешками на одном конце. У меня сердце вырывалось из груди. Женщина в маске завязала ремешки вокруг своей талии. Я закричала и попыталась вырваться из кольца, заметив, что ко мне приближается высокая крепкая фигура. Женщины теснее окружили меня, одни схватили за руки, а другие начали слегка похлестывать небольшими кожаными плетками. Постепенно удары участились и становились все сильнее и сильнее. Я отчаянно сопротивлялась, когда меня потащили на кушетку.

Женщина с привязанным стержнем забралась на меня. И женщина ли это? Казалось, что своим огненным копьем Дионис доставал меня всюду, вонзался в меня, обвивал и подчинял меня. Пение и музыка, становившиеся все громче, заглушали мои крики, и в конце концов я сама перестала слышать свой голос. Снова и снова бог поглощал меня, пока я не стала одним целым с ним. Я слышала, как плещутся воды Стикса, видела, что седовласый Харон ждет меня. На другом берегу появились расплывчатые фигуры тех, кого я любила, но среди них я не разглядела ни Марцеллу, ни Голтана. Значит, они в этом мире.

— Нет! — закричала я, но мой крик был не громче шепота. — Я не хочу умирать. Я не...

Прошло много времени, прежде чем музыка стихла, превратившись в нежную колыбельную. Заботливые руки подняли меня, сняли измятую ночную рубашку, заменили грязное белье подо мной, смыли вино и кровь с моего тела, надели на меня атласную тунику, украшенную жемчугом и расшитую узором в виде золотых звезд. Лежа на шелковых подушках, я смотрела, как женщины одна за другой снимают маски. Облаченные в светящиеся платья, они опустились передо мной на колени.

— Пора, Великая Ариадна, скажи, что ты видишь.

Я повернулась на голос и увидела шедшую ко мне Порцию, но совсем не похожую на ту, которая ввела меня в этот дом. Она смотрела на меня с почтением. Она принесла серебряный тазик и поставила на столик рядом со мной.

— Не поделится ли богиня с нами тем, что видит? — Она говорила осипшим голосом и почти шепотом.

Я заглянула в тазик. Он был наполнен чистой водой. Продолжая всматриваться в нее, я заметила, что она начала вращаться. Потом стали то появляться, то исчезать какие-то очертания. Какие точно, я не могла разобрать, и все же меня охватило нехорошее предчувствие. Я отодвинула тазик. Нет, я не буду заниматься этим. Сгорая от нетерпения, женщины теснее обступили меня.

Они принудили меня, значит — они должны нести ответственность за последствия.

— Вас может расстроить то, что я вижу, — предупредила я.

Женщины пренебрегли моим предостережением и, ссорясь между собой, стали протискиваться вперед. Порция оказалась впереди всех.

Я снова посмотрела в тазик. Очертания приобретали все более четко выраженные формы.

— Ваш муж занимает важный пост в Германии, — сказала я ей.

— Да-да, это все знают.

— Может быть. Но никто не знает о дочери вождя тамошнего племени. Она блондинка и очень красивая. Их близость имеет политический подтекст, но его влекут к ней другие причины. Ваш муж никогда не вернется в Рим.

— Это невозможно!

— Он никогда не вернется в Рим.

Обратившись к другой женщине, главной садовнице, которая протиснулась вперед, я сказала:

— Вы хотите знать про свою дочь, единственную дочь.

Женщина кивнула.

— Она забеременеет. У нее родится сын, красивый, здоровый мальчик, но сама она умрет.

Эту вторую женщину оттеснила еще одна:

— Что вы скажете про мой дом в Помпеях? Мне за него предложили хорошую цену. Стоит ли его продавать?

Я почувствовала, будто меня обдало жаром. Чуть дыша, я прошептала:

— Да-да. Здесь произойдет что-то ужасное. Забирайте семью и уезжайте отсюда.

Следующей подле меня оказалась Мириам. Она смотрела широко открытыми глазами. Я пыталась понять появившееся видение. Странное, вселяющее страх. Что оно значило? Мои глаза уже начали уставать.

— Ты думаешь, что в Галилее тебе нечего делать, но ты ошибаешься. Возвращайся домой. Там ты найдешь свою самую большую любовь, человека, не похожего на других. Тебя ждет много радости. Я вижу венец... — Я замолчала. Кто он — царь? Но почему венец с шипами? Что это значит? Что сказать ей? — Мириам, не теряй времени! Тебе не долго быть с ним.

Мириам замерла.

— Клавдия, что ты имеешь в виду? Как я узнаю его?

Другим женщинам не терпелось услышать ответ на свой вопрос.

Каким бы ни был источник этого дара, ему скоро придет конец. Я заслуживаю того, чтобы использовать эту способность для себя. Отвернувшись от всех остальных, я заглянула в пустоту. Сначала, к своему огорчению, я ничего не видела. Потом появился нечеткий силуэт Голтана.

И Голтан ли это? Где та присущая ему сила и грация, столь любимые мной? Я едва узнала странным образом съежившееся тело, представшее перед моим взором. Почему такое страдальческое лицо? Почему такая грусть в глазах? Я не видела никаких ран, но догадывалась, что они ужасные. Губы Голтана дрогнули, я напряглась, стараясь услышать его.

— Я должен, должен был увидеть тебя, Клавдия, — проговорил он едва различимым шепотом. 

Глава 29Богиня Ливия

 В обители тайн воцарилось спокойствие. Одна за другой женщины разошлись. Не в силах произнести ни слова от усталости, я сидела, прислонившись спиной к мраморной колонне и свесив ноги в бассейн с лилиями.

— Ты позволишь? Я пришла попрощаться с тобой.

Вздрогнув от неожиданности, я открыла глаза и тут же зажмурилась от утреннего солнечного света. Наверное, я задремала. Чуть поодаль стояла Мириам, стройная, в домотканой шерстяной сто ле. Она оделась по-дорожному.

— Ты, вероятно, возвращаешься в Рим?

Улыбнувшись, она покачала головой:

— Нет, я возвращаюсь в Иудею. Может быть, я встречу там сво его возлюбленного, о ком ты вчера говорила. — Она подошла бли же ко мне. — Скажи, Клавдия, как узнать его?

Я попыталась вспомнить видение.

— У него удивительное лицо и глаза... Кажется, что его взгляд проникает тебе в душу.

Взгляд, который проникает тебе в душу. Где еще я могла видеть эти глаза? Это лицо. Нет, не может быть. Это — жизнь Мириам, не моя. Я снова стала вспоминать свое видение, такое путаное. Радость, а потом... О нет! Стоит ли говорить нечто большее?

— Тебя ждет большая любовь, но и печаль тоже.

Мириам грустно улыбнулась.

— Я не знала большой любви. Может быть, она стоит грусти. — Подобрав накидку, Мириам села рядом со мной. — А ты видела что-нибудь, касающееся тебя самой?

— Да. — У меня слезы навернулись на глаза. — Я ясно видела того, кого люблю. Он явился мне издалека. Но кажется, — я заговорила совсем тихо, — он умирал.

— Этот человек — не твой муж?

— Нет, не мой муж.

— Что ты собираешься сделать? — Мириам сочувственно смотрела на меня. — Что ты можешь сделать?

— Я над этим ломаю голову. Если я никогда не увижу его снова... Я не допущу, чтобы произошел этот ужас.

— Разве можно что-либо изменить? Что предписано Фортуной.

— Я не хочу этому верить! — воскликнула я, шлепнув ногой по воде. — Я могу изменить то, что предписано ею. Я должна изменить.

— Тогда пусть Исида даст тебе силы.

— И тебе тоже.

Мы взялись за руки, глядя друг другу в глаза. В этот момент появился нубиец, облаченный в золотистые одежды, и поклонился мне,

— Императрица желает вас видеть.

— Держи с ней ухо востро, — предупредила меня Мириам

Я крепко сжала ее руку в знак признательности за поддержку

— Я была на берегах самого Стикса. Уж как-нибудь я совладаю с Ливией.231

Вслед за рабом я вошла в триклиний, где императрица завтракала в одиночестве.

— Доброе утро, Ариадна. — Она злобно сощурилась и указала рукой на стул из орехового дерева, инкрустированного слоновой костью. Он стоял рядом с кушеткой, на которой она полулежала. — Так, значит, ты пережила свадебную церемонию. Тебе повезло. Не всем это удается.

«Действительно повезло», — подумала я, глядя, как Ливия слизывает сливки с фиг. Как мало она знает.

— Я думала, вы будете там.

— Да, я была там.

— Я не видела вас.

— Но зато я видела тебя. То еще зрелище.

Мой стул скрипнул по мраморному полу, когда я подалась вперед.

— Вы не представляете, какой вы сделали мне подарок. — Я холодно смотрела ей в глаза. — Я весьма признательна вам.

— О, во имя Юпитера! — воскликнула Ливия. Ее глаза сверкнули зеленым огнем. — Так что ты мне скажешь?

— Странно, что вы не спросили меня прошлой ночью вместе с другими.

— Глупая девчонка, я — императрица! Скажи мне, стану я богиней или нет? Что ты узнала про меня?

Я не видела ничего, что имело бы отношение к Ливии, но жизни Марцеллы и Голтана зависели от правильного ответа. Ливию на мякине не проведешь, мне нужно исхитриться, чтобы она поверила. Исида, помоги мне!

Я сделала глубокий вздох, закрыла глаза и произнесла нараспев:

— Ваше имя будет жить в веках. — Еще один вздох. — Должна вам сказать... — Моей прозорливости как не бывало. Перед глазами сплошная чернота. — Дело в том... — Я снова запнулась. У меня не поворачивался язык отделаться ложью, которую я приготовила. Что сказать ей? Ничто не лезет в голову. И вдруг возникло невероятное видение. — Большая часть Палантина[14] лежит в руинах. Среди развалин ходят люди в странных одеждах и говорят на непонятном языке. Они смотрят на падающие стены и показывают пальцами на рухнувшие колонны, груды битых камней. Возможно, это форум, но я не уверена. Мало что сохранилось...

— А что стало со мной? — нетерпеливо спросила Ливия.

— Похоже, эти чужеземцы знают вас, — неторопливо продолжала я. Что я видела? Весь окружавший меня мир, все, что было мне знакомо и дорого, разрушено до основания. — Вот табличка С вашим именем и стрелка, указывающая на ваш дом. Он тоже пострадал, но не так, как остальные. Люди входят в него и в ужасе останавливаются, рассматривают мозаичный пол. Что и как, не разберешь, сплошной туман.

Пока я пыталась понять видение, оно медленно растаяло и исчезло совсем. Я открыла глаза и увидела, что Ливия радостно улыбается.

— Ясно! Конечно, я буду богиней. Что еще это может значить? — Она с довольным видом откинулась назад. — Ты справилась с задачей. Я разрешу тебе вернуться в Геркуланум к мужу. Ты можешь сказать ему, что два дня гостила у меня.

Она показала глазами, что я могу идти, и потянулась за миской со сливками.

— А что с моей дочерью Марцеллой? Как она?

Ливия пожала плечами:

— Насколько мне известно, она с твоим мужем.

Я с облегчением вздохнула.

— А Голтан?

— Жив-здоров. Я отпущу его, когда вернусь в Рим. — Ливия переключила внимание на фиги, залитые сливками. — Ах да! Вот еще что. — Она мельком бросила на меня взгляд. — Вчера вечером мне донесли, что сын Пилата и этой гулящей девки Титании умер от лихорадки. Безусловно, твой муж будет искать в тебе утешение. Я никогда не считала, что он очень увлечен Титанией, но сын — другое дело. Я слышала, он был вылитый Пилат. — Она замолчала, намазывая мед на хлеб. — Я поговорю с Тиберием. Пусть он подыщет местечко для Пилата. Где-нибудь подальше от Рима. Мне надоело видеть тебя на приемах. Меня раздражают твои серые глаза.

Она слегка кивнула. Значит — я могу уходить.

По милости Исиды я смогла пережить жестокость Ливии. Но что ждет меня в Геркулануме?

Наша вилла, как и жилище Голтана, имела двойной портал — с окованными дверями, бронзовыми петлями, прочными засовами. Я терпеливо ждала, пока лакей, посланный Ливией со мной, колотил в дверь. Ее открыл слуга, мне незнакомый. Светлый, высокий — вероятно, фракиец. В недоумении он уставился на меня.

— Это твоя госпожа, дурачина, — сказал ему лакей Ливии.

Слуга отступил и низко поклонился мне. Появилось еще одно незнакомое лицо — высокий, напыщенного вида седовласый мужчина с короткой стрижкой.

— Гиероним, ваш новый домоправитель, — представился он, поклонившись еще ниже, чем встревоженный слуга, которого он послал разыскать Пилата. Я поскорее отослала обратно лакея императрицы. Чем меньше она будет знать о моих делах, тем лучше.

Домоправитель проводил меня по мраморной галерее в освещенный солнцем атриум. Оттуда, чувствуя себя посторонней в своем собственном доме, я посмотрела в его внутреннюю часть. Впереди на сто с лишним футов открывалась перспектива игры света и тени. Я не ожидала, что вилла окажется такой просторной. «Наверное, — думала я, — Пилат хочет, чтобы я жила здесь с Марцеллой, а он время от времени будет навещать нас, когда ему позволят дела». Замечательная идея, вот только...

Я ждала Пилата в атриуме. Ясно, что дом старый, с пышной и редко встречающейся растительностью. Я смотрела на бьющие фонтаны из мрамора, массивные колонны, увитые цветущими виноградными лозами, и думала о Голтане. Если бы этот дом принадлежал нам... Что за фантазия? Я даже не знала, жив ли Голтан. Он истекал кровью, когда я видела его в последний раз. Разве можно верить Ливии хоть в чем-то?

Вдруг вошел Пилат и приблизился ко мне. Он пристально недобрым взглядом посмотрел мне в глаза:

— Ты хорошо провела время?

У меня отчаянно билось сердце. Я через силу улыбнулась:

— Странный вопрос. Я была у Ливии.

— Что ей понадобилось от тебя?

— А Ливия тебе не сказала? — спросила я, чтобы потянуть время. Что ему известно? — Она обещала, что известит тебя.

— Она выполнила обещание. Три дня назад пожаловал один из ее рабов.

Три дня назад... Тогда я еще не добралась до дома Голтана. До чего точно она все рассчитала. А чему тут удивляться?

— И что же он сказал?

— Только то, что ты гостишь у Ливии.

— Гостишь — мягко сказано. Она принудила меня присутствовать на их таинствах.

— На каких таинствах? — В его глазах появилось удивление и недоумение. — Почему ты, когда была в Риме, не нашла время, чтобы сообщить мне, что задерживаешься?

— Тогда я еще не знала. Мы встретились с Ливией на дороге. Она буквально похитила меня, настояла, чтобы я навестила ее в Помпеях.

Пилат в изумлении поднял брови:

— Виданное ли это дело?

— Вот и я так подумала, но что поделаешь... Ведь это Ливия.

 — И то верно. Что тебе оставалось делать?.. Я надеюсь, с тобой обращались подобающим образом?

— Да, все нормально, — заверила я его. — Я хочу увидеть Марцеллу. Где она?

— Она без тебя все время плакала. Сейчас она спит.

— Я должна увидеть ее. — Я увернулась, когда он попытался остановить меня. Открыв дверь в комнату Марцеллы, я на цыпочках прошла мимо Рахили, которая улыбнулась мне с чувством облегчения.

Комната освещалась лампами, стоявшими рядом с кушеткой. Искусный столяр сделал ее в виде детской ножки. Мне хотелось взять Марцеллу на руки, но я сдержалась и только смотрела на нее. Глазами я ласкала ее очаровательное личико и мягкие темные кудри.

— Она очень похожа на тебя, — шепотом сказал Пилат, стоявший рядом со мной.

— Нет, больше на мою сестру.

— Да» иногда она действительно напоминает мне ту, другую Марцеллу, впрочем, как и ты.

О Исида! Что он хочет этим сказать? Я повернулась и так же на цыпочках вышла из комнаты. Пилат шел за мной.

— Марцелла мне так дорога, — сказал Пилат, словно повторил мои мысли. — Я бы не пережил, если бы с ней что-нибудь случилось. Аты?

— Как ты можешь спрашивать? Я бы лучше сама умерла. — У меня сердце вырывалось из груди. Он что, угрожает мне? Потом я вспомнила о недавней потере Пилата, о сыне Титании.

Я взглянула на мужа и впервые обратила внимание на бледность, покрывавшую его лицо, и покрасневшие глаза. Он был разбит горем. Моя настороженность уступила место сочувствию. Немыслимо потерять ребенка. Я слегка коснулась лица Пилата, мне хотелось утешить его. Как много нам нужно сказать друг другу, но не заставить себя о чем-либо говорить!

— Я устала, — извинилась я. — Все эти тайны...

— На тебе действительно лица нет. Она и вправду утомила тебя.

Прошла неделя. Пилат редко занимался делами и проводил время дома. Изредка я чувствовала на себе его задумчивый взгляд. Все же, размышляла я, хорошо, что даже мужья не знают, что происходит в обители тайн. Как-то раз погожим летним утром я вышла на балкон, когда там стоял Пилат и смотрел на море. Синева, синева кругом. Лазоревое небо, бирюзовая вода. Наша новая вилла, фасадом обращенная к морю и тыльной стороной к горам, как нельзя лучше вписывалась в этот пейзаж.

Я случайно заметила в руках Пилата неплотно скрученный свиток, которым он непроизвольно постукивал по стене. Он был скреплен императорской печатью. У меня учащенно забилось сердце.

— Что это?

Пилат протянул мне свиток:

— Можешь посмотреть.

Я быстро пробежала глазами написанное.

— Неужели? Тебя назначают прокуратором Иудеи! — воскликнула я, глядя на него. — Это твое первое назначение на подобную должность! Я рада за тебя и горжусь тобой.

Пилат слегка пожал плечами и нахмурился.

— Иудея всегда была и остается неспокойной провинцией, бельмом на глазу у Тиберия.

— Тогда тебе представляется шанс показать ему, на что ты способен. Иудея — это форпост против парфян. Император верит в тебя, иначе он не предложил бы такой пост.

— Я рад, что ты именно так судишь об этом. Многих влекут к себе горы и пустыни Иудеи. Надеюсь, и тебя тоже. Иерусалим, как я слышал, — ужасный город. Тамошний дворец не приводили в порядок в течение шестидесяти лет — с тех пор, как там останавливались Антоний и Клеопатра. Мы никогда не наведывались туда, разве что с инспекционными целями. Дворец в Кесарии тебе больше понравится. Он действительно великолепен. Конечно, ты перестроишь по своему усмотрению и тот и другой.

Я немного отступила назад.

— Я не намеревалась ехать с тобой. Я...

Пилат взял меня за подбородок и поднял его вверх так, что мы смотрели друг другу в глаза.

— Да, это мой первый подобный пост. Я хочу, чтобы ты была со мной. — Он сверлил меня своими холодными глазами. — Даже Тиберий считает, что тебе лучше отправиться со мной. Посмотри, — он показал на нижнюю часть свитка, — император пишет о твоих «уникальных способностях».

Ливии не потребовалось много времени, чтобы претворить свой замысел в действие. Одно слово Тиберию — и я оказываюсь изгнанной из Рима. Неужели она всегда будет чинить произвол? Мыслями я опять вернулась к Голтану. Иудея на другом конце земли. Как я вынесу разлуку с ним? Потом я вспомнила свое видение, увидела страдальческое лицо Голтана, когда он шепотом произнес мое имя. Если разлука — единственное, что спасет его жизнь...

— Я должна подумать, — сказала я наконец. Если бы я только могла остаться в этом чудесном доме... Пусть я никогда не увижу его, но по крайней мере буду знать, что он поблизости.

— Подумай, но не долго.

На следующий день, когда я вернулась после прогулки по берегу, Ливия ждала меня в нимфее[15]. Случайно или намеренно, она полулежала на кушетке, стоявшей у постамента со статуей Приапа, бога плодовитости. От прикосновений рук прежних владельцев виллы головка его громадного мраморного фаллоса была натерта до блеска. Это что, приносило им удачу? Мне потребуется нечто большее, если Ливия пришла рассказать Пилату о Гол-тане.

Она приступила без церемоний.

— Ты обманула меня, — заявила она. — Ты не собираешься отправиться с Пилатом в Иудею.

— Откуда вам это известно?

Она нетерпеливо пожала плечами.

— Мне все известно. Не отнимай у меня время. У твоего мужа появился редкий шанс, которого он все время ждал. Жаль, что нет в живых Ирода Великого. Это был замечательный человек, пользовался расположением Рима. Однажды сенат стоя аплодировал ему. — Она помолчала, будто обдумывая что-то. — Ирод поступал разумно, когда расправлялся с парфянами, с этими варварами нельзя иначе. С тех пор никто так хорошо не управлял провинцией. Правда, его семейная жизнь складывалась немного странно. Мой муж как-то раз сказал, что свиньи Ирода чувствуют себя в большей безопасности, чем его родственники.

— Я ничего не поняла.

— У иудеев есть глупый запрет: они не едят свинину.

К чему она клонит?

— И что же Ирод?

— Его преследовала мысль, что один из его сыновей хочет завладеть троном. Незадолго до своей смерти он покарал около сорока родственников, даже не пощадил некоторых из своих сыновей. — Стукнув по столу веером, Ливия впилась в меня глазами. — Хватит болтать. Твоя неблагодарность становится опасной.

Меня бросило в дрожь, хотя нещадно палило солнце, однако я старалась говорить ровным, спокойным голосом:

— Вы лучше всех знаете, насколько сложна ситуация.

— Что и говорить. Тогда я упрощу ее. — Ливия щелкнула пальцами, унизанными кольцами, проходившему рабу: — Позови немедленно своего господина, — приказала она, а потом с улыбкой обратилась ко мне: — Пилат, конечно, не догадывается, почему ты артачишься. Пора его просветить.

— Нет, не надо. В этом нет никакой надобности.

— Слишком поздно, дорогая моя. Жаль, что больше никогда не увидишь своей дочери, а что касается твоего бесценного Голтана, то я прикажу запороть его до смерти. Такой силач будет умирать мед ленно. У тебя будет возможность увидеть это.

Я стояла перед ней, держась за спинку скамейки, чтобы не упасть.

— Пожалуйста, — хриплым шепотом взмолилась я. В этот момент вошел Пилат.

Ливия добродушно улыбнулась ему:

— Мы с твоей милой женушкой говорили о твоем назначении. Мне кажется, она хочет тебе что-то сказать.

Часть IV. КЕСАРИЯ