– Я останусь надолго запрятанный?
– Примерно четыре часа, потому что в семь часов закрывают дверь на улицу и открывают ее только по звонку.
– А в этом укрытии, где я буду, – если мне вздумается чихнуть, меня смогут услышать?
– Да, это возможно.
– Вот это большая трудность. Все остальное неважно; но пусть, я рискну всем, чтобы достичь счастья, я на все согласен.
На завтра я отправился с визитом к вдове, и Элен, провожая меня, показала мне между двумя лестницами закрытую дверь.
– В семь часов, – сказала она, – она будет открыта, и когда вы туда войдете, вы закроете ее на задвижку. Когда вы придете, улучите момент туда войти, когда вас никто не видит.
В без четверти семь я оказался запертым в этой нише, где нашел сиденье, – весьма счастливое обстоятельство, потому что без этого я не смог бы ни лечь, ни стоять. Это была истинная дыра, и я понял по запаху, что там имеется ветчина и сыры; но всего этого было не видно, так как я вынужден был ощупывать все вокруг себя, чтобы хоть немного сориентироваться в этой кромешной темноте. Передвигая осторожно ноги во все стороны, я почувствовал мягкое сопротивление, протянул руку и нащупал ткань. Это была салфетка, на которой лежала вторая, и две тарелки, на которых лежали прекрасный жаренный рулет и хлеб. Рядом я нашел бутылку и стакан. Я почувствовал благодарность моим прекрасным подругам, что подумали о моем желудке; я уже плотно пообедал, но, ради предосторожности, я чуть позже решил отдать должное этой закуске, вплоть до наступления часа свидания.
В девять часов я принялся за дело, и поскольку у меня не было ни ножа, ни штопора, мне пришлось отбить горлышко бутылки с помощью кирпича, который, по счастью, смог вырвать из пола. Это было восхитительное старое вино из Нейштадта. Мой цыпленок был начинен трюфелями, и эти две стимулирующих составляющих убедили меня, что мои две нимфы имели кое-какое представление о физиологии, или что случай не поскупился прийти мне послужить. Я провел бы довольно неплохо время в моем чулане, если бы не визиты крыс, довольно частые, которых я ощущал по их отвратительному тошнотворному запаху. Я вспоминаю, что такая же неприятность приключилась со мной в Кёльне в сходных обстоятельствах.
Наконец, прозвонило десять часов, и я услышал голос пастора, который спускался, разговаривая; он рекомендовал Элен не заниматься ночью глупостями с его племянницей и спать спокойно. Я вспомнил г-на Розу, который, двадцать два года назад, выходил в такой же час от м-м Орио в Венеции, и, глядя на себя, нашел себя сильно изменившимся, но не ставшим рассудительней; но если я и стал менее чувствительным к удовольствиям, две красотки, что меня ожидали, показались мне намного лучше племянниц м-м Орио.
В моей долгой карьере распутника, во время которой моя непреодолимая склонность к прекрасному полу заставляла меня прибегать ко всем средствам обольщения, я вскружил голову нескольким сотням женщин, чьи прелести завладевали моим разумом, но что мне всегда верно служило, это что я старался штурмовать невинных девиц, тех, чьи моральные принципы или предрассудки ставили препятствие успеху, только в обществе другой женщины. Я рано узнал, что девица с трудом дает себя соблазнить из-за недостатка смелости, в то время как если она с подругой, она отдастся достаточно легко: слабость одной приводит к падению другой. Отцы и матери полагают обратное, но они ошибаются. Они стараются не доверять свою дочь молодому человеку, хоть на бал, хоть на прогулку, но уступают, когда с юной особой в качестве компаньонки присутствует одна из ее подруг. Я повторяю, они ошибаются, потому что, если молодой человек знает, как взяться за дело, их дочь пропала. Ложный стыд мешает и одной и другой противостоять соблазнению, и, как только первый шаг сделан, падение следует неизбежно и быстро. Когда подруга позволяет сорвать самую легкую ласку, чтобы не краснеть, она первая поощряет подругу предоставить более серьезную милость, и если соблазнитель умелый, невинная жертва готова, без сомнений, пройти по пути до точки, откуда уже не убежать. Впрочем, чем невинней молодая особа, тем менее она замечает пути и цели соблазнителя. Бессознательно ее влечет к удовольствию, примешивается любопытство, и случай довершает остальное.
Может быть, к примеру, я, без Элен, решился бы соблазнить ученую Эдвигу; но я уверен, что никогда бы не добился своей цели с Элен, если бы она не видела, как ее кузина допускает мою распущенность и позволяет со мной вольности, которые для нее, несомненно, выглядят как противные стыдливости и приличному поведению воспитанной девушки.
Поскольку, не раскаиваясь в своих любовных подвигах, я далек от стремления к тому, чтобы мой пример послужил для дела развращения прекрасного пола, который, во многих отношениях, заслуживает нашего уважения, я хочу, чтобы мои наблюдения могли призвать к осмотрительности отцов и матерей, и этим самым заслужить их уважение.
Немного погодя после ухода пастора я услышал три легких удара в дверь моего убежища. Я отомкнул, и рука, нежная как шелк, протянулась к моей. Все мои чувства трепетали. Это была рука Элен, она меня электризовала, и этот момент счастья оплатил мне мое долгое ожидание.
– Следуйте за мной тихо, – сказала она мне в полголоса, снова прикрыв маленькую дверь, но в своем счастливом нетерпении я нежно сжал ее в своих объятиях и, давая ей почувствовать эффект, который она производит на меня одним своим присутствием, я убедился также в ее полной покорности.
– Будьте благоразумны, мой друг, – сказала мне она, – и поднимемся тихонько. Я последовал за ней на цыпочках, и в конце длинной темной галереи она ввела меня в неосвещенную комнату, которую заперла за нами; затем она открыла другую, освещенную, в которой я увидел Эдвигу, почти раздетую. Та, едва увидев меня, направилась ко мне с распростертыми объятиями и, страстно обняв, вознаградила меня за терпение, проявленное мной в том грустном убежище.
– Моя божественная Эдвига, – сказал я, – если бы я не любил вас до безумия, я не остался бы и четверти часа в этом ужасном тайнике, но ради вас я готов проводить там по четыре часа каждый день, что я остаюсь здесь. Но не будем терять время, мои дорогие, пойдемте ложиться.
– Ложитесь вы двое, – говорит Элен, – я проведу ночь на канапе.
– О! Об этом, дорогая кузина, и не думай, – воскликнула Эдвига; наша судьба должна быть совершенно одинаковой.
– Да, божественная Элен, да, – сказал я, обнимая ее; я вас люблю обеих одинаково, и одну и другую; и все эти церемонии лишь заставляют нас терять драгоценное время, в которое я мог бы засвидетельствовать вам мою нежную страсть. Следуйте за мной. Я сейчас разденусь и лягу посередине постели, приходите быстренько ко мне, и вы увидите, люблю ли я вас так, как вы того заслуживаете. Если мы здесь в безопасности, я составлю вам компанию вплоть до того момента, как вы скажете мне, что пора уходить; но прошу вас не гасить свет.
В мгновенье ока, продолжая философствовать о стыдливости с ученой теологиней, я предстал перед их очами в полной наготе, как второй Адам. Эдвига, краснея, быть может опасаясь потерять что-то в моих глазах из-за чрезмерной задержки, сбросила последнюю вуаль стыдливости, по выражению Св. Клемента Александрийского, который сказал, что стыдливость заключается только в рубашке. Я высоко превознес ее красоты, совершенство ее форм, с целью ободрить Элен, которая медленно раздевалась; но упрек в ложной стыдливости, брошенный ей кузиной, произвел больший эффект, чем все мои хвалы. Вот, наконец, эта Венера предстает в натуральном виде, охватив плотно себя руками, прикрыв одной часть своих самых тайных прелестей, а другой – одну из своих грудей, и, казалось, смущенная тем, что не может скрыть. Ее целомудренная стыдливость, эта борьба между угасающим стыдом и сладострастием меня восхищает.
Эдвига была крупнее Элен, ее кожа была белее и грудь – вдвое больше по объему; но Элен была живее, формы ее – пленительней, а грудь вырезана по модели Венеры Медицейской.
Постепенно набираясь смелости и следуя в унисон за кузиной, мы прошли несколько этапов взаимного любования и затем легли. Природа требовала своего, и нам оставалось только ей подчиняться. Прикрытый колпачком безопасности, в целости которого я убедился, я ввел Эдвигу в статус женщины, и когда жертвоприношение завершилось, она сказала, покрывая меня поцелуями, что момент страдания ничего не значил в сравнении с удовольствием.
Элен, моложе Эдвиги на шесть лет, тотчас заняла ее место; но самое прекрасное руно, что я когда либо видел, представило некоторую преграду; она убрала его своими руками и, завидуя успеху кузины, хотя и не могла приобщиться любовных тайн без некоторого болезненного взлома, она испускала только вздохи счастья, отвечая на мои усилия и, казалось, бросая вызов моей нежности и страсти. Ее прелести и ее движения заставили меня убыстрить сладкое жертвоприношение, и когда я покинул святилище, мои две красавицы увидели, что я нуждаюсь в отдыхе.
Жертвенник был очищен от крови жертв и благотворное омовение мы совершили совместно, радуясь оказать взаимную услугу.
Мое существо восстановилось под их руками, ловкими и любопытными, и этот вид наполнил их радостью. Я сказал им, сколь сильно я хочу повторять мое счастье во все время моего пребывания в Женеве, но они сказали мне, вздыхая, что это невозможно.
– Через пять или шесть дней, может быть, мы сможем устроить такой же праздник, но это все. Пригласите нас, – сказала Эдвига, – ужинать завтра в вашу гостиницу, и может быть нам подвернется случай сорвать пару нежных поцелуев.
Я учел это мнение.
Снова взявшись за дело, зная себя и охотно их вводя в заблуждение, я наполнял их счастьем несколько часов подряд, переходя пять или шесть раз от одной к другой, перед тем, как исчерпать мои силы и прийти к пароксизму удовольствия. В интервалах, видя их покорными и жаждущими, я заставлял их принимать самые сложные позы Пьетро Аретино, что их забавляло свыше всякой меры. Мы осыпали поцелуями все, что вызывало наше восхищение, и в тот момент, когда Эдвига прилепилась губами к моему стволу, наступил разряд и оросил ее лицо и ее грудь. Она очень этому обрадовалась и развлекалась, жадно пытаясь понять с физической точки зрения назначение этого извержения, которое им обеим показалось удивительным. Ночь казалась нам короткой, хотя мы не потеряли и минуты, и утром, на рассвете, нам пришлось разлучиться. Я оставил их лежащими в постели, и мне повезло выйти так, что меня никто не видел.