Проспав до полудня, я поднялся и, совершив свой туалет, отправился с визитом к пастору, у которого рассыпался в похвалах его очаровательной племяннице. Это было верное средство заманить его ужинать назавтра в «Весы».
– Мы в городе, – сказал я ему, – так что мы сможем оставаться вместе столько, сколько захотим; но постарайтесь привести любезную вдову и ее очаровательную дочь.
Он мне это обещал.
Вечером я пошел повидать синдика и трех подруг, которые, естественно, нашли меня несколько холодным. Я сослался на сильную головную боль. Я сказал им, что даю ужин ученой деве и приглашаю их прийти вместе с синдиком, но я предвидел, что они воспротивятся, так как это может вызвать толки.
Я позаботился, чтобы главную часть моего ужина составили самые изысканные вина. Пастор и его приятельница отдали им должное, и я поощрял их в этом занятии. Когда я увидел, что они дошли до нужной мне кондиции, со слегка затуманенной головой и целиком занятые своими воспоминаниями, я сделал знак двум красоткам, которые вышли, как бы в поисках уединения. Делая вид, что пошел им его показать, я вышел вместе с ними, завел их в другую комнату и сказал им подождать.
Вернувшись обратно и найдя двух бывших влюбленных целиком занятыми сами собой и едва замечавшими мое присутствие, я сделал пунш и, поставив перед ними, сказал, что пойду отнести его и девицам, которые развлекаются, рассматривая эстампы. Не теряя ни минуты, я проделал с ними некоторые операции, которые они нашли весьма интересными. Их радости украдкой были невыразимо приятны. Когда мы более или менее удовлетворились, мы вернулись вместе, и я снова сделал пунш. Элен расхвалила эстампы своей матери и уговаривала пойти смотреть их вместе с нами.
– Мне не хочется, – сказала та.
– Ну что ж! – Ответила Элен, мы пойдем посмотрим их еще раз.
Сочтя уловку великолепной, я пошел вместе с моими двумя героинями, и мы сотворили чудеса. Эдвига философствовала о наслаждении, говоря мне, что не узнала бы его никогда, если бы я случайно не познакомился с ее дядей. Элен не разговаривала, но более чувственная, чем кузина, она лишалась чувств, подобно голубке, оживая снова, чтобы умереть мгновение спустя. Я восхищался этой удивительной, хотя и взаимной, плодовитостью; она четырнадцать раз перешла от жизни к смерти за то время, что я проделал одну операцию. Правда, это была моя шестая, и чтобы насладиться ее счастьем, я несколько умерял свой порыв.
Перед тем, как нам разъединиться, я обещал им приходить каждый день навещать мать Элен, чтобы знать, когда наступит ночь, которую я смогу провести еще раз с ними перед моим отъездом из Женевы. Мы расстались в два часа утра.
Три или четыре дня спустя Элен сказала мне в двух словах, что Эдвига будет сегодня ночевать у нее, и что она оставит свою дверь открытой в то же время.
– Я приду.
– А я приду вас там запереть, но вы будете в темноте, так как служанка сможет заметить свет.
Я был точен, и когда прозвонило десять, я увидел их, радостных.
– Я забыла предупредить вас, – сказала Элен, – что вас ждет здесь цыпленок.
Я был голоден, и мгновенно его съел, и затем мы погрузились в счастье.
Я должен был уехать через день. Я получил два письма от г-на Рэберти. Он написал в одном, что он следовал моим инструкциям относительно Кортичелли, а во втором, что она, возможно, будет танцевать по контракту во время карнавала, в качестве первой фигурантки. Мне нечего было больше делать в Женеве, и м-м д’Юрфэ, согласно нашей договоренности, ждала меня в Лионе. Мне надо было ехать. В этом положении, ночь, которую я проводил с моими двумя очаровательными девушками, была моим последним здесь делом.
Мои уроки были плодотворны, и мои две ученицы становились мастерицами в искусстве получать и давать счастье. Но в интервалах радость сменялась грустью.
– Мы будем несчастны, мой друг, – говорила мне Эдвига, и мы готовы следовать за тобой, если ты готов заботиться о нас.
– Я обещаю вам, мои дорогие, возвратиться не позднее чем через два года, – говорил я им, и они не соглашались ждать так долго. Мы заснули в полночь, проснулись в четыре часа и возобновили наши шалости вплоть до шести. Полчаса спустя я их покинул, изнемогая от усталости, и весь день оставался в постели. Вечером я пошел повидать синдика и его юных подруг. Я нашел там Элен, которая сделала вид, что не более огорчена моим отъездом, чем другие, и чтобы лучше скрыть свою игру, позволила синдику целовать ее, как и других. Что до меня, я, повторив ее уловку, попросил ее передать мои прощальные приветы своей ученой кузине, извинившись, что не пошел попрощаться лично.
Я выехал на следующий день рано утром и назавтра к вечеру прибыл в Лион. Я не застал там м-м д’Юрфэ; она отправилась в Бресс, где у нее были земли. Я получил письмо, в котором она написала, что ей не терпится меня увидеть, и я направился к ней, не теряя ни минуты.
Она встретила меня, как обычно, и я сразу же ей заявил, что должен выехать в Турин, чтобы встретиться там с Фредериком Гуальдо, тогда главой розенкрейцеров, и открыл ей с помощью оракула, что он приедет со мной в Марсель и там сделает ее счастливой. Согласно этому оракулу, ей не следует думать о возвращении в Париж, пока мы с ней не увидимся. Оракул сказал ей еще, что она должна ждать от меня новостей в Лионе, вместе с маленьким д’Аранда, который меня осыпал ласками, уговаривая взять его с собой в Турин. Понятно, что я отклонил его просьбы.
По возвращении в Лион м-м д’Юрфэ понадобилось пятнадцать дней, чтобы найти для меня пятьдесят тысяч франков, которые могли оказаться мне необходимы для этой важной поездки. За эти пятнадцать дней я свел хорошее знакомство с м-м Пернон и потратил много денег у ее мужа, богатого фабриканта, чтобы изготовить себе элегантный гардероб. М-м Пернон была красива и умна. У нее в любовниках был миланец по имени Боно, который занимался делами швейцарского банкира Сакко. Это благодаря м-м Пернон Боно дал м-м д’Юрфэ те пятьдесят тысяч франков, что она мне передала. Она передала мне также те три платья, что обещала Ласкарис, но которые Кортичелли так и не увидела. Одно из этих платьев было из шкурок соболя, редкой красоты. Я выехал из Лиона, экипированный как принц, и прибыл в Турин, где должен был встретить знаменитого Гуальдо, который был никто иной как предатель Асканио Погомас, которого я заставил уехать из Берна. Я думал, что мне будет легко заставить этого клоуна сыграть роль, которую я ему назначил. Я жестоко ошибся, как будет видно в дальнейшем.
Я не мог отказать себе в удовольствии остаться на один день в Шамбери, чтобы повидать мою прекрасную затворницу. Я нашел ее прекрасной, спокойной и довольной, но еще переживающей потерю своей юной пансионерки, которую выдали замуж.
Прибыв в Турин в начале декабря, я нашел в Риволи эту Кортичелли, которую г-н шевалье де Рэберти предупредил о моем приезде. Она передала мне письмо от этого любезного человека, в котором он указал мне дом, который снял для меня, поскольку я не хотел останавливаться в гостинице, и в котором я немедленно и устроился.
Глава V
Мои старые знакомства. Дама Пасьенца. Агата. Граф Бороме. Бал. Лорд Перси.
Вернувшись в Турин, Кортичелли устроилась в своем жилище; я обещал прийти ее повидать.
Я нашел свои апартаменты весьма удобными и в хорошем состоянии, но я добавил в цене, заведя кухню. Имея много денег, я хотел давать ужины для своих друзей. Г-н Рэберти сразу нашел мне хорошего повара. Отчитавшись по деньгам, которые он потратил на Кортичелли, он вернул мне остаток и посоветовал нанести визит графу д’Аглие, который теперь знал, что Кортичелли принадлежит мне. Он проинформировал меня, что дама Пасьенца, которая содержит ее у себя в пансионе, имеет приказ никогда не оставлять меня наедине с ней, когда мне придет охота с ней повидаться. Я нашел это забавным, но, поскольку меня это не заботило, я и не беспокоился. Он сказал мне, что до сей поры ее поведение было безупречным, и я был этим доволен. Он посоветовал мне поговорить с начальником балета Дюпре и договориться с ним, чтобы он давал ей уроки, заплатив ему, чтобы он подготовил с ней несколько па-де-де к карнавалу. Я пообещал этому парню, который показался мне влюбленным в нее, все это, и, выйдя от него, направился к викарию.
Высказав мне, со смеющимся видом, комплименты по поводу моего возвращения в Турин, он сказал, что знает, что я содержу танцовщицу.
– Но скажу вам, что порядочная женщина, которая содержит ее в пансионе, получила распоряжение не позволять ей принимать визиты иначе как в своем присутствии, несмотря на то, что та живет со своей матерью.
– Эта строгость мне нравится, месье, тем более, что я не считаю ее мать слишком уж строгой. Шевалье Рэберти, которому я ее рекомендовал, знает мои намерения, и я рад, что он им так хорошо следует. Я хотел бы, чтобы она была достойна вашей протекции.
– Рассчитываете ли вы провести здесь карнавал?
– Если Ваше превосходительство сочтет это допустимым.
– Это зависит только от вашего хорошего поведения. Виделись ли вы с шевалье Озорио?
– Я рассчитываю нанести ему визит сегодня или завтра.
– Прошу вас передать ему и от меня поклон.
Он позвонил, и я вышел. Шевалье принял меня в своем бюро иностранных дел и оказал мне весьма любезный прием. Я рассказал ему о визите, который совершил к викарию, и он с улыбкой поинтересовался, с охотой ли я подчинился приказу, который запрещал мне видеться со своей любовницей. Я ответствовал, что это меня не заботит, и, поглядев на меня с усмешкой, он заметил, что мое безразличие, возможно, разочарует ту порядочную женщину, которой дано распоряжение за ней присматривать.
Это мне многое разъяснило; но, правда, мое обязательство не видеться свободно с молодой плутовкой доставило мне удовольствие. Я знал, что об этом будут говорить, и мне интересны были последствия.
Вернувшись к себе, я застал генуэзца Пассано, плохого поэта и плохого художника, который ожи