– Мадам, значит, не англичанка? – спрашиваю я весьма почтительным тоном.
– Месье, я швейцарка, и вы меня знаете.
На этот ответ, как нельзя более полный, я поворачиваюсь, смотрю направо от нее и вижу м-м М. Ф. и, вслед за ней, ее дочь, затем – г-на М. Ф. Я встаю, чтобы сделать поклон этой даме, которую я высоко ценю, и приветствую ее мужа, который отвечает мне лишь очень холодным движением головы. Я спрашиваю у нее, что может иметь против меня ее муж, чтобы вести себя подобным образом, и она мне тихо отвечает, что Пассано написал ему обо мне какие-то ужасы.
Но какое удовольствие встретить ее дочь, которая стала за три года такой, что невозможно узнать! Она это знала, и краска на лице подтвердила, что она помнит все, что произошло между мной и ею, в присутствии моей гувернантки, но мне не терпелось узнать, хотела ли она этому соответствовать, или считает нужным отвергнуть, имея право списать на счет своей невинности. Если Сара вынашивала такой проект, я стал бы ее презирать, потому что, обладая умом, который я за ней знал, было бы невозможно, чтобы она захотела его использовать, чтобы победить свой темперамент. Воспользовавшись неким предлогом, чтобы подняться, она поразила меня своим теперешним видом. Она была еще только порослью, когда я ее узнал в Берне, и теперь я видел ее в зрелости, еще более соблазнительной тем, что она только проклюнулась.
– Очаровательная Сара, – говорю я ей, – вы ослепили меня настолько, что я чувствую себя вынужденным задать вам два вопроса, для восстановления мира в моей душе. Скажите мне, помните ли вы наши шалости в Берне?
– Да.
– Скажите мне поскорее, вы недовольны, что я их вспоминаю сейчас с наивысшим удовольствием?
– Нет.
Каков должен быть влюбленный мужчина, который захотел бы рискнуть поранить ее деликатность, задав ей третий вопрос? Уверенный, что Сара составит мое счастье, и даже льстя себя надеждой, что ей не терпится это сделать, я предался полностью всему жару моих желаний и решился даже убедить ее, что я достоин ее сердца.
Человек, разносивший закуски тем, кто их заказывал, сновал мимо нас, и я попросил, в виде одолжения, позволения м-м М. Ф. заказать нам зеленые устрицы[43]. Она согласилась, после некоторых обычных экивоков, и здесь я не ограничился устрицами, но в течение тех полутора часов, что длился наш полдник, заказывал все, что там было интересного, пораженный тем, что нам предложили молодого зайчонка – вещь весьма редкую в Лондоне, за исключением стола сеньоров, которые, имея собственные охоты, весьма на это скупятся. Шампанское в изобилии, ликеры, жаворонки, жаркое, трюфели и конфитюры – я не удивился, когда хозяин сказал, показав мне карту, что я должен десять гиней; но я нашел комичным старание, с которым М. Ф. пытался усомниться в счете. Я ласково попросил его успокоиться, заплатил и вознаградил гарсона полугинеей. Этот почтенный швейцарец, бледный и серьезный всего час назад, побагровел и расслабился. Сара лорнировала его и пожимала мне руку. Я торжествовал.
По окончании спектакля, спускаясь по маленькой лестнице, он спросил, найдется ли у меня время зайти к ним на обратном пути. Вместо ответа я его обнял. Его слуга сказал, что фиакров нет, и необходимо подождать. Шел проливной дождь. Немного удивленный, что этот человек отправился со всем семейством, не имея собственной коляски, я настойчиво его просил воспользоваться моей, у которой было откидное сиденье, и заказал для себя портшез. Он не мог отказать, но при условии, что это он поедет в портшезе. Я должен был уступить, и я отвез к ним домой м-м М. Ф. и ее двух дочерей. Эта дама дорогой высказала мне самые многообещающие комплименты, каких только можно пожелать, сетуя, правда, в самых умеренных выражениях, на своего супруга, невежливость которого я должен был переносить. Когда я ответил, что отомщу ему в будущем, став его постоянным гостем, она пронзила мне сердце, сказав, что они находятся накануне отъезда.
– Мы должны были бы уехать послезавтра, – сказала она, – и наша квартира должна быть освобождена завтра, потому что послезавтра те, кто ее снял, собираются въехать. Дело, которое муж должен закончить, вынуждает его остаться в Лондоне еще на семь-восемь дней, так что завтра мы окажемся в двойном затруднении: первое – нам надо где-то поселиться, и второе – надо перевезти вещи.
– Вы, стало быть, не нашли еще прибежища?
– Мой муж говорит, что наверняка оно будет найдено завтра утром.
– Меблированное, полагаю, потому что, находясь накануне отъезда, вы должны были продать вашу мебель.
– Она уже продана, и мы должны отвезти ее за наш счет к тому, кто ее купил.
Слыша, что М. Ф. уже нашел, где поселиться, я решил, что, предлагая им поселиться у меня, я могу сойти в представлении мадам за человека, который предлагает то, от чего, он уверен, откажутся, так что я ничего не сказал, весьма недовольный моим злым гением, который вынуждает меня потерять милую Сару в тот момент, как я ее обрел. Мои надежды снизились и любовь стала ослабевать.
Прибыв к дверям дома мадам, мы вылезли, и самая вежливость, которая заставила ее пригласить меня подняться к ним, показала, что делает она это только из чувства долга. Она обитала на третьем этаже, а ее дочери – на четвертом. Все в доме было вверх дном; она просила меня подняться к девушкам, собираясь поговорить с хозяйкой. В комнате не было огня, и Сара осталась наедине со мной, в то время, как сестра пошла в другую комнату за свечами. Счастливый момент, который продлится, возможно, не более чем миг. Какое очарование! Какая взаимная радость двух порывов, которые в одно мгновенье в уже расстеленной постели сплелись воедино! У нас не было времени ни на то, чтобы сказать друг другу хоть слово, ни чтобы поглотить нектар, что даровала нам Венера, ни подумать о ценном подарке, что нам дали Амур, природа и случай. Шаги на лестнице, это г-н М. Ф., это конец.
Если бы у этого человека были глаза, он бы, конечно, меня не узнал. Мое лицо, должно быть, отражало необычайное волнение. Оно состояло из радости, загашенной в самом рождении, из бледности от внезапно исчезнувших опасений и от сотни смешанных чувств, что бывают написаны на физиономии, оживляемой нежностью, узнаванием, постоянством, торжеством и чувством победы – все вместе.
После взаимных комплиментов, всегда утомительных, но в этот момент и невыносимых, я убыл, полагаю, с растерянным видом. Я прибыл к себе в таком сильном воодушевлении, что решил покинуть Англию вместе с Сарой, не сомневаясь, что мое общество не должно стать в тягость для всей семьи. За ночь я сделал все распоряжения, необходимые для этого путешествия, и, очень расстроенный тем, что не догадался предложить м-м М. Ф. занять апартаменты в моем доме на те несколько дней, что она должна оставаться в Лондоне, я поднялся на рассвете, чтобы пойти убедить ее в этом, даже если ее муж уже нашел другое жилье.
Так что я являюсь туда и встречаю у дверей М. Ф., который говорит мне, что идет снимать на неделю две комнаты, будучи обязан покинуть в тот же день апартаменты, что они занимают. Я отвечаю, что его жена уже все мне рассказала, что у меня есть достаточно комнат, чтобы их разместить, и что я настаиваю, чтобы он отдал мне предпочтение. Я прошу его подняться вместе со мной; он говорит, что вся его семья еще в постели, но мы поднимаемся, и его супруга рассыпается в извинениях. Ее муж говорит ей, что я хочу сдать им апартаменты. Он меня этим смешит, я говорю, что не желаю, чтобы это стоило им хоть су, и что удовольствие, которое они мне доставят, оплатит все. После множества церемоний, заставив меня поклясться, что они меня ничуть не обеспокоят, они соглашаются. Мы расстаемся, договорившись, что они приедут к вечеру, и я возвращаюсь к себе, чтобы велеть приготовить у меня две комнаты, оставив г-ну М. Ф. заботы по перевозке всей мебели к тому, кто ее купил. Мое чувство удовлетворения было наивысшим.
Час спустя мне объявили о двух девицах. Я спускаюсь, чтобы посмотреть самому, кто это, и чтобы сказать им, чтобы уходили, поскольку я занят, и был удивлен, видя Сару и ее сестру. Едва поднявшись и усевшись, она сказала мне с очень достойным видом, что главный владелец дома, где они обитают, не хочет допустить вывоз мебели, пока не будет удовлетворено его требование о сорока гинеях, которые ему должен отец, несмотря на то, что торговец с Сити заверил его, что оплатит все в течение недели.
– Вот, – говорит она, – платежная расписка перевозчику в такое-то место. Не могли бы вы сделать отцу это небольшое одолжение?
Я беру расписку, написанную по-английски, и даю ей банковский билет на пятьдесят фунтов, сказав, что она сможет принести мне остающиеся десять вечером. Она благодарит меня без всякой чрезмерности, уходит, и я провожаю ее до порога, очарованный и восхищенный доверием, которое она должна испытывать ко мне, чтобы попросить об этой маленькой услуге. Эта нужда М. Ф. в сорока монетах не заставила меня подумать, что он находится в большом затруднении, и я был очень рад оказаться ему в чем-то полезен и, и убедить его, чтобы он обращался ко мне в любом случае.
Я обедал слабо, чтобы лучше ужинать со швейцарским ангелом, новым объектом моего обожания. После обеда я занялся написанием писем, чтобы убить время, и ближе к вечеру слуга М. Ф. прибыл ко мне с тремя большими чемоданами, мешками с постельным бельем и с обувью. Он ушел, сказав, что его хозяин вскоре появится со всем семейством; но вот уже шесть часов, затем семь, восемь, девять – и я удивлен, не видя никого. Ничего не понимая, я решаюсь пойти сам увидеть, отчего происходит эта задержка.
Я прихожу, и спектакль, который я наблюдаю, меня поражает. М. Ф., его супруга и его дочери, которые при виде меня разражаются слезами. Я вижу двух мужчин скверного вида. Я догадываюсь, что это может быть, и, приняв веселый вид, говорю М. Ф.:
– Держу пари, что некий скупой кредитор велел вас арестовать за какой-то долг, который вы не можете сразу оплатить.