Элен не пришла этим вечером, но я увидел ее на следующий день у ее матери, поскольку вежливость требовала, чтобы я явился поблагодарить вдову за честь, что она мне оказала. Она оказала мне самый дружественный прием и представила мне два очень красивых существа, которые были у нее на пансионе и которые меня бы заинтересовали, если бы я намеревался надолго остаться в Женеве, но поскольку у меня было только несколько дней, Элен занимала все мои заботы.
– Завтра, сказала мне эта очаровательная девица, я смогу вам что-то сказать насчет обеда у г-на Троншена, и думаю, что Эдвига знает, как ответить вашим пожеланиям в полной свободе.
Обед у банкира был прекрасен. Он позаботился о том, чтобы показать мне, что еда у ресторатора не идет в сравнение с той, которую предлагает богатый хозяин торгового дома, у которого есть хороший повар, изысканный погреб, прекрасная столовая посуда и первоклассный фарфор. Нас было двадцать персон за столом, и праздник вращался вокруг ученой теологини и меня как богатого иностранца, чьи деньги он, в основном, тратил. Я там встретил г-на де Хименес, который прибыл прямо из Ферней и который сказал мне, что меня ждут у г-на де Вольтера; но я принял глупое решение туда не ехать. Эдвига блистала. Сотрапезники изощрялись в вопросах. Г-н де Хименес попросил ее разъяснить, насколько возможно, поведение нашей праматери, которая обманула своего мужа, заставив его съесть роковое яблоко.
– Ева, – ответила она, – не обманывала своего мужа; она его только соблазнила, в надежде помочь ему достичь совершенства. Впрочем, Ева этим не нарушала запрета Бога, она восприняла его от Адама: он воспринял это как соблазнение, а не как обман, и к тому же, возможно, женский здравый смысл не позволил ей считать запрет серьезным.
На этот ответ, по-моему, полный смысла, ума и деликатности, два женевских ученых и дядя юной ученой принялись тихо шептаться. М-м Троншен суровым тоном сказала Эдвиге, что Ева находилась под божьей защитой, так же как и ее муж; но молодая особа ответила ей только скромно:
– Прошу прощения, мадам.
Та, обращаясь встревожено к пастору, сказала:
– Что скажете вы, месье?
– Мадам, моя племянница не непогрешима.
– Прошу прощения, дорогой дядя, я именно такова, как Святое писание, потому что говорю в соответствии с ним.
– Быстренько Библию, посмотрим.
– Эдвига, моя дорогая Эдвига… по правде, ты права. Вот пассаж. Запрет предшествовал созданию женщины.
Все зааплодировали, но Эдвига, ласковая и скромная, не изменила своего поведения; оставались только двое ученых и дама Троншен, которая не могла успокоиться. Другая дама спросила, можно ли, по совести, полагать, что история с яблоком носит символический характер, на что та ответила:
– Я так не думаю, мадам, потому что воспринимать символически можно было бы лишь совокупление, и полагают, что его не было между Адамом и Евой в Эдемском саду.
– Но мнения ученых в этом вопросе расходятся.
– Тем хуже для ученых-диссидентов, мадам, потому что Писание высказывается ясно в этом вопросе; оно говорит, в первом стихе четвертой главы, что Адам познал Еву после своего изгнания из земного рая, и после этого она родила Каина.
– Да, но стих не говорит, что Адам познал Еву только после этого; так что, соответственно, он мог познать ее и раньше.
– Это то, чего я допустить не могу, так как если бы он познал ее ранее, она бы понесла, потому что мне представляется абсурдным предположить возможность акта деторождения между двумя созданиями, вышедшими непосредственно из рук Бога и, соответственно, настолько совершенными, как только могут быть мужчина и женщина, без того, чтобы воспоследовал естественный эффект.
Этот ответ вызвал рукоплескания всех присутствующих, и каждый шептал на ухо соседу лестные для Эдвиги слова.
Г-н Троншен спросил у нее, можно ли с помощью одного лишь чтения Ветхого Завета установить для себя бессмертие души.
– Ветхий завет, – ответила она, – не устанавливает эту догму; но, при том, что он не говорит об этом, разум ее устанавливает, потому что все, что существует, необходимо должно быть бессмертным, потому что разрушение реальной субстанции противно природе и мысли.
– Тогда я вас спрашиваю, – обратился снова банкир, – установлено ли существование души в библии?
– Эта мысль бросается в глаза. Дым свидетельствует о наличии пламени, его породившего.
– Скажите мне, может ли материя мыслить?
– Этого я вам не скажу, так как это не моя область; но скажу вам, что, полагая Бога всемогущим, я не нахожу достаточного основания для того, чтобы вывести заключение о его неспособности дать материи возможность мыслить.
– Но что вы сами думаете об этом?
– Я полагаю, что у меня есть душа, с помощью которой я мыслю; но мне неизвестно, смогу ли я после моей смерти помнить в своей душе, что я имела честь обедать у вас сегодня.
– Вы, значит, полагаете, что ваша память может не принадлежать вашей душе? Но в таком случае, вы более не теолог.
– Можно быть теологом и философом, потому что философия ничему не вредит, и сказать «я не знаю» значит не то же самое, что сказать «я знаю».
Три четверти сотрапезников испустили крики восторга, и прекрасная философиня радовалась, видя меня смеющимся от удовольствия при звуках рукоплесканий. Пастор плакал от радости и тихо переговаривался с матерью Элен. Неожиданно он обратился ко мне:
– Задайте же несколько вопросов моей племяннице.
– Да, – сказала Эдвига, – но новые, или ничего.
– Вы меня озадачили, – сказал я, – потому что как можно быть уверенным, что вопросы новые? Скажите мне, однако, мадемуазель, надо ли, для того, чтобы понять что-то, обратиться к его первооснове?
– Это необходимо: именно поэтому господь, не имеющий первоосновы, непостижим.
– Бог это выбор, мадемуазель, ваш ответ таков, как я и ожидал. Тогда соблаговолите мне сказать, может ли Господь осознать свое существование?
– Ладно! Это выходит за границы моей латыни; я не знаю ответа. Месье, это по меньшей мере невежливо.
– Зачем же вы попросили чего-то нового?
– Но это естественно.
– Я решил, мадемуазель, что самое новое может вас смутить.
– Это галантно. Господа, соизвольте ответить за меня и меня научить.
Все стали уклоняться, и никто не сказал ничего удовлетворительного. Тогда Эдвига снова взяла слово и сказала:
– Думаю, однако, что, поскольку Бог знает все, он должен осознавать свое существование; но не спрашивайте, прошу вас, как это может быть.
– Это хорошо, – сказал я, – очень хорошо, и никто не может сказать больше.
Все смотрели на меня как на галантного атеиста, поскольку в мире принято судить поверхностно; но меня мало заботило их представление обо мне как об атеисте или верующем.
Г-н де Хименес спросил у Эдвиги, была ли создана материя.
– Я не понимаю слова «создана», – сказала она. Спросите у меня, была ли материя сформирована, и мой ответ будет утвердительным. Слово «создана» здесь неприменимо, так как существованию вещи должно предшествовать образование слова, ее описывающего.
– Какой смысл вы даете слову «создавать»?
– Делать из ничего. Вы видите здесь абсурдность, так как должны предположить предшествующее существование этого «ничто»… Я очарована вашим смехом. Полагаете ли вы, что «ничто» представляет из себя вещь созидаемую?
– Вы правы, мадемуазель.
– Эй! Эй! – говорит один из сотрапезников, нахмурив лоб, – не совсем, не совсем.
Весь народ разражается смехом, так как возражающий, кажется, не знает, что сказать.
– Скажите пожалуйста, мадемуазель, кто был ваш наставник в Женеве? – спросил г-н де Хименес.
– Мой дядя, здесь присутствующий.
– Отнюдь нет, дорогая племянница, потому что я бы скорее умер, чем рассказывал тебе все то, что ты изрекала сегодня. Но, господа, моя племянница ничего такого не делала, она читает, размышляет и рассуждает, быть может, слишком с большой дерзостью; но я ее люблю, потому что она всегда кончает свои речи словами, что ничего не знает.
Дама, до сей поры не сказавшая ни слова, спросила у нее очень вежливо определение разума.
– Мадам, ваш вопрос чисто философский, так что могу вам сказать, что я недостаточно понимаю ни ум, ни материю, чтобы быть способной дать им удовлетворительное определение.
– Но в абстрактном представлении, которое вы должны иметь о реальном существовании разума, – потому что, допуская наличие Бога, вы ведь не можете уклониться от идеи наличия этого существа, – скажите мне, как вы себе представляете, что он может воздействовать на материю.
– Нельзя построить ничего прочного, основываясь на абстрактной идее. Гоббс называет это пустыми идеями: можно их иметь, но надо их оставлять в покое, поскольку, желая их углубить, совершают ошибку. Я знаю, что господь меня видит, но я потерплю неудачу, если стану пытаться убедиться в этом путем рассуждения, поскольку, согласно нашему восприятию, мы вынуждены допустить, что ничего нельзя сделать без органов; однако Бог не может иметь органов, поскольку мы воспринимаем его как чистый разум. Говоря философски, Бог не может нас видеть, как и мы его. Но Моисей и некоторые другие его видели, и я в это верю, не вдаваясь в существо дела.
– Вы поступаете превосходно, – сказал я ей, – потому что, если бы вы стали изучать это, вы столкнулись бы с непостижимым. Но если вы читаете Гоббса, вы сталкиваетесь с риском стать атеисткой.
– Это не то, чего я опасаюсь, так как не признаю самой возможности атеизма.
После обеда все стали осыпать похвалами эту девушку, действительно удивительную, так что мне оказалось невозможно остаться с ней тет-а-тет хотя бы на миг, чтобы выразить ей мою любовь, но я уединился с Элен, которая сказала, что ее кузина должна завтра пойти ужинать с матерью и пастором.
Эдвига останется, – добавила она, – и мы ляжем спать вместе, как это происходит всякий раз, когда она ужинает со своим дядей. Стало быть, речь идет о том, чтобы знать, можете ли вы, чтобы провести ночь с нами, решиться спрятаться в одном месте, которое я вам укажу завтра утром, в одиннадцать часов. Приходите в это время с визитом к моей матери, и я выберу подходящий момент, чтобы показать вам убежище. Вам там будет неудобно, но надежно, и если вам будет скучно, утешьтесь сознанием того, что мы будем все время думать о вас.