По капризу судьбы или волей тирана.
Что мне титул? Тень власти, утеха для бар.
Только слава одна мне желанна.
Не силен я в притворстве, во лжи не хитер,
Лицемерия света я чужд от природы.
Для чего мне сносить ненавистный надзор,
По-пустому растрачивать годы?
Oh well done Lord E – n! and better Lord R – r!
Britannia must prosper with councils like yours;
HAWKESBURY, HARROWBY, help you to guide her,
Whose remedy only must kill ere it cures:
Those villains, the Weavers, are all grown refractory,
Asking some succour for Charity's sake—
So hang them in clusters round each Manufactory,
That will at once put an end to mistake.
The rascals, perhaps, may betake them to robbing,
The dogs to be sure have got nothing to eat-
So if we can hang them for breaking a bobbin,
'Twill save all the Government's money and meat:
Men are more easily made than machinery-
Stockings fetch better prices than lives-
Gibbets on Sherwood will heighten the scenery,
Showing how Commerce, how Liberty thrives!
Justice is now in pursuit of the wretches,
Grenadiers, Volunteers, Bow-street Police,
Twenty-two Regiments, a score of Jack Ketches,
Three of the Quorum and two of the Peace;
Some Lords, to be sure, would have summoned the Judges,
To take their opinion, but that they ne'er shall,
For LIVERPOOL such a concession begrudges,
So now they're condemned by no Judges at all.
Some folks for certain have thought it was shocking,
When Famine appeals, and when Poverty groans,
That life should be valued at less than a stocking,
And breaking of frames lead to breaking of bones.
If it should prove so, I trust, by this token,
(And who will refuse to partake in the hope?)
That the frames of the fools may be first to be broken,
Who, when asked for a remedy, sent down a rope.
О Райдер и Элдон, достойную лепту
Внесли вы, чтоб Англии мощь укрепить!
Но хворь не излечат такие рецепты,
А смогут, пожалуй, лишь смерть облегчить.
Орава ткачей, это стадо смутьянов,
От голода воя, на помощь зовет —
Так вздернуть их оптом под дробь барабанов
И этим исправить невольный просчет!
Нас грабят они беспардонно и ловко,
И вечно несыты их жадные рты —
Так пустим немедленно в дело веревку
И вырвем казну из когтей нищеты.
Сборка машины труднее зачатия,
Прибыльней жизни паршивый чулок.
Делу торговому и демократии
Виселиц ряд расцвести бы помог.
Для усмиренья отродий плебейских
Ждут приказания двадцать полков,
Армия сыщиков, рой полицейских,
Свора собак и толпа мясников.
Иные вельможи в свои преступленья
Втянули бы судей, не зная стыда.
Но лорд Ливерпуль отказал в одобренье,
И ныне расправу вершат без суда.
Но в час, когда голод о помощи просит,
Не всем по нутру выносить произвол
И видеть, как ценность чулка превозносят
И кости ломают за сломанный болт.
А если расправа пойдет не на шутку,
Я мыслей своих не намерен скрывать,
Что первыми надо повесить ублюдков,
Которым по вкусу петлей врачевать.
Клятвопреступники нашли здесь отдых вечный:
Безглавый Карл и Генрих бессердечный.
В их мрачном склепе меж надгробных плит
Король некоронованный стоит,
Кровавый деспот, правящий державой,
Властитель бессердечный и безглавый.
Подобно Карлу, верен он стране,
Подобно Генриху – своей жене.
Напрасна смерть! Бессилен суд небес!
Двойной тиран в Британии воскрес.
Два изверга извергнуты из гроба —
И в регенте соединились оба.
My soul is dark – Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling
Its melting murmur o'er mine ear.
If in this heart a hope be dear,
That sound shall charm it forth again:
If in these eyes there lurk a tear,
'Twill flow, and cease to burn my brain.
But bid the strain be wild and deep,
Nor let thy notes of joy be first:
I tell thee, minstrel, I must weep,
Or else this heavy heart will burst;
For it had been by sorrow nursed,
And ached in sleepless silence long;
And now 'tis doomed to know the worst,
And break at once – or yield to song.
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес, —
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез —
Они растают и прольются.
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец.
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал – теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
The dead have been awakened – shall I sleep?
The World's at war with tyrants – shall I crouch?
The harvest's ripe – and shall I pause to reap?
I slumber not; the thorn is in my Couch;
Each day a trumpet soundeth in mine ear,
Its echo in my heart…
Встревожен мертвых сон, – могу ли спать?
Тираны давят мир, – я ль уступлю?
Созрела жатва, – мне ли медлить жать?
На ложе – колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце…
The King was on his throne,
The Satraps throng'd the hall:
A thousand bright lamps shone
O'er that high festival
A thousand cups of gold,
In Judah deem'd divine —
Jehovah's vessels hold
The godless Heathen's wine!
In that same hour and hall,
The fingers of a hand
Came forth against the wall,
And wrote as if on sand:
The fingers of a man; —
A solitary hand
Along the letters ran,
And traced them like a wand.
The monarch saw, and shook,
And bade no more rejoice;
All bloodless wax'd his look,
And tremulous his voice.
«Let the men of lore appear,
The wisest of the earth,
And expound the words of fear,
Which mar our royal mirth.»
Chaldea's seers are good,
But here they have no skill;
And the unknown letters stood
Untold and awful still.
And Babel's men of age
Are wise and deep in lore;
But now they were not sage,
They saw – but knew no more.
A captive in the land,
A stranger and a youth,
He heard the king's command,
He saw that writing's truth.
The lamps around were bright,
The prophecy in view;
He read it on that night —
The morrow proved it true.
«Belshazzar's grave is made,
His kingdom pass'd away,
He, in the balance weigh'd,
Is light and worthless clay;
The shroud his robe of state,
His canopy the stone;
The Mede is at his gate!
The Persian on his throne!"
Царь на троне сидит;
Перед ним и за ним
С раболепством немым
Ряд сатрапов стоит.
Драгоценный чертог
И блестит и горит,
И земной полубог
Пир устроить велит.
Золотая волна
Дорогого вина
Нежит чувства и кровь;
Звуки лир, юных дев
Сладострастный напев
Возжигают любовь.
Упоен, восхищен,
Царь на троне сидит —
И торжественный трон
И блестит и горит…
Вдруг – неведомый страх
У царя на челе
И унынье в очах,
Обращенных к стене.
Умолкает звук лир
И веселых речей,
И расстроенный пир
Видит (ужас очей!):
Огневая рука
Исполинским перстом
На стене пред царем
Начертала слова…
И никто из мужей,
И царевых гостей,
И искусных волхвов
Силы огненных слов
Изъяснить не возмог.
И земной полубог
Омрачился тоской…
И еврей молодой
К Валтасару предстал
И слова прочитал:
Мани, фекел, фарес!
Вот слова на стене,
Волю бога с небес
Возвещают оне.
Мани значит: монарх,
Кончил царствовать ты!
Град у персов в руках —
Смысл середней черты;
Фарес – третье – гласит:
Ныне будешь убит!..
Рек – исчез… Изумлен,