– Откуда мне знать, – говорит дурак, – что эти месье мне заплатят эти деньги, увидев эти записки?
– Если ты не уверен, оставь их мне, но насовсем. Ты всегда дерзок по отношению к своим благодетелям.
Приходит Клермон с оплаченным билетом на место в дилижансе, который выезжает завтра на рассвете. Я вручаю его ему и говорю «Прощай».
– Я могу пообедать с вами.
– Я этого не хочу. Иди обедать с Пассано, чудовище! Ты подписал свидетельство, что я подделыватель монет, и ты смеешь со мной разговаривать? Клермон, выставьте его за дверь.
Это было невероятно, но это так и было. Моя сестра спросила у меня, что я сделал с девицей, что у него отобрал.
– Я отправил ее в Венецию, разбогатевшую на две тысячи экю.
Это прекрасно, но подумайте о горе, которое должен испытывать аббат, видя вас спящим с ней.
– Эти дураки созданы, чтобы горевать. Он вам рассказывал, что она ни разу не захотела, чтобы он ее поцеловал, и что она его побила?
– Отнюдь, нет. Он сказал, что она его обожала.
Проведя приятно три или четыре часа, я проводил невестку в Оперу, а ее муж вернулся к себе. Она возносила мне самые горькие жалобы. В течение шести лет, что они были женаты, она ни разу не могла вкусить радостей замужества.
– Мне говорят, – сказала она, – что я могла бы просить развода, но я не могу, так как имею глупость его любить. Он погряз в долгах, и если я заставлю его вернуть мое приданое, я его разорю. Но, зная себя, зачем он на мне женился? Это предательство.
Она была права. Но мой брат говорил, что это не его вина, и что, женясь на ней, он надеялся, что перестанет быть фригидным. После ее смерти он женился на другой, и та его наказала. Она заставила его бежать из Парижа, оставив ей все, что у него было. Я поговорю об этом через двадцать лет от настоящего момента.
На следующий день, рано утром, мой брат уехал. Я увидел его только в Риме, шесть лет спустя. Я буду об этом говорить, когда буду в том времени. Я провел день у м-м д’Юрфэ, где, в конце концов, согласился, что малыш Тренти вернется из Аббевиля в Париж верхом, и назначил свой отъезд на третий день. Я посмотрел новую пьесу в (Комеди) Франсез, которая провалилась. Автор плакал горючими слезами. Его друзья говорили ему с сочувствием, что лишь злые чары привели ее к падению, но это сочувствие не вернуло ему денег, которые он потерял из-за провала.
Любопытство заставило меня пойти по тому адресу, что мне оставил Бонкузен, где должны были находиться две девицы, которые меня знали. Это было по улице Монмартр, такая-то дверь, такая-то аллея, этаж. Мой кучер вертелся туда-сюда пять или шесть раз и не мог найти дома. Я вышел, чтобы пойти искать пешком, с адресом в руке; торговка сказала мне, что в доме рядом недавно приехали две девушки-иностранки, и что они должны жить на третьем этаже. Я поднимаюсь и спрашиваю у женщины, открывшей мне дверь, про двух девушек-венецианок, которые должны были к ней приехать.
– Честное слово, у меня их пятнадцать, и чтоб я пропала, если я знаю, откуда они приехали. Войдите, и вы сами у них узнаете.
Это вызывает у меня смех, я вхожу и вижу кучу шлюх, которые производят неимоверный шум и которые, видя меня у дверей, издают крик, прежде, чем я захожу. Я прошу всех этих безумных успокоиться, и не собираюсь уже спрашивать о венецианках, которых ищу, так как это бордель. Я говорю со всеми, и за исключением одной, которая англичанка, все остальные оказываются француженки. Хозяйка спрашивает, не хочу ли я поужинать с какой-либо из них, я соглашаюсь; я не хочу выбирать и полагаюсь на ее вкус, попросив дать мне ту, что она сочтет наиболее пригодной, чтобы мне понравиться.
Она дает мне одну, которая сразу меня хватает, ведет в комнату, и мгновение спустя приносят ужин, стелют белые простыни на хорошую кровать. Я смотрю на мою сотрапезницу, и она мне не нравится. Несмотря на это, я расслабляюсь, улыбаюсь ей, хорошо ем, долго сижу за столом, заказываю шампанское; видя, что я остаюсь холоден ко всем ее ужимкам, она решает, что я хочу видеть ее пьяной, и с удовольствием напивается. На третьей бутылке она уже не сознает, ни что говорит, ни что делает. Она раздевается и в натуральном виде ложится на кровать, приглашает меня, подходит ко мне, я предоставляю ей действовать и, в первый раз в жизни, имею удовольствие наблюдать, что ее усилия заставить меня быть мужчиной не удаются. Адель, Марколина, моя племянница П.П., Клементина и другие еще слишком ясно живут в моей памяти. Распутница молода, красива и хорошо сложена, но ничего не стоит, когда я сравниваю ее с другими. В три часа утра я возвращаюсь к себе, очень собой довольный, и, тем не менее, пораженный этой дурной идеей – предать себя этой девке.
На следующий день, пообедав у м-м д’Юрфэ, я взял фиакр, чтобы отправиться инкогнито повидать Ла Кортичелли в ее убежище. Я нашел ее грустной, но очень довольной своей участью и добротой хирурга и его жены. Они заверили меня, что она совершенно излечится. Она сказала мне, что убежала с улицы Гренель в девять часов, взяв с собой все свои пожитки, и что ее служанка в отчаянии, потому что она осталась ей должна. Я дал ей двенадцать луи и пообещал, что отправлю еще двенадцать, когда она мне напишет из Болоньи; она мне это обещала, но бедняжка умерла при лечении. Я узнал об этом из письма, которое написал мне в Лондон Фэйе, и в котором он сказал, что не знает, как поступить, чтобы переправить двенадцать луи, что она оставила для м-м Лауры, которая должна быть мне знакома. Я направил этому порядочному человеку адрес, по которому он сможет отправить эти деньги.
Все те, кем я воспользовался в своих магических играх с м-м д’Юрфэ, за исключением Марколины, меня предали, и все они затем плохо кончили. Читатель узнает, в своем месте, и о Пассано и о Коста.
Накануне своего отъезда я ужинал с м-м дю Рюмэн, которая заверила меня, что ее голос начинает к ней возвращаться; здравое рассуждение, которое она при этом сделала, доставило мне удовольствие. Она сказала, что режим, который, при выполнении поклонения, был ей предписан, мог этому поспособствовать. Я сказал, чтобы она в этом не сомневалась. Я любил повторять, что для того, чтобы вернуть человека на правильный путь, нужно сначала его обмануть. Тьма должна предшествовать свету. Бонкузен, которого я встретил в партере итальянского театра, посмеялся надо мной, когда я сказал, жалуясь, что во всей улице Монмартр дома с адресом, который он мне записал, не существует. Он, смеясь, сказал, что, нуждаясь в шести франках, использовал эту уловку, чтобы их получить. Я сказал, что он, будучи мошенником, не должен раскрывать свои проделки.
Распрощавшись с м-м д’Юрфэ, и заверив ее, что помню все свои обещания, я посадил с собой в фиакр молодого человека и его ботфорты, которые были объектом его обожания. Я отвез его в отель Монморанси, откуда мы выехали к вечеру. Он попросил меня ехать ночью, потому что стыдился, будучи одетым в костюм курьера, ехать не на лошади. На третий день мы прибыли в Аббевиль. Я заказал обед, он спросил у меня, где его мать, я ответил, что мы об этом узнаем, и пригласил его посетить со мной полотняную фабрику месье де Варо.
– Но можно же сразу узнать, есть здесь моя мать или нет.
– Ладно! Если ее здесь нет, мы продолжим наш путь и встретимся с ней в дороге. Мы наверняка встретим ее раньше, чем приедем в Булонь.
– Поезжайте на фабрику, а я пока посплю.
– Как хотите.
Я ухожу. Полтора часа спустя я возвращаюсь в гостиницу и не вижу молодого человека. Клермон спит.
– Где он? Я хочу обедать.
– Он отправился верхом в Париж, чтобы забрать депеши, что вы забыли.
Я вызываю начальника почты и говорю ему, что если он не приведет мне его обратно, он может рассчитывать на большие неприятности, потому что он не должен был давать ему лошадь без моего приказа. Он меня успокаивает и заверяет, что вернет его обратно раньше, чем тот прибудет в Амьен. Он дает распоряжение почтальону, который начинает смеяться, видя мое беспокойство.
– Я его поймаю, – сказал он, – еще сегодня. Он выехал всего полтора часа назад, он проехал только два поста; я проезжаю за то же время три. Вы увидите меня с ним не позднее чем в шесть часов.
– Получишь два луи на выпивку.
Я не мог обедать. Мне было стыдно, что меня так провел неопытный молодой человек. Я бросился на кровать и проспал до тех пор, пока меня не разбудил почтальон, показывая мне виновника, у которого был вид умирающего. Я приказал, ничего ему не говоря, запереть его в комнате, где у него была хорошая постель, куда ему подали ужин и где его держали до утра следующего дня, когда я должен был уезжать в Булонь и Кале. Я должен был оставить его отдыхать, так как он был весь разбит. Почтальон поймал его на половине пятого поста, немного дальше Амьена. Он был смирен, как ягненок. На следующее утро я его позвал и спросил, поедет ли он со мной в Лондон добровольно или связанным.
– Добровольно, даю вам слово чести; но верхом и вслед за вами, потому что иначе я чувствую себя униженным. Я не хочу, чтобы могли сказать, что вы преследуете меня, потому что я вас обокрал.
– Я принимаю ваше слово чести. Закажите другую лошадь. Поцелуйте меня.
Довольный, он сел на лошадь и, следуя впереди меня, остановился только в Кале у «Золотой Руки», где был удивлен, увидев свой чемодан. Я прибыл через час после него.
Глава VII
Мое прибытие в Лондон. Ла Корнелис. Я представлен ко двору. Я снимаю меблированный дом. Я делаю множество знакомств. Мораль англичан.
Едва прибыв, я вызвал хозяина гостиницы и приказал подготовить мне квитанцию на мою почтовую коляску, которую я ему оставлял под его ответственность, и забронировал пакетбот, чтобы он был в моем распоряжении, когда захочу. Был только один свободный, второй был для всех пассажиров, которые платили по шесть франков с головы. Я заплатил за это шесть гиней вперед, взяв квитанцию, потому что меня предупредили, что начиная с Кале человек становится неправ во всех своих спорах, когда не может доказать свою осязаемую и видимую правоту. Клермон до отлива погрузил все мое имущество, и я приказал ужинать. Хозяин известил меня, что в Англии луи не котируются, и поменял мне их на гинеи, без всякой для себя выгоды. Я был восхищен его честностью, так как гинея котируется на семнадцать французских су выше, чем луи.