Я пообедал с аббатом и, проведя весь день за игрой в карты, мы хорошо поужинали, затем расцеловались и – адье. Назавтра рано все было готово, лошади запряжены, я выхожу и, в сотне шагов от дверей мой почтальон останавливается. Опустив стекло с правой стороны, я вижу пакет, который влезает ко мне, я смотрю и вижу мадемуазель, которую на самом деле я уже не помнил; мой слуга открывает ей портьеру, она садится рядом со мной, я вижу, что все проделано исключительно хорошо, я аплодирую, клянясь, что не ожидал от нее столько мудрости, и мы отправляемся. Она сказала мне, что договорилась с почтальоном за четверть часа до того, чтобы остановился, когда ее увидит, сказав, что это мое распоряжение.
– Вы все очень хорошо организовали, потому что бог знает, что сказали бы в гостинице. Вам, может быть, помешали бы уехать.
– Ох! Что до этого, то нет. В Бреслау даже не узнают, что я уехала с вами, по крайней мере если почтальон этого не расскажет. Я бы не решилась на это, если бы не взяла у вас два дуката. Я не хотела давать вам повод думать, что я мошенница.
Глава IX
Мой приезд в Дрезден вместе с Матон. Подарок, который она мне делает. Лейпциг. Кастель Бажак. Шверин. Возвращение в Дрезден и мой отъезд. Прага. Калори. Мое прибытие в Вену. Засада Поччини.
Оказавшись с этой девушкой, упавшей таким образом ко мне с облаков, я почувствовал себя ответственным распорядителем ее судьбы. Это ее добрый гений направил ее ко мне, потому что я был уверен, что неспособен причинить ей зло. Но тот, кто мне ее передал, был ли он добрый мой гений или злой? Этого я не мог знать. В этих условиях я шел еще своим путем, не желая думать о том, что я становлюсь уже не молод, и что выбор собственного пути, чем я так владел, начинает мне изменять.
Я был уверен, что с тем малым умом, что обладает эта девушка, она не могла следовать за мной, если не решилась полностью подчиниться моей воле с безграничной уступчивостью; но меня это не удовлетворяло; моим коньком было быть любимым, и после Заиры я не бывал больше в объятиях любви, потому что комедиантка Вальвиль была только преходящим увлечением, а авантюристка Потоцкая в Леополе была всего лишь результатом охоты влет, вознаграждением за мои деньги. Никаких галантных приключений в Варшаве. Мне должна была вспоминаться эта столица лишь потому, что это там я был счастлив убедить знакомый мне свет в том, что ставлю честь дороже жизни.
Девушку, что была со мной, звали Матон; это было ее семейное имя, я не удосужился узнать, каково было ее имя при крещении. Она разговаривала очень хорошо по-французски, я спросил ее, так ли хорошо она пишет, и она показала мне письмо, написанное ею, которое показало мне, что она получила очень хорошее образование. Она сказала, что уехала из Бреслава не только не спросив ни у кого совета, но даже не известив свою тетю и свою кузину о том, что они, быть может, ее больше не увидят.
– А ваши вещи?
– Мои вещи не стоят того, чтобы их собирать. У меня в этом пакете рубашка, пара чулок, платки и тряпье.
– Что скажет ваш любовник? Потому что не может быть, чтобы у вас его не было.
– Увы! У меня нет любовника. У меня было два, первый был мерзавец, который меня соблазнил и бросил; второй, который был порядочным человеком, но бедным лейтенантом, уехал год назад, потому что был переведен в полк, который стоит гарнизоном в Штеттине.
Нет ничего проще этой истории, и ничего более похожего на правду. Я понимал, что эта девочка уехала со мной лишь для того, чтобы искать фортуны, или, по меньшей мере, благополучия. В возрасте двадцати лет, никогда не покидая Бреслава, она должна быть заинтересована повидать, как устроена остальная Земля, и должна быть обрадована начать с Дрездена. Я хорошо видел, что сделал большую глупость, навесив на себя этот груз, потому что Матон должна была стоить мне кучу денег, но мне это казалось простительным, потому что, когда я предложил ей ехать со мной, можно было поставить сто против одного, что она не приняла бы мое предложение. Несмотря на эти соображения, я поздравлял себя с удовольствием, которое ждало меня, одинокого, в компании с хорошенькой девушкой, все достоинства которой я собираюсь раскрыть в ближайшие дни, и, чтобы лучше их понять, я решил ничего не предпринимать с ней в дороге; я хотел видеть, заставят ли ее качества меня влюбиться в нее, потому что пока мне было только любопытно. Я остановился в начале ночи на почте, где увидел, что меня ждет добрый приют, с ужином и ночлегом. Матон, которая умирала от голода и не осмелилась мне об этом сказать, ела со зверским аппетитом и, непривычная к вину, уснула бы за столом, если бы я не попросил ее идти ложиться в свою кровать, что она и проделала, попросив у меня сотню извинений и заверив, что это больше не повторится. Она не спала всю предыдущую ночь и не ела ничего, кроме куска хлеба, вместо ужина. Посмеявшись надо всем этим, я остался за столом, даже не повернувшись посмотреть, пошла ли она в кровать, раздевшись, или нет. Я лег две-три минуты спустя и поднялся в пять часов, чтобы заказать лошадей и кофе. Матон спала одетая и покрылась крупными каплями пота. Был конец июня. Она просыпалась медленно, постепенно приходя в себя.
– Давайте, просыпайтесь; вы очень хорошенькая, но в другой раз раздевайтесь, потому что вы, должно быть, вся вспотели.
– Она быстро сунула ноги в свои домашние тапочки и поспешно вышла, вернулась затем гораздо спокойней, сделав мне реверанс, пожелав доброго утра и спросив, не хочу ли я ее поцеловать.
– Да, и с большим удовольствием; садитесь, быстренько позавтракаем, потому что я хочу прибыть в Дрезден сегодня к вечеру.
Однако из-за отсутствия лошадей я потерял пять часов, и мы приехали только на следующий день. Матон легла в кровать раздетая, и мне досталось не только смотреть на нее.
Прибыв в Дрезден, я занял все помещение на втором этаже гостиницы на площади. Я сразу отправился повидать мою мать, которая собиралась как раз ехать отдохнуть в провинции и очень обрадовалась, видя меня, с рукой на перевязи, что выглядело очень картинно; потом я повидал моего брата Жана и его жену Терезу Роланд, римлянку, с которой я познакомился еще до него, и которая мне очень обрадовалась; затем я увидел мою сестру, жену Пьера Августа, и наконец, я отправился вместе с моим братом отдать поклон Старосте графу де Брюль и его жене, дочери палатина Киёвии, которая была рада услышать новости о своей семье. Все мне радовались, и я вынужден был всем рассказывать историю дуэли, и я охотно ее рассказывал, потому что она окончилась безрезультатно.
В Дрездене тогда собрался ландтаг. В малолетстве Выборщика, который правит сейчас, принц Ксавьер, старший из его дядей, был регентом. Это был граф де Люсас, который еще жив, и который имеет детей от дамы Спинуччи, на которой он женился и за которой тогда ухаживал; она была статс-дамой вдовствующей Выборщицы. После обеда, ближе к вечеру, я отправился в итальянскую комическую оперу, где играли в банк фараон, и где я начал играть, ведя себя сдержанно, потому что вся моя наличность составляла всего восемь сотен дукатов. В этой игре я завязал знакомство с несчастным Акдоло, который тогда не выглядел несчастным. Молодой, полный ума и храбрости, он был уже взрослым и достоинство, которое он проявил на войне, заслужило ему уважение всех. Кроме того, он был тайно женат на вдовствующей графине Родосской. Этот обаятельный тип, который сейчас стал бы лейтенант-генералом, имел несчастье быть замешан в очень опасную интригу, в согласии с вдовой Выборщицей, матерью Выборщика, которого она ненавидела. Акдоло был взят в Кинигштейн, где содержится до сих пор, в течение почти тридцати лет, и где, очевидно, и умрет, потому что правящий Выборщик исчерпал, как говорят, меру своего милосердия, отменив смертную казнь, которая ему причиталась в наказание за его преступление.
В вечер первого дня, что я провел в Дрездене, Матон мне очень понравилась за ужином. Я спросил ее нежно и ласково, не хочет ли она лечь спать в мою постель, и она ответила, что это именно то, чего она хочет, так что свадьба состоялась, и мы поднялись на следующий день лучшими на свете друзьями. Я провел все утор, заказывая ей все, что ей было необходимо. Платье, рубашки, чулки, юбки, чепчики, башмаки и все прочее, потому что у нее ничего не было. Я делал множество визитов, но я оставил ее в ее комнате, отвечая всем, кто хотел ее видеть, что я предоставил бы ей эту честь, если бы она была моей женой, но поскольку она только моя гувернантка, я не хочу вводить ее в общество. По этой же причине она не позволяла входить в мою комнату никому, кто приходил ко мне повидаться, когда меня не было. Я запретил ей это, и она не нашла, чего возразить. Она трудилась у себя в комнате над своим бельем, которое я ей купил, вместе с молодой девушкой, которая ей помогала, и которой я платил, чтобы она не скучала, оставаясь одна в течение долгого дня Иногда, впрочем, я водил ее с собой гулять пешком за городом, и при этом она могла разговаривать с теми из моих друзей, которые нам встречались и которые шутили с нами во время прогулок.
Эта сдержанность с моей стороны, которая продолжалась все пятнадцать дней, что эта девушка жила со мной, начала раздражать всех молодых офицеров Дрездена, и особенно графа де Бельгард, который не привык, найдя девушку по своему вкусу, получать от нее отказ, и предпринимал разные демарши, чтобы ее заиметь. Молодой, красивый, дерзкий, щедрый, он пришел однажды в мою комнату в тот момент, когда я вместе с ней садился за стол, и напросился обедать, так что я не мог ни отказать ему, ни отправить Матон в ее комнату. Во время всего обеда он поддразнивал ее словечками на военный вкус, которые я сопровождал другими, но держась при этом рамок, которых и он должен был придерживаться. Матон вела себя очень хорошо, не строя из себя ханжу, но и не отказывая при этом в уважении, которым она была обязана, ни мне, ни себе.
У меня была привычка устраивать сиесту, и я попросил, без церемоний, графа уйти через полчаса, как мы встали из-за стола. Он спросил у меня со смехом, устраивает ли мадемуазель также сиесту, и я ответил, что да. После этого, идя за своей шпагой, он пригласил меня вместе с Матон обедать на завтра; я сказал, что никогда