– Вот еще напасть! Какого дьявола вы натворили? Говорите быстро.
– Я вас обокрала.
– Что? Как? Когда? Можете вы вернуть мне украденное? Я не считал вас воровкой. Я никогда не прощаю ни воров, ни лжецов.
– Как вы, однако, быстры! Я между тем уверена, что вы меня простите, потому что не прошло и получаса, как я вас обокрала, и готова немедленно вернуть украденное.
– Если не прошло и получаса, вы заслуживаете, дорогая, полного отпущения грехов; верните же мне то, что незаконно взяли.
– Вот оно.
– Письмо Ф.? Вы его прочли?
– Естественно. Это кража.
– Вы украли, таким образом, мой секрет, и кража эта серьезная, так как вы не сможете вернуть мне украденное. Ах, дорогая Дюбуа! Вы совершили тяжкое преступление.
– Я знаю. Это кража, когда нельзя вернуть украденное; но я могу вас заверить, что она останется в мне как забытая полностью. Скорее, скорее простите меня.
– Скорее, скорее! Вы странное создание. Я скорее, скорее вас прощаю, и целую вас; но берегитесь в будущем не только читать мои бумаги, но даже касаться их. У меня есть секреты, которым я не хозяин. Забудьте же ужасы, которые вы прочли.
– Выслушайте меня. Позвольте, чтобы я их не забывала, и вы, быть может, от этого выиграете. Поговорим об этом событии. Оно привело меня в ужас. Этот монстр нанес смертельный удар вашей душе и другой – вашей личности, гадина притворилась вашей любовницей, опозорив М-м …Я считаю, дорогой хозяин, что это последнее – ее главное преступление, потому что, несмотря на оскорбление, ваша любовь должна сохраниться, и болезнь, которой эта стерва вас наградила, пройдет; но честь М-м…, если гадина осуществит то, чем угрожает, будет утеряна навсегда. Не настаивайте, чтобы я забыла то, что узнала; поговорим, наоборот, об этом, чтобы найти лекарство. Я достойна, поверьте, вашего доверия, и уверена, что заслужу вскоре ваше уважение.
Мне казалось, что я сплю, слыша, как молодая женщина такого положения говорит со мной разумней, чем Минерва с Телемаком. Этого ее рассуждения было более чем достаточно, чтобы добиться не только поставленной ею цели, но и заслужить мое уважение.
– Да, мой дорогой друг, – сказал я, – подумаем, как защитить от опасности, ей угрожающей, М-м…, и я возблагодарю вас, если это не окажется невозможным. Будем думать над этим и обсуждать, денно и нощно. Продолжайте ее любить и простите ей ее первоначальное заблуждение, заботьтесь о ее чести и проявите жалость к моему состоянию, будьте моим истинным другом и забудьте отвратительное звание хозяина, чтобы заменить его званием друга; я останусь им до самой смерти, клянусь вам. Ваши здравые слова покорили мое сердце; придите в мои объятия.
– Нет, нет, этого не нужно; мы молоды и слишком легко можем поддаться чувствам. Мне для счастья достаточно остаться вашим другом, но я не хочу получить это задаром. Я хочу заслужить вашу дружбу с помощью убедительных доказательств моей. Я пойду займусь делом и надеюсь, что после обеда вы почувствуете себя гораздо лучше.
Такая мудрость меня удивила. Она могла быть искусственной, потому что, чтобы ее разыграть, Дюбуа достаточно было знать законы психологии, но не это меня заботило. Я предвидел, что влюблюсь в нее и подпаду под влияние ее моральных принципов, когда ее самолюбие не позволит ей их нарушить, когда она сама влюбится в меня в полном смысле этого слова. Я решил не поощрять свою зарождающуюся любовь. Остановленная в зачаточном состоянии, она должна будет умереть от досады. Досада убивает новорожденное чувство. Так я себя уговаривал. Я забыл, что невозможно испытывать чувство простой дружбы к женщине, которую находишь красивой, с которой ведешь беседы и которая, возможно, влюблена в тебя. Дружба в своем апогее переходит в любовь, и, разрешаясь тем же тонким механизмом, с которым любовь должна стать счастливой, она радуется, становясь все сильнее после проявлений нежности. Это то, что случилось у нежного Анакреона со Смердисом, Клеобулом и Басиллом[22]. Платоник, который претендует на то, что можно быть просто другом молодой женщины, которая нравится, и с которой рядом живешь, – визионер. Моя горничная была слишком очаровательна и слишком умна; было невозможно, чтобы я не влюбился.
Мы начали разговор лишь после того, как хорошо пообедали, потому что нет ничего более неосмотрительного и более опасного, чем разговаривать в присутствии слуг, всегда хитрых или невежественных, которые плохо слышат распоряжения, появляются и исчезают, и полагают, что обладают привилегией безнаказанно выдавать секреты своих хозяев, потому лишь, что они их узнают не напрямую.
Моя бонна начала с того, что спросила, есть ли у меня достаточная убежденность в верности Ледюка.
– Он слегка плут, моя дорогая, большой развратник, смелый, даже дерзкий, умница и невежда, бессовестный враль, которого никто, кроме меня, не может заставить уступить. Этот разбойник, однако, обладает большим достоинством: он слепо выполняет все, что я ему прикажу, пренебрегая любым риском, которому он подвергнется, подчиняясь; он не побоится не только палок, но и виселицы, если видит ее лишь в отдалении. Когда я путешествую, и надо узнать, рискую ли я пересечь реку вброд, оставаясь в коляске, он раздевается, без того, чтобы я ему это сказал, и идет проверить глубину вплавь.
– Ну, достаточно. Вам нужен этот парень. Я заявляю вам, дорогой друг, – потому что теперь я должна так вас называть, – что М-м … нечего больше опасаться. Сделайте то, что я вам скажу, и если м-м Ф. поведет себя не умно, она окажется сама единственной пострадавшей. Но без Ледюка мы ничего не сможем сделать. Необходимо, однако, прежде всего, чтобы мы выяснили всю историю его заразы, потому что некоторые обстоятельства могут стать препятствием для моего проекта. Идите же, выясните все от него самого, и узнайте при этом, рассказал ли он о своем несчастье слугам. Все разузнав, прикажите ему соблюдать строгое молчание об интересе, который вы проявляете к его болезни.
Не пытаясь в деталях понять ее план, я сразу поднялся к Ледюку. Я нашел его одного в постели, сел возле него с безмятежным видом и пообещал вылечить его, при условии, что он ничего от меня не скроет, без утайки рассказав мне, вплоть до мельчайших подробностей, все относительно болезни, как он ее подхватил. Он сказал мне, что в день, когда он отправлялся в Золотурн за моими письмами, он сошел с лошади на полдороги, чтобы попить молока на молочной ферме, там встретил услужливую крестьянку, которая всего за четверть часа привела его в то состояние, в котором я его вижу. В постель его привела большая опухоль на тестикулах.
– Рассказывал ли ты об этом кому-нибудь?
– Никому, потому что надо мной будут смеяться. Только хирург знает о моей болезни, но он не знает, от кого я ее подцепил. Он сказал, что удалит опухоль, и что завтра я смогу прислуживать вам за столом.
– Хорошо. Продолжай держать это все при себе.
Когда я передал все это моей Минерве, она задала мне следующие вопросы:
– Скажите мне, может ли Ф. со всей строгостью утверждать, что она провела с вами два часа на канапе.
– Нет, потому что она ни видела меня, ни говорила со мной.
– Очень хорошо. Тогда отвечайте на ее гнусное письмо, что она ошиблась, потому что вы не выходили из своей комнаты, и что вы проведете расследование в своем доме, чтобы выяснить, кто тот несчастный, которого она заразила, не узнав его. Пишите и отправляйте письмо немедленно, и через часа полтора вы ей отправите следующее письмо, которое я сейчас напишу, а вы скопируете.
– Мой прелестный друг, я проник в ваш гениальный замысел; но я дал слово чести М-м …, что ничего не буду предпринимать по этому делу, не известив предварительно ее.
– Это случай нарушить слово чести. Любовь мешает вам идти столь же далеко, как я, но все зависит от быстроты и от интервала между первым и вторым письмами. Сделайте это, дорогой друг, и вы узнаете остальное из письма, которое я сейчас напишу. Пишите же первое письмо.
Меня понуждало действовать истинное уважение к ней, которое я испытывал. Вот копия моего письма, убедительно доказывающая, что замысел моей бонны был безошибочен:
«Бессовестность вашего письма столь же неприемлема, как и те три ночи, что вы провели здесь, чтобы убедиться, что ваши черные подозрения обоснованы. Знайте, чудовище, вышедшее из ада, что я не выходил из своей комнаты, и что вы провели два часа бог знает с кем; однако, я, возможно, это узнаю, и дам вам отчет. Возблагодарите небо, что я распечатал ваше письмо только после отъезда М. и М-м. Я получил его в их присутствии, но, презирая руку, его написавшую, положил в карман, и оно никого не заинтересовало. Если бы его прочитали, очевидно, я бы догнал вас и заставил сдохнуть под моими ударами, женщина, недостойная прожить и дня. Я чувствую себя хорошо, но я не стараюсь вас этим убедить в том, что это не я наслаждался вашими костями».
Показав письмо Дюбуа, которая его одобрила, я отправил его несчастной, которая сделала несчастным меня. Полтора часа спустя я отправил ей следующее, с которого я сделал нижеследующую копию, не изменив ни слова:
«Четверть часа спустя после того, как я вам написал, пришел хирург сказать мне, что мой лакей нуждается в его услугах по поводу истечения жидкости, которое он приобрел недавно, с симптомами, которые указывают, что он подхватил большую дозу сифилитического яда. Я приказал хирургу позаботиться о нем и пошел навестить больного, который, не без некоторого стеснения, признался мне, что это от вас он приобрел этот прекрасный „подарок“, сказав, что, увидел вас входящей в одиночку, в темноте, в апартаменты М-м…, после того, как уложил меня в кровать, и подошел к вам, любопытствуя, что вы собираетесь делать, потому что, если вы вдруг захотели пройти к той даме, которая должна была уже лечь, вы не пройдете в дверь, ведущую в сад. Прождав час, чтобы убедиться, что вы уже ушли, он решил зайти сам, потому что ему показалось, что вы оставили дверь открытой. Он клялся мне, что, войдя, он не собирался наслаждаться вашими прелестями, чему я без труда поверил, но чтобы посмотреть, не был ли это кто-то другой, кто воспользовался этим случаем. Он уверял меня, что хотел звать на помощь, когда вы схватили е