Утешителя всего света,
Сына пречистой Марии.
Девам предлагают самые разнообразные товары, но они ото всего отказываются: им нужно только масло, чтобы обтереть тело усопшего Иисуса, и они протягивают продавцу три золотые монеты. Иппократ поражен нерасчетливостью своих покупательниц и дает им флакон лучшего масла. Но в это время появляется жена врача, она набрасывается на мужа и кричит, что масло, которое она сама варила, не позволит продавать так дешево. Девы получают другой флакон, с поддельным снадобьем. Мерно распевая свои гимны, они удаляются со сцены, чтоб дать место новым каскадам веселья и непристойностей: шумно ссорятся и дерутся супруги, жена жалуется на непригодность своего мужа, урод Ластерпальк и пройдоха Пустерпальк волочатся за своей хозяйкой, Рубин делает на ее счет всякие двусмысленные намеки, хвастается своей победой, ввязывается в драку с хозяином и т. д.
Комические события варьируются в самых разнообразных сочетаниях и почти целиком зависят от импровизационного таланта исполнителей.
Еще более вольную сцену представляет эпизод с кающейся Марией Магдалиной. Святая грешница считалась патронессой городских проституток. Ее появление на подмостках мистерии всегда сопровождалось непристойными ситуациями. Марию окружали солдаты Ирода, и дама с кавалерами обменивалась фривольными шуточками. Прослышав о Христе, Мария Магдалина прихорашивалась и расспрашивала, каков он собой, стройна ли у него фигура, хороша ли борода, красив ли взор. Приближалась она к Христу со специальной целью — соблазнить мужчину — и пела непристойную куртизанскую песенку «по своему выбору» («a leur aise»), как указано было в ремарке к этой сцене.
Яркой бытовой картиной стал и эпизод всемирного потопа. На первом плане оказалась теперь сварливая супруга Ноя. Когда ковчег был уже выстроен и хляби небесные разверзлись, жена Ноя заупрямилась и не захотела покидать землю и залезать и «дурацкий ящик». Она бьет мужа, ругается с сыновьями и упрямо сидит на холме под проливным дождем и ткет свою пряжу. Только силой удается перетащить ее на ковчег.
Подобные бытовые отклонения от первоначальной темы не только профанировали священную историю, но иногда прямо ее пародировали. Типичной в этом отношении является английская мистерия рождественского цикла «Вифлеемские пастухи». Ночь перед рождением Иисуса Христа. Мирно беседуют пастухи; среди них выделяется своими шутками Мак. Затем все засыпают. Мак тихо поднимается, крадет ягненка и удирает к себе домой. Жена встречает его упреками, но Мак успокаивает ее, кладет ягненка в детскую люльку и просит жену лечь в кровать и стонать, как роженица. Пастухи просыпаются и, обнаружив пропажу, идут прямо к дому Мака. Мак радушно встречает гостей и объясняет им свой внезапный уход необходимостью присутствовать при родах жены. Пастухи не хотят верить Маку и начинают обыскивать дом. Когда они подходят к люльке, жена Мака поднимает страшный шум. «Вон отсюда, воры! — кричит она. — Подальше от моего ребенка, не приближайтесь к нему. Я так страдала, рожая его. Пусть бог в своем милосердии позволит мне съесть этого ребенка в колыбели, если я вас обманула». Пастухи смущены, напрасно они заподозрили честного человека в воровстве. Они хотят поглядеть на новорожденного и подарить ему шесть пенсов. Родители долго уговаривают их не тревожить младенца: если поднять одеяло, он сейчас же проснется и заплачет. Но порыв умиления у пастухов очень велик, и один из них прокрадывается к колыбельке, чтоб поцеловать новорожденного. Одеяло отброшено, и пастух с ужасом отшатывается от колыбели. «Что за черт? Длинная морда!» — с испугом кричит он. Пастухи яростно набрасываются на Мака, кулаки и палки подняты и готовы обрушиться на голову вора, но в этот миг раздается с неба пение ангелов: «Слава в вышних, богу и на земле мир». Страсти моментально, стихают. Ярко вспыхивает звезда и ведет пастухов в Вифлеем, в скромный дом Иосифа и Марии, где стоят ясли, в которых лежит, уже без всякого обмана, не ворованный барашек, а святой младенец — Иисус Христос.
Вряд ли это язвительное соседство религиозной и бытовой сцены было актом умышленной иронии, но то, что в мистерии царил вольный дух насмешки и сатирических выпадов, — это бесспорно. Доставалось не только блудливым монахам, хвастливым рыцарям или пройдохам-купцам. Сатира тревожила часто более высоких представителей власти, облаченных в древние одеяния царей Ирода, Августа, Пилата, фараона и легендарного Марсельского короля, «Короли — люди, с которыми хуже всего обходятся в мистерии, — пишет Жюссеран. — то удовольствие, с которым автор мистерии изображал свои карикатуры, происходило оттого, что оригиналы были не только язычники, но и короли».
Неприязненное отношение к коронованным героям станет понятным, если вслушаться в горькие слова Иосифа, превращенного в одной английской мистерии в совершенно реального бедняка-плотника. Иосиф говорит по поводу императора Августа, наложившего на народ новые налоги: «Имущество бедняка вечно подвергается опасности, а теперь пришел королевский чиновник, чтобы взять у меня последнее. Топором, буравом и долотом я добываю свой хлеб, и неизвестно, зачем я должен отдать все мои сбережения королю».
В мистерию, подчиненную организационно и идеологически привилегированным слоям города, проникали мотивы социального протеста, глухо клокочущего в массе ремесленного люда.
Если мистерии с религиозными сюжетами легко вбирали в себя бытовые факты, то естественно было появление светских мистерий, посвященных реальным историческим событиям. Но различие между религиозными и светскими мистериями не столь уж велико. В средневековом сознании легенды воспринимались как подлинная история, а история обретала свой смысл и логику лишь при участии в ней высших небесных сил. Поэтому все светские мистерии обязательно сопровождались чудесами и служили той же цели, что и мистерии религиозные, — прославлению христианства и добродетели.
Мистерия «Взятие Иерусалима» (1437), написанная под влиянием сочинений Иосифа Флавия, изображала войну Веспасиана с Иудеей, В этой борьбе принимали участие не только люди. Архангел Гавриил и сатана вступали в бой, символизируя борьбу истины с ложью. И наряду с этим в мистерии была выведена целая галерея исторических лиц — Веспасиан, Тиберий, Пилат и даже философ Сенека. История Иудейской войны должна была очень волновать религиозную аудиторию, а слона патриарха, обращенные к римским воинам, разрушающим храм: «У бога, кроме этого храма, есть еще иной храм — весь мир», вызывали, наверное, целую бурю восторга.
Мистерия жила не только историческими преданиями, она отражала и события текущей жизни. Так, например, мистерия «Осада Орлеана» была создана в самом Орлеане через несколько десятилетий после того, как бесстрашная крестьянка Жанна д'Арк, воодушевленная видением, во главе королевского войска 28 апреля 1429 г. изгнала из родного города ненавистных англичан.
Не проходила мистерия и мимо злобы дня. В народе упорно рассказывали о некой девушке Иоанне, которая, по наущению дьявола, заняла римский престол Эта история стала темой немецкой мистерии о папессе Иоанне. На подмостки театра попадали и популярные герои — Людовик Святой, известный своим благочестием, Вильгельм Телль, отстаивавший независимость своего народа, и даже знаменитый разбойник Роберт Дьявол.
Что касается античных мотивов, то они не получили своего отражения в мистерии. Неким парижским бакалавром была написана мистерия «Взятие Трои», но она так и осталась в рукописи и не была показана с подмостков театра.
Такой же была судьба и более ранних литературных опытов: «Страдающий Христос» Назианзина (IV век) и «Анти-Теренций» Гротсвиты (X век) на театральные подмостки не попали, они сохранились в истории драматургии лишь в виде любопытных образцов приспособления античных приемов к потребностям христианской дидактики. Усвоение античности имело в средние века совершенно специфический характер. Существенное содержание античной культуры и искусства — принцип реалистического отношения к миру, пытливый дух исследования, страстные и сильные характеры, все это было недоступно или непригодно смиренным монахам, философствующим в кельях. И они извлекали у античных писателей только их идеалистические и мистические стороны и превращали в догму то, что было только одной из противоречивых частей сложных философских воззрений древних философов.
Поэтому естественно, что театральное искусство, по своей природе органически связанное с современным бытом и нравами, ничего не могло позаимствовать в великой сокровищнице греческого и римского театра и развивалось вплоть до времен Ренессанса совершенно самобытно.
Если сравнить мистерию XV века с мираклями XIII-XIV веков, то станет заметно полное отсутствие прогресса в области драматического искусства. Мистериальные герои остались плоскими и примитивными фигурами. Непомерно раздвинув свой тематический и фабульный диапазон, мистерия не могла сосредоточиться на изображении человеческого характера даже в той мере, в какой это было свойственно мираклю.
В течение трехсот лет религиозная драма не усовершенствовалась по той причине, что основная эстетическая посылка этого жанра была ложной, мертвенной и враждебной жизни. В одном из французских мираклей о деве Марии изображалась история монахини, покинувшей монастырь во имя любви к благородному рыцарю. Три раза являлось к юной монахине дева Мария и мешала ей уйти из монастыря. Наконец, девушке удалось избежать своего строгого стража, она вышла замуж за возлюбленного рыцаря и прожила с ним в счастье и довольстве тридцать лет. У супругов было много добрых детей, и они безмятежно доживали свои последние годы, когда к ним явилась грозная богоматерь и потребовала искуплении великого греха. И вот отец и мать покидают дом, детей, друг друга и отправляются — он в мужской, а она — в женский монастырь.
Религия торжествует над жизнью, вера над человеческими чувствами, догмат над разумом. Не живая жизнь, а аскетическая тенденция питает искусство.