Думая в одиночестве над этой первой сценой, я нахожу ее естественной, в порядке вещей, и тем не менее не к добру, особенно с учетом ее просьбы о сотне гиней. Я очень хорошо вижу, что не могу рассчитывать на ее милости без того, чтобы ей выдать эти деньги, и, разумеется, я не думаю торговаться, но она должна также видеть, что она их не получит, если будет строить из себя недотрогу. Мне следует так все устроить, чтобы не опасаться ловушки. Не заботясь об обеде, я иду прогуляться в парк и, ближе к вечеру, вот я уже у себя.
Компания прибывает, еще не поздно, прекрасное дитя просит меня устроить им банчок, и после взрыва смеха, которого она не ожидала, я от этого уклоняюсь.
– По крайней мере вист, – говорит она.
– Вы, значит, не торопите с ответом по нашему делу?
– Ну что ж! Значит, вы определились.
– Да, проходите.
Она следует за мной в другую комнату, где, усадив ее на ту же самую утреннюю софу, я говорю, что у меня есть для нее готовая к употреблению сотня гиней.
– Вы отдадите их моей тете, потому что эти месье вообразят, что я получила их за стыдные услуги.
– Очень хорошо, Я дам их вашей тете, будьте уверены.
После этих слов я подступил к ней, как и утром, но опять понапрасну. Я перестал быть настойчивым, когда она сказала, что я не добьюсь от нее ничего никогда, ни за деньги, ни силой; но я могу рассчитывать на все от ее дружбы, когда она увидит, что я наедине с нею становлюсь нежным, как ягненок. Я поднялся, и она вслед за мной. Будучи в плохом настроении, я решил, что могу его скрыть за игрой в вист, который уже разложили. У нее был весьма веселый вид, и ее веселье меня раздражало. За столом, сидя рядом со мной, она выводила меня из терпения сотней шалостей, которые вознесли бы меня до небес, если бы она за этот день уже дважды меня не оттолкнула. При отъезде она отозвала меня в сторонку, чтобы сказать, что она пошлет ко мне в другую комнату свою тетю, если я вправду решил дать ей сотню гиней. Я ответил, что это следует записать, и что это не делается в один момент, и когда она сказала, чтобы я назначил этот момент, я сказал, продемонстрировав ей кошелек, полный золота, что этот момент настанет, когда она велит ему быть.
Размышляя после ее отъезда о том, что, несомненно, юная мошенница выбрала меня, чтобы обмануть, я решил отказаться от своих притязаний. Это решение меня унижало, но я видел некую храбрость в том, чтобы отступить. Чтобы отвлечься, я со следующего дня стал ходить в пансион моей дочери, взяв с собой коробку конфитюров. Я вызвал радость в душе Софи, и в то же время обрадовал всех ее подруг, с которыми она поделилась. Но мое удовольствие было сильнее, чем у них. Я ходил туда почти каждый день. Путешествие занимало час с четвертью. Я привозил с собой безделушки и побрякушки разного рода, которые вызывали у них восторг, миледи была сама любезность, и моя дочь, которая в открытую называла меня своим дорогим papa, с каждым днем все более убеждала в том, что я в ней имею истинное порождение моих чресел. Менее чем в три недели я поздравил себя с тем, что забыл Шарпийон, заменив ее невинными любвями подружек Софи, хотя одна из них нравилась мне немного слишком сильно, чтобы считать себя полностью избавленным от любовных желаний.
В таком состоянии я увидел однажды перед собой в восемь часов утра приближенную тетку кокетки, которая мне сказала, что ее племянница и все семейство огорчены тем, что я больше не вижусь с ними, после того ужина, что дал им, и в особенности тем, что племянница надеялась, что я дам ей средства изготовить эликсир жизни.
– Да, мадам, я дам вам сотню гиней, если ваша племянница будет относиться ко мне по-дружески. Она отказала мне в милостях, которые даже весталка сочла бы допустимыми, а вы знаете, что она не весталка.
– Позвольте мне посмеяться. Она игрунья, немного взбалмошная, и она отдастся только тогда, когда будет уверена, что любима. Она мне все рассказала. Она любит вас, но опасается, что ваша любовь не более чем каприз. Она в кровати из-за сильного насморка, и полагает, что ее слегка лихорадит. Приходите ее повидать, и я уверена, что вы не уйдете недовольным.
При этих словах все мое желание заиметь эту девочку пробудилось, и, посмеявшись, я спросил, в котором часу я должен прийти, чтобы наверняка застать ее в кровати. Она сказала прийти сейчас и постучать только один раз. Я сказал ей идти вперед и меня подождать.
Я был доволен, видя, что добился своей цели овладеть ею, и гарантирован от того, чтобы попасть в ловушку; объяснившись с тетушкой и имея ее на своей стороне, я более ни в чем не сомневался.
Я быстро надел редингот и вот, через четверть часа, – у ее дверей. Я стучу один раз, появляется тетушка, тихонько открывает мне дверь и говорит вернуться через полчаса, потому что та, собираясь принять ванну, сидит голая в ванной комнате.
– Проклятье, все время обман. Это пустая отговорка. Я ничему не верю.
– Правда, я не лгу, и если вы обещаете мне быть разумным, я проведу вас в ее комнату на четвертом этаже. Она скажет мне потом все, что захочет, пусть говорит.
– В ее комнату? А она в ванной? Вы меня не обманываете?
– Нет, следуйте за мной.
Она поднимается, я – за ней. Она открывает дверь, впускает меня внутрь, затем дверь закрывает, и я вижу Шарпийон в ванной, голую, которая, изображая, что принимает меня за тетю, говорит принести ее полотенца. Она – в позе самой соблазнительной, какую только может пожелать Амур, но едва меня увидев, она приседает и издает крик.
– Не кричите, меня вам не обмануть. Успокойтесь.
– Идите вон.
– Нет. Позвольте мне перевести дух.
– Идите прочь, говорю вам.
– Успокойтесь и не бойтесь насилия.
– Моя тетя мне заплатит.
– Это смелая женщина и она найдет во мне истинного друга. Я вас не трону, но раскройтесь.
– Как! Что я должна раскрыть?
– Станьте так, как вы стояли, когда я вас удивил.
– Ах это – нет; и прошу вас выйти.
Чтобы собраться еще больше с силами, она являет перед моими глазами картину еще более соблазнительную, используя в качестве приема нежность, чтобы заставить меня выйти, увидев, что гнев ей не помогает. Поскольку я пообещал ее не трогать, она решилась, насколько это возможно, загасить огонь в моей душе, который, как она знала, она разожгла, и повернулась ко мне спиной, чтобы помешать мне думать, что она может почувствовать удовольствие от лицезрения меня, и что эта мысль может побудить меня действовать. Я все это знал, но, желая вернуть себе разум, должен был пойти на все унижения, чтобы утихомирить свои чувства, и не был огорчен, увидев очень быстро эффект от этой фрустрации. В этот момент входит тетя, и я выхожу, не говоря ни слова, в достаточной мере довольный тем, что испытываю чувство презрения, которое убеждает меня в том, что любовные чувства не имеют более надо мной власти.
Тетя присоединяется ко мне за дверью и, спрашивая, доволен ли я, говорит зайти в приемную.
– Да, – говорю я, – очень доволен тем, что вас понял, и вот вознаграждение.
Говоря так, я швыряю ей сотенный банковский билет, чтобы она делала свой эликсир жизни, не заботясь о том, чтобы взять с нее расписку, которую она хочет мне сделать. Я чувствую себя недостаточно смелым, чтобы ничего ей не давать, так что сводня проделала все превосходно и могла догадаться, что у меня на это уже нет сил. По возвращении к себе, хорошенько обдумав все приключение и чувствуя себя победителем, я порадовался этому; вернув себе хорошее настроение, я твердо решил более не ступать ни ногой в дом этих баб. Их было семеро, включая двух служанок. Необходимость существовать заставила их выработать систему, не брезгуя никакими средствами, и когда в своих действиях они сталкивались с необходимостью использовать мужчин, они выдвигали тех трех, что я назвал, которые, в свою очередь, не могли обойтись без остальных.
Думая отныне только о развлечениях, заходя в театры, в таверны, по окрестностям Лондона, бывая в пансионе, где была моя дочь, я столкнулся в Воксхолле с нею, ее тетушкой и Гудар, пять или шесть дней спустя после сцены в ванной. Я хотел избежать встречи, но она меня заметила, сразу упрекнув с веселым видом за мое дурное поведение. Я ответил ей сухо, но, притворившись нечувствительной, она зашла в нишу, пригласив меня выпить по чашке чаю. Я ответил, что собираюсь поужинать, и она сказала, что в таком случае и она согласна. Я этого тоже хотел, я заказал ужин на четверых, и вот, по виду, мы – близкие друзья. Речи, что она вела со мной, ее веселость, ее обаяние, силу которого я уже испытал, предстали снова в моей слабой душе, еще более слабой из-за напитков, и я предложил ей прогуляться в темных аллеях, надеясь, как я ей сказал, что она не поведет себя со мной так, как повела с милордом. Она ответила мне с нежностью и видимостью сердечности, на которые я не попался, что она хотела бы быть моей и на свету, но прежде она хотела бы иметь удовольствие видеть меня у себя каждый день, как настоящего друга дома.
– Вы это получите, но извольте сначала преподнести мне маленький подарок в аллее.
– Нет, и абсолютно нет.
Тогда я оставил ее, отказавшись проводить до дома, и отправился спать к себе, слегка в пасмурном настроении.
Назавтра я поздравил себя с тем, что она не поймала меня на слове. Власть, что имело надо мной это создание, была непреодолима, и я убедился, что у меня нет других средств, чтобы гарантировать себя от того, чтобы не быть ею одураченным, кроме как не видеть ее, или отказаться, при встречах с нею, от обладания ее прелестями. Это второе мне казалось невозможным, я решился на первое, но плутовка постаралась лишить меня возможности им воспользоваться. Способ, к которому она прибегла, чтобы довести до конца свое намерение, должен был явиться результатом совещаний, которые она проводила со всем своим бесславным семейством.
Несколько дней спустя после маленького ужина в Воксхолле, я увидел у себя Гудара, который начал с того, что поздравил меня с разумным решением не ходить больше к Ауспуржерам.