– Она его учинит, я в этом уверен, и вы будете причиной того, что она на меня рассердится.
– У нее будут для этого основания?
– Нет.
– Идите же сказать ей, что я делаю ей подарок, и в случае, если она захочет мне заплатить, я не тороплюсь.
– Я вижу, что вы ее не знаете, и что вас не волнуют дела этого дома. Я пойду говорить с графом.
Четверть часа спустя явился граф, говоря мне грустно, что он должен мне много денег, которые надеется мне вернуть к ярмарке, и я его обяжу, добавив в их счет также стоимость отрезов тафты. Я ответил, обняв его, что пусть он возьмет их себе, потому что у меня привычка никогда не считать деньги, с помощью которых я счастлив доставить удовольствие своим друзьям. Я заверил его, что если мадам спросит меня, получил ли я деньги за материю, я скажу, что полностью по ней рассчитался.
В ожидании часа обеда, зная, что мадам не появляется, я присел к маленькому столу, чтобы написать письма. Клермон выложил на большом несколько из моих одежд, женские накидки и превосходное платье из толстого пунцового шелка, отделанное соболями, которое м-м д’Юрфэ предназначала несчастной Кортичелли. Я бы отдал его Агате, если бы продолжал с ней жить, и был бы неправ, так как подобное платье подошло бы лишь женщине с положением.
В час вошел граф и объявил о приходе своей жены, которая явилась представить мне лучшего друга семьи; это был маркиз Трюльци, примерно моего возраста, высокий, хорошо сложенный, чуть косоглазый, с непринужденными манерами, с обликом настоящего сеньора. Он сказал, что пришел с тем, чтобы иметь удовольствие со мной познакомиться, и, вместе с тем, чтобы погреться у огня, так как во всем доме имеется печь только в моей комнате. Все стулья были заняты, и маркиз взял маркизу, чтобы усадить ее как марионетку себе на колени, но она воспротивилась, покраснела, вырвалась от него и, видя, что он рассмеялся, сказала, что в своем пожилом возрасте он еще не научился относиться с уважением к таким женщинам, как она. В ожидании, пока Клермон предоставит стулья, маркиз, рассматривая женские одежды и прекрасное платье, спросил, ожидаю ли я какую-либо женщину. Я ответил, что надеюсь встретить в Милане таких, что окажутся достойны получить эти подарки.
– Я знал в Венеции, – сказал я ему, – князя Трюльци. Полагаю, что он ваш родственник.
– Он так утверждает, и это может быть; однако я не думаю, что я из его рода.
Впечатленный таким оборотом, я больше не заговаривал об этом князе.
– Вам бы стоило, – сказал ему граф, – остаться обедать с нами, и, поскольку вы не любите есть то, что не приготовлено вашим поваром, послать за вашим обедом.
Маркиз с ним согласился, и у нас образовался хороший стол. Я увидел прекрасную посуду, прекрасное белье, бутылки вина и вышколенных слуг. Я все понял и почти ничего не говорил. Маркиз выдавал почти все темы для беседы, с умом и веселостью, вызывая раздражение у графини которая каждый раз выступала против фамильярности, с которой он с ней обращался. Это, однако, не смущало маркиза, потому что он ее любил; он хотел лишь сгладить свое превосходство. Он ее успокаивал, говоря, что в Милане не найдется другого мужчины, более преданного ей, чем он, и который более уважает ее достоинства и ее происхождение.
После обеда пришел портной, чтобы снять мерку с мадам для домино, которое должно было быть готово к балу, что давали послезавтра. Поскольку маркиз оценил расцветку и хорошее качество отрезов, графиня сказала, что это я привез ей их из Турина, и спросила меня, вернули ли мне мои деньги. Я ответил, что ее муж со мной расплатился, и что она дала мне добрый урок.
– Какой урок? – спросил маркиз.
– Я надеялся, что мадам сочтет меня достойным сделать ей этот столь маленький подарок.
– Она не захотела его принять? Ах! Ах! Ах!
– Это не смешно, – сказала ему с раздражением графиня; – но вы надо всем смеетесь.
Оставшись в корсете, она явила взорам свою роскошную грудь, и, сказав, что холодно, маркиз положил на нее руку, на что, впрочем, она разразилась ужасными упреками, которые он принял, разражаясь смехом. К вечеру она отправилась в оперу вместе с ним, но сопровождаемая своим собственным слугой в ее ливрее, который поместился сзади коляски маркиза вместе с его двумя лакеями. Четверть часа спустя я сел в свою, вместе с графом, и был приятно удивлен, узнав в первой актрисе мою дорогую Терезу Палези. Я счел разумным не говорить с графом ни о прелестях его жены, ни о порядках его дома. Во втором акте я спустился вместе с ним в «Редут», где крутились десять – двенадцать банков в фараон. Я играл и, проиграв сотню золотых дукатов, ушел.
За ужином графиня показалась мне менее неприступной. Она высказала мне сочувствие по поводу моего проигрыша. Я отвечал, что дело того не стоит.
Назавтра утром Клермон вошел в мою комнату с крупной девицей, которая напомнила мне еврейку Лиа, будучи красивой, как она, но с меньшими претензиями, потому что она собралась лишь позаботиться о моем белье и моих кружевах. Она мне сразу понравилась. Я был в постели, принимая свой шоколад, и попросил ее присесть, она отвечала, что вернется, когда я встану. Я спросил, далеко ли она живет, и она отвечала, что в этом же доме, на первом этаже, вместе с отцом и матерью, и что ее зовут Зенобия. Сказав ей, что нахожу ее очаровательной, я попросил позволения поцеловать ее руку и, смеясь, она отказала, сказав, что ее рука занята.
– Вы, значит, обещаны кому-то?
– Портному, который женится на мне до конца карнавала.
– Он красив и богат?
– Ни то, ни другое.
– Почему же вы выходите замуж?
– Чтобы стать у себя хозяйкой.
– Вы очень умны, я ваш друг. Приведите ко мне сюда вашего суженого, я хочу дать ему работу.
Я встаю, говорю Клермону собрать мое белье, велю наскоро поправить мои волосы, чтобы идти к Палезе, но тут входит Зенобия вместе с портным. Я вижу карлика, чья физиономия внушает мне смех.
– Вы собираетесь жениться на этой очаровательной девушке? – спрашиваю я.
– Да, многоуважаемый. Публикации уже сделаны.
– Вы счастливый человек. Когда вы женитесь?
– Через десять-двенадцать дней.
– Почему бы вам не жениться завтра?
– Вы слишком торопитесь.
На этот ответ я усмехаюсь. Я даю ему пошить куртку и прошу произвести замеры, чтобы изготовить черное домино для завтрашнего бала. Он говорит, что ему нужна тафта, так как у него нет ни денег, ни кредита, и я даю ему десять цехинов, говоря, что когда он женится, у него будет и то и другое, и он уходит.
Отдав Зенобии пару запачканных манжет, которые она взялась выстирать так, что они будут как новые, я спросил у нее, полагает ли она, что ее муж не будет ревнив.
– Он ни ревнив, ни влюблен, и он женится на мне лишь потому, что я зарабатываю больше, чем он.
– Такая как вы может надеяться на лучшую судьбу.
– Мне двадцать два года, и я достаточно заждалась. Мне довольно жить в девушках. Впрочем, человек, которого вы видели, умен.
– Я это заметил. Но почему он затягивает с женитьбой?
– Потому что у него нет денег; и, имея родственников, он хочет сделать красивую свадьбу. И, говоря вам по правде, мне это нравится.
– Вы правы; но я не одобряю предубеждение, мешающее вам дать руку для поцелуя благородному человеку, который вас об этом просит.
– Это лишь для того, чтобы дать вам понять, что я выхожу замуж. Я не настолько щепетильна.
– В добрый час. Я желаю вам всего наилучшего. Скажите вашему жениху, что если он захочет взять меня в сваты, ваша свадьба будет за мой счет.
– Действительно так?
– Да, так. Я дам ему двадцать четыре цехина, но при условии, что он их потратит.
– Это вызовет разговоры; но мы ими пренебрежем. Я дам ответ вам завтра.
– И сердечный поцелуй сейчас.
– Да, также.
Зенобия уходит вприпрыжку, и я выхожу, чтобы идти знакомиться с моим банкиром, который сразу акцептует мое кредитное письмо. После этого необходимого визита я пошел к Терезе, моей прежней пассии. Как только ее горничная, которая была та же, что и во Флоренции, меня увидела, она взяла меня за руку и подвела к постели хозяйки, которая вставала. Она приняла меня с изъявлениями самой искренней дружбы, которые заставляют в первый же момент умолкнуть тех, кто их получает. Многократно обнявшись со мной, она рассказала, что уже шесть месяцев не живет со своим мужем Палези. Он стал невыносим, и она назначила ему пенсион, с которым он живет в Риме. Она сказала, что дон Цезарино, наш сын, все время вместе с ней, что она содержит его в пансионе, и что она покажет мне его, когда я захочу. Она сказала, что счастлива, что делает вид, что у нее есть любовник, но это неправда, и что я могу приходить к ней повидаться вполне свободно и в любое время. Мы рассказали друг другу наши истории в самом кратком виде, но это заняло не менее двух часов. Находя ее прекрасной и свежей как тогда, когда она влюбила меня в себя в Анконе, я спросил, полагает ли она своим долгом хранить верность своему мужу, и она ответила, что во Флоренции была еще влюблена, и что если она мне еще нравится, мы могли бы возобновить все снова и жить вместе до самой смерти. На это объяснение я заверил ее, что готов немедленно доказать ей свою нежность. Она ответила, сдаваясь на мои ласки, что мы поговорим об этом на нашем втором свидании, но что она должна почувствовать себя сопричастной моему нетерпению. После всего, я упрекнул ее в холодности. Она пожурила, что я ошибаюсь, и что она очарована, найдя меня столь пылким. Я вернулся к себе влюбленным в нее, но мой пыл подвергся слишком многим отвлечениям, чтобы длиться долго.
Графиня А. Б. начала менять свой тон на более нежный. Она сказала мне с удовлетворенным видом, что знает, где я провел два часа, но если я кого-то люблю, я должен прекратить свои визиты, потому что ее возлюбленный ее покинет.
– Если он ее покинет, я займу его место.
– Вы хорошо сделаете, подыскивая женщин, которые будут ценить ваши подарки. Я узнала, что вы сделали их только после получения очевидных знаков ее нежности.