– Я никогда не ем один.
– Я знаю.
– Сколько вы имеете в месяц?
– Четыре луи.
Я вижу двух слуг приятной внешности, хорошо одетых. Один из них говорит, что даст мне то вино, которое я запрошу. Я иду в маленький дом для ванн, где нахожу слугу аптекаря, который трудится над составлением мне ванны, которую я должен принимать завтра и каждый день.
Проведя час в саду, я пошел к консьержу, где увидел большую семью, и дочерей, которые не были неприятны. Я провел пару часов, болтая с ними, очарованный тем, что все говорят по-французски.
Поскольку я захотел осмотреть весь мой дом, жена консьержа провела меня повсюду. Я вернулся в мои апартаменты, где нашел Ледюка, который распаковывал чемоданы. Сказав ему, чтобы отдал мое белье м-м Дюбуа, я пошел писать. Кабинет был красивый, с северной стороны, с одним окном.
Очаровательная перспектива, казалось, была создана, чтобы плодить в душе поэта самые счастливые идеи, порожденные свежестью воздуха и ощутимой тишиной, ласкающей слух в этой улыбающейся обстановке. Я чувствовал, что для того, чтобы насладиться некоторыми простыми радостями, человек должен быть влюблен и счастлив. Я торжествовал.
Я слышу стук и вижу мою прекрасную горничную, которая с веселым видом, совсем не соответствующим тому, когда хотят на что-то пожаловаться, просит сказать моему камердинеру, чтобы был с ней повежливее.
– И чем он вас обидел?
– Может быть, ничем, по его мнению. Он хочет меня обнимать, я уклоняюсь, и он, полагая, что это его право, становится немного дерзким.
– До какой степени?
– Смеясь надо мной. Извините, месье, если я в этом слишком чувствительна. Зубоскальство мне не нравится.
– Вы правы, голубушка. Это происходит по глупости, либо от злобы. Ледюк будет знать, что к вам следует относиться уважительно. Вы будете ужинать со мной.
Полчаса спустя, зайдя что-то спросить, я сказал ему, что он должен уважать Дюбуа.
– Эта недотрога не захотела, чтобы я ее поцеловал.
– Ты наглец.
– Она ваша горничная или любовница?
– Это, может быть, моя жена.
– Этого достаточно. Пойду развлекаться к консьержу.
Я был весьма доволен своим легким ужином и превосходным вином Нефшателя. Моя горничная удовлетворилась местным вином, которое тоже было исключительным. Я был весьма удовлетворен и поваром, и благонравием моей горничной, и моим испанцем, который сменял ей тарелки без всякой аффектации. Я отослал моих людей, распорядившись о моей ванне на шесть часов утра. Оставшись за столом наедине с этой слишком красивой особой, я попросил ее рассказать мне свою историю.
– Моя история очень короткая. Я родилась в Лионе. Мои мать и отец отвезли меня с собой в Лозанну, как я узнала от них самих, потому что сама этого не помню. Я знаю, что мне было четырнадцать лет, когда мой отец, бывший кучером у м-м д’Эрманс, умер. Эта дама взяла меня к себе, и через три или четыре года я поступила в услужение к миледи Монтегю в качестве горничной, и ее старый лакей Дюбуа на мне женился. Три года спустя я осталась вдовой в Виндзоре, где он умер. Воздух Англии вызвал у меня изнурение, я попросила отпуска у моей благородной хозяйки, которая мне его предоставила, оплатив мое путешествие и сделав значительные подарки. Я вернулась в Лозанну к моей матери, где поступила на службу к английской даме, которая меня очень любила и привезла бы меня с собой в Италию, если бы у нее не возникли подозрения относительно молодого герцога де Росбюри, который показался ей влюбленным в меня. Она его любила и заподозрила во мне соперницу. Она ошибалась. Она засыпала меня подарками и отправила к моей матери, где я два года занималась рукоделием. Г-н Лебель, метрдотель посла, спросил меня четыре дня назад, пойду ли я в услужение к итальянскому сеньору в качестве горничной, и сказал мне условия. Я согласилась, имея всегда желание увидеть Италию; это желание явилось причиной моего легкомыслия, я согласилась, и вот, я здесь.
– О каком легкомыслии вы говорите?
– О приезде моем сюда, не узнав предварительно о вас.
– Вы бы не приехали, если бы узнали обо мне заранее?
– Нет, разумеется, потому что здесь у меня не будет таких условий, как у других женщин. Вам не кажется, что вы не можете иметь горничную вроде меня, чтобы при этом не говорили, что вы держите меня для других целей?
– Я ожидал этого, потому что вы очень красивы, а я не выгляжу как осьминог, но я не обращаю на это внимания.
– Я бы тоже не обращала на это внимания, если бы мое состояние позволяло мне пренебрегать этими предрассудками.
– Иными словами, моя красавица, вы настроены вернуться в Лозанну.
– Не теперь, так как это доставит вам проблемы. Смогут подумать, что вы мне не понравились из-за слишком свободного поведения, и вы, быть может, составите обо мне ошибочное суждение.
– Что я подумаю? Прошу вас.
– Вы решите, что я хочу вас к этому расположить.
– Такое могло бы быть, так как ваш резкий и необъяснимый отъезд меня живо заденет. Но, тем не менее, я на вас сердит. При таком образе мыслей вы не можете ни добровольно остаться у меня, ни уехать. Но вам, однако, надо принять решение.
– Я его приняла. Я остаюсь, и я почто уверена, что не пожалею об этом.
– Ваше решение мне нравится; но есть одна трудность.
– Не будете ли вы добры мне ее объяснить?
– Я должен, дорогая Дюбуа. Не должно быть никакой печали и никаких щепетильностей.
– Вы никогда не найдете меня печальной; но пожалуйста, давайте объяснимся насчет слова щепетильность. По поводу чего вы ожидаете щепетильности?
– Мне это нравится. Слово щепетильность в обычном смысле означает суеверное негодование по поводу действий, которые предполагаются порочными, хотя на самом деле могут быть вполне невинны.
– Если действия вызывают во мне сомнение, я не склонна судить о них слишком сурово.
– Вы, полагаю, много читали.
– Я только и делаю, что читаю, потому что без этого мне скучно.
– У вас есть книги?
– Много. Вы понимаете по-английски?
– Ни слова.
– Жаль, потому что они бы вам понравились.
– Я не люблю романы.
– Я тем более.
– Мне это нравится.
– Отчего же, скажите пожалуйста, у вас так поспешно возникают романтические суждения?
– Вот это я тоже люблю. Такая игривость мне нравится, и я очарован возможностью вас тоже насмешить.
– Извините, что я смеюсь, но…
– Никаких но. Смейтесь и над тем и над этим, и вы не найдете лучшего средства мной управлять. Я нахожу, что вы для меня очень удачное приобретение.
– Я должна снова засмеяться, так как только от вас зависит увеличить мой заработок.
Я поднялся из-за стола, очень удивленный этой молодой женщиной, у которой имелось все, чтобы стать моей слабостью. Она рассуждала, и в этом первом диалоге она разделала меня вчистую. Юная, красивая, держится с элегантностью и с умом, – я не мог представить, куда она меня заведет. Мне не терпелось поговорить с г-ном Лебелем, который предоставил мне такую вещь. Собрав приборы и отнеся их в свою комнату, она явилась спросить, ставлю ли я папильотки под ночной колпак. Этим занимался Ледюк, но я с удовольствием отдал ей предпочтение. Она справилась с этим очень хорошо.
– Я предвижу, – сказал я ей, – что вы будете мне служить как миледи Монтегю.
– Не сразу. Но поскольку вы не любите огорчаться, я должна просить вас о милости.
– Просите, дорогая.
– Я не хотела бы служить вам в ванной.
– Как бы я мог об этом даже подумать! Это было бы слишком скандально. Это дело Ледюка.
– Прошу вас меня извинить, но я вынуждена попросить вас еще об одной милости.
– Говорите мне свободно все, чего вы хотите.
– Могу ли я поместить спать в моей комнате одну из дочерей консьержа?
– Клянусь вам, что если бы я задумался об этом хоть на минуту, я бы сказал вам об этом. Она в вашей комнате?
– Нет.
– Пойдите, позовите ее.
– Я сделаю это завтра, так как если пойду за ней сейчас, могут заинтересоваться причинами. Я благодарю вас.
– Дорогой друг, вы разумны. Будьте уверены, что я никогда не стану мешать вам оставаться такой.
Она помогла мне раздеться, и должна была бы найти меня очень благопристойным, но, задумавшись о своем поведении перед сном, я увидел, что оно не проистекало из моей добродетели. Мое сердце было занято М-м М…, и м-м Дюбуа этому помешала; я, быть может, обманывал себя таким образом, но не остановился на этой мысли.
Утром я позвонил Ледюку, который сказал, что уже не надеялся удостоиться этой чести. Я обозвал его дураком. Приняв холодную ванну, я снова лег, заказав ему две чашки шоколаду. Моя бонна пришла в элегантном дезабилье, смеющаяся.
– Вы веселы, моя прекрасная служанка.
– Весела, так как очень рада быть с вами, я хорошо спала, я погуляла, и в моей комнате есть девушка, очень милая, которая спит со мной.
– Пригласите ее войти.
Я рассмеялся, увидев дурнушку весьма дикого вида. Я сказал ей, что она будет пить со мной каждое утро шоколад, и она радостно сказала, что очень его любит. После обеда явился г-н де Шавиньи, провел со мной три часа и остался очень доволен моим домом, но весьма удивлен горничной, которой снабдил меня Лебель. Тот ему об этом ничего не говорил. Он нашел, что это настоящее средство, чтобы излечить меня от любви, которую внушила мне м-м М… Я заверил его, что он ошибается. Он сказал при этом все, что можно сказать самого пристойного.
Не позднее, чем на следующий день, как раз в момент, когда я садился за стол со своей бонной, ко мне во двор въехала коляска, и я вижу м-м Ф., которая из нее выходит. Я был удивлен и недоволен, но не мог отправить ее обратно.
– Я не ожидал, мадам, чести, которую вы мне оказываете.
– Я приехала просить вас об одном удовольствии, после того, как мы пообедаем.
– Входите же, потому что суп уже на столе. Я представляю вам м-м Дюбуа.
– М-м Ф., говорю я той, будет обедать с нами.
Моя бонна отдает честь столу, играя роль хозяйки, как ангел, и м-м Ф., несмотря на свое чванство, не подает ни малейшего вида недовольства. Я не сказал и двадцати слов за все время обеда, не уделяя этой полоумной никакого внимания, обеспокоенный впрочем, какого рода удовольствия она от меня ждет.