дал меня в Турине уже месяц, и которому я предназначал предстать перед м-м д’Юрфэ под именем Розенкрейцера.
Поужинав с ним, я выделил ему комнату на третьем этаже, сказав, что ему будут приносить еду, и чтобы он спускался вниз только в случае, если я его позову. Я нашел его скучным рассказчиком, невежественным, злым и пьяницей. Я пожалел, что взял его к себе, но дело было уже сделано.
Интересуясь узнать, как устроилась Кортичелли, я направился к ней, прихватив с собой штуку материала, купленного мною в Лионе для изготовления зимней одежды. Я застал ее с матерью в комнате их хозяйки, и она сказала, что рада меня видеть, и что ей будет приятно каждый раз, когда я буду приходить к ней обедать по-семейному. Кортичелли с матерью отвели меня в свою комнату, и хозяйка пошла за нами.
– Вот для кого, – сказал я ей, указывая на девушку, – надо сделать платье.
– Это подарок маркизы? – спросила Кортичелли.
– Это от меня, если угодно.
– Но мне нужны еще три платья, что она мне дала.
– Но вы знаете, на каких условиях. Мы поговорим об этом в другой раз.
Она распаковала отрез и нашла его по вкусу.
– Но надо его еще обшить, – сказала она мне.
Ла Пасьенца сказала, что пошлет к торговке модными товарами, чтобы принести гарнитуру. Она живет на той же улице. Едва она вышла, синьора Лаура сказала, что ей не нравится, что она может принимать меня только в комнатах хозяйки.
– И вы, наверное, рады, что не имеете этой свободы.
– Я денно и нощно благодарю за это бога.
Я посмотрел на нее понимающим взглядом, и несколько минут спустя увидел Викторину с другой девушкой, которые принесли гарнитуру. Я спросил у нее, все ли еще она у Р., она покраснела и сказала, что да. Кортичелли выбрала гарнитуру, я сказал девушкам, что пойду заплачу их хозяйке, и они ушли. Пасьенца послала за портнихой, которая пришла снять мерку, и Кортичелли сказала мне, что ей нужно пополнеть, показав свою талию. Позабавившись по поводу ее прошлой беременности – плода ее амуров с графом Ностиц, я дал ей денег, сколько нужно, и ушел. Провожая меня до лестницы, она спросила, когда снова меня увидит, и я ответил, что не знаю.
Очевидно, если бы я был влюблен в эту девушку, я не оставил бы ее и на день у той женщины; но меня удивило, что она могла предположить во мне терпимость ко всему, несмотря на то, что я демонстрировал все время противоположное.
Побывав у банкиров, к которым у меня были обменные письма, и, среди прочих, у г-на Мартена, чья жена славилась своей красотой; я встретил Моисея, он отвел меня к Лии, которая была замужем. Когда она назвала мое имя своему мужу, он меня приветствовал, но, видя, что она беременна, я не ощутил к ней интереса. Я к ней не вернулся.
Мне не терпелось пойти к Р., и я нашел ее ожидающей, как и я, встречи с нетерпением, после того, как Викторина рассказала ей обо мне. Сидя с ней в ее конторе, я имел удовольствие прослушать все галантные историйки Турина. Она сказала, что из всех девушек, что были у нее при моем отъезде из Турина, у нее остались только Викторина и Катон, но она завела новых. Викторина осталась такой же, как и была, когда я ее оставил, но сеньор, который был в нее влюблен, увез ее в Милан. Этот сеньор был граф де ла Перуз, с которым я свел близкое знакомство в Вене через три года. Я поговорю о нем в своем месте и свое время. Р. грустно мне сказала, что из-за нескольких прискорбных приключений, когда полиция была вынуждена вмешаться, ей пришлось пообещать графу д’Аглие больше не направлять своих девушек к мужчинам, и поэтому, если я найду какую-то из них в своем вкусе, я смогу продолжить знакомство с ними, лишь приглашая их на какие то праздники и в воскресенья и приходя к их родственникам. Она показала мне их в своей зале, но я не нашел среди них сколько-нибудь заинтересовавшей меня. Она рассказала мне о м-м Пасьенца, и издала громкий крик, вызвавший у меня приступ смеха, когда я ей сказал про то, что содержу Кортичелли, и про строгие условия, в которых это происходит.
– Эта женщина, – сказала мне она, – не только шпионка графа д’Аглие, но и сводня, известная всему городу; но я удивлена, что шевалье Рэберти не обратился к Маццоли.
Она утихомирилась, когда я сказал ей, что шевалье имел все основания действовать подобным образом, и что у меня есть свои резоны, чтобы быть довольным тем, что Кортичелли находится там, и это устраивает меня более, чем любое другое место.
Наша беседа была прервана покупателем, который зашел спросить у нее шелковых чулок. Слушая разговор о танцах, я спросил, где сейчас находится Дюпре, балетмейстер:
– Но вот он я, к вашим услугам.
– Мне надо с вами поговорить. Г-н Рэберти мне сказал, что вы даете уроки одной моей знакомой фигурантке.
– Он предупредил меня как раз сегодня утром. Вы, должно быть, г-н шевалье де Сейнгальт.
– Точно.
– Мадемуазель сможет приходить ко мне каждое утро в девять часов.
– Нет, это вы приходите к ней в то время, когда вам удобно; и я вам заплачу, надеясь, что вы усовершенствуете ее до такой степени, что она сможет танцевать не только в ансамблях.
– Я приду посмотреть ее сегодня и скажу вам завтра, что я смогу сделать; но должен сказать вам ясно. Я беру три пьемонтских ливра за урок.
– Это не чересчур много. Завтра я приду к вам.
– Вы мне окажете честь, вот мой адрес. Если вы придете после полудня, вы застанете репетицию балета.
– Разве репетируют не в театре?
– Да, но в театр никто не может войти, когда идет репетиция. Это распоряжение викария.
– Но вы можете принимать, кого вам вздумается.
– Несомненно; но я не мог бы принимать танцовщиц, если бы не моя жена, которую г-н викарий хорошо знает и к которой испытывает большое доверие.
– Вы увидите меня на репетиции.
Так этот пресловутый викарий со своим прогнившим носом осуществлял свою тиранию повсюду, где появлялись любители в поисках удовольствий.
Я встретил у доброй Маццоли двух знатных персонажей, которых она мне представила, назвав после их имен мое. Один, очень старый, очень уродливый, украшенный орденом Белого Орла, назвался графом Боромее; другой, довольно молодой и резвый, был граф А. Б., миланец. Я от нее узнал, что эти два сеньора обхаживали ее, чтобы понравиться шевалье Рэберти, в котором они нуждались, чтобы получить некие права или привилегии на своих землях, которые находились под юрисдикцией короля Сардинии. У миланца А. Б. не было ни су, и хозяин островов Боромее[2] также находился в весьма стесненных обстоятельствах. Он разорился на женщинах и, не имея более возможности жить в Милане, вернулся на самый красивый из своих островов на Лаго Маджоре, где наслаждался вечной весной. Я нанес ему визит по моем возвращении из Испании, но я скажу об этом в своем месте.
Речь зашла о моем жилище и оживленная Маццоли спросила у меня, доволен ли я своим поваром.
– Я его еще не испытал, но сделаю это завтра, если вы окажете мне честь отужинать у меня вместе с этими месье.
Предложение было принято, и она предложила мне пригласить ее дорогого шевалье, который, будучи извещен об этом, не будет в этот день обедать. Его здоровье обязывало его есть только раз в день.
У балетмейстера Дюпре я увидел всех танцовщиков и танцовщиц с их матерями, которые наблюдали за ними, находясь в стороне и приглядывая за их шубками и муфтами. Одна из этих матерей, необычное дело, была молода и свежа. Дюпре, представив меня своей жене, которая была молода и красива, но, болея туберкулезом, оставила танец, сказал мне, что если м-ль Кортичелли желает заниматься, он сделает из нее чудо. Та подбежала и, распушив хвост, сказала мне, что ей необходимы ленты, чтобы наделать чепцов. Все танцовщицы переглядывались и перешептывались. Ничего не отвечая на ее запрос, я достал из кармана два пьемонтских пистоля и дал их Дюпре, сказав, что это за три месяца занятий, что он проведет с мадемуазель, и я с удовольствием плачу ему авансом. Я увидел всеобщее удивление, чему обрадовался, не подав однако виду.
Я сел в сторонке. Наблюдая за девушками, которых там увидел, я заметил одну поразительную. Прекрасный рост, тонкие черты, благородный вид и спокойные манеры ее заинтересовали меня в высшей степени, в отличие от танцовщика, который, будучи недоволен ею, говорил ей грубости; она переживала, демонстрируя, однако, презрение на своей очаровательной физиономии. Я подошел к той красивой и моложавой женщине, присматривавшей за шубой, которую я заметил при входе, и спросил, где мать красивой танцовшицы, которая меня заинтересовала.
– Это я, – ответила она.
– Вы? Вы не похожи.
– Я была очень молода, когда ее заимела.
– Я в этом не сомневаюсь. Откуда вы?
– Я из Луки, я бедная вдова.
– Как вы можете быть бедной, имея такую красивую дочь?
Она взглянула на меня и ничего не ответила. Минуту спустя Агата – таково было ее имя – подошла к матери попросить платок, чтобы вытереть лицо. Я дал ей свой, совершенно чистый, спрыснутый розовой эссенцией; та промокнула пот, вдыхая аромат, который он источал, затем хотела мне его отдать, но я отказался, сказав, что она должна его отдать постирать. Она улыбнулась и сказала матери сохранить его. Я спросил, позволено ли мне будет нанести ей визит, и она сказала, что ее хозяйка не разрешает ей принимать визиты, по крайней мере, до того, как быть ей представленным. Такой проклятый закон был в этом Турине. На моем ужине – он был первым – я был приятно удивлен превосходным качеством повара. Я всегда полагал, что нигде так хорошо не едят, как в Турине; но также верно, что земля здесь производит продукты исключительного качества, и что искусные повара своим уменьем придают им превосходный вкус. Местные вина также предпочитаются гурманами иностранным. Дичь, рыба, птица, телятина, зелень, молочные продукты, грибы – все здесь исключительно. Это преступление, что иностранец в этой счастливой стране подвергается утеснению, и что население здесь не самое законопослушное в Италии. Очевидно, что красота, которой блистает здесь женский пол, происходит от воздуха, которым здесь дышат, и еще более – от доброго питания. Я с легкостью уговорил м-ль Маццоли и двух миланок оказывать мне эту честь каждый день. Шевалье Рэберти не мог принять приглашения, но пообещал как-нибудь зайти.