– Это правда; но я уверен, что оплачу его в пять или шесть дней, и поэтому я откладываю мой отъезд до завтра, до восьми часов.
– Вас, значит, арестовали после того, как вы отправили ко мне свои чемоданы?
– Четверть часа спустя.
– И что вы делали эти четыре часа?
– Я отправил искать поручителей.
– И почему вы не отправили ко мне?
– Я благодарю вас, но вы иностранец, Поручительство берут только у Auskepers[44].
– Вы должны были бы все равно отправить меня известить, потому что я велел приготовить для вас отличный ужин, и я умираю от голода.
Усиливала печаль этого спектакля и придавала моему оживленному настроению несколько слишком ребяческий характер комната, где стояло только три стула и одна свеча, чей длинный фитиль давал сумрачный свет. Я думал, что долг этого человека, возможно, выходит за пределы моих сил, и поэтому остерегался спрашивать, о какой сумме идет речь.
Поскольку Сара была единственная, кто мог говорить по-английски, я спросил у нее, поинтересовалась ли она у человека, принесшего билль, сколько ему нужно, чтобы оставить их на свободе. Она ответила мне, что требуется только залог в сто пятьдесят монет, либо та же сумма наличными, в обеспечение обменного векселя ее отца. Она велела человеку повторить то же самое, и он показал письмо.
– Но когда ваш отец заплатит, – спросил я Сару, – мы пойдем ужинать?
Этот вопрос вызвал у нее улыбку, я дал требуемую сумму человеку, который передал мне письмо, и я положил его в свой портфель, сказав М. Ф., что это мне он заплатит, перед тем, как покинуть Англию.
После этой сцены я обнял М. Ф., который заплакал от радости, затем мадам, затем их дочерей, и повел их пешком, всех четверых, к себе, веселых, исключая мадам, которая не могла победить свою печаль.
Хорошо поужинав и вкусив удовольствия видеть М. Ф. пьяным, я залюбовался очаровательной Сарой, которая, попросив у меня сотню извинений за то, что забыла это сделать, передала мне банковский билет в десять фунтов – остаток от тех пятидесяти, что я передал ей утром.
Мое удовольствие стало полным, когда я увидел, что они очарованы апартаментами, что я им велел приготовить. Пожелав им доброй ночи, я сказал, что беру на себя кормить их вплоть до их отъезда, и что если моя компания им нравится, я провожу их до самой Швейцарии. Утром, при пробуждении, я взглянул на мое состояние, физическое и моральное, и счел себя счастливым; всматриваясь в свои ощущения, я нахожу их настолько соответствующими моменту, что мне нравится, что я ими не управляю. Героическая чувствительность, часто свойственная моей душе, делает меня снисходительным к чувственности, которой слишком часто я бывал жертвой в моей прежней жизни. Я любил Сару и находил столь бесспорным, что владею ее сердцем, что отбрасывал прочь от себя желания. Желания приходят от потребностей, они неудобны, они неотделимы от сомнения, они тревожат ум. Сара была моя, и она отдалась мне, когда даже видимость выгоды не могла бросить тень на источник ее страсти.
Я поднимаюсь к ее отцу и вижу его занятым тем, что он распаковывает чемоданы, и, видя его супругу грустной, спрашиваю не чувствует ли она себя плохо. Она отвечает, что здоровье ее в порядке, но, опасаясь моря, она не может радоваться, будучи накануне путешествия. М. Ф. просит прощения, что не может завтракать с нами, и уходит заканчивать свои дела. Девицы спускаются, и мы завтракаем. Я спрашиваю у мадам, зачем она распаковала все свои чемоданы. Она отвечает с улыбкой, что им достаточно одного, чтобы уместить весь семейный багаж, и что она продаст все лишнее. Видя прекрасные одежды, много тонкого белья и другие ценные вещи, я говорю ей, что это чистый убыток; она спокойно мне отвечает, что все это прекрасно, но чувство удовлетворения при оплате всех долгов еще прекрасней. Я говорю ей живо, что она не должна ничего продавать, что поскольку я решил ехать с ними в Швейцарию, я сам оплачу все долги, и что она расплатится со мной, когда ей будет удобно. Она удивлена, и она мне говорит, что не поверила, что я говорю серьезно.
– Весьма серьезно, и вот объект моих желаний.
Говоря так, я беру руку Сары и прикладываю ее к своим губам. Она краснеет и, глядя на свою мать, мне не отвечает.
М-м М. Ф. заводит после этого со мной длинную беседу, в которой я вижу ее достоинство и мудрость. Она описывает мне в деталях состояние своей семьи и слишком малые средства, что имеет ее муж в своем распоряжении. Она извиняет его за долги, что он наделал в Лондоне, чтобы там жить не в нищете, но скромно осуждает его за то, что он захотел везти с собой всю семью. Он мог бы здесь жить один, удовольствовавшись одним слугой; но в семье жить на две тысячи экю в год, что дает ему правительство Берна, совершенно недостаточно. Она говорит мне, что его старый отец сможет сделать так, чтобы правительство само оплатило его долги, но чтобы освободиться от этой обузы, оно решило больше не посылать в Лондон своего поверенного в делах. Некоему банкиру, сказала она, будет поручено соблюдать интересы капиталов, которыми Республика располагает в Англии. Она сказала мне, что Сара должна быть счастлива, что смогла мне понравиться, но она не уверена, что ее муж согласится на этот брак.
При слове «брак», которое для меня прозвучало в новинку, я увидел, что Сара краснеет, и идея мне нравится, но я предвижу трудности.
М. Ф. по возвращении в дом говорит жене, что два старьевщика придут после обеда, но, сообщив ему о моем проекте сопровождать его до Швейцарии, я легко его убеждаю, что он должен сохранить все свои вещи, одолжив у меня две сотни гиней, которые он отдаст мне с процентами, когда станет в состоянии заплатить. Обрадованный моим предложением, он хочет в тот же день составить контракт по всей форме, который мы на следующий день заверяем у г-на Ванек, который расписался как свидетель. В то же время я вернул ему его заемное письмо и его банковский билет на сорок монет, отдав ему также и десять, чтобы довести сумму долга ровно до двухсот.
Мы не стали говорить о браке, потому что его супруга сказала мне, что предупредит его с глазу на глаз.
Это было на третий день, он спустился в мою комнату один, чтобы поговорить со мной об этом деле. Он сказал, что его супруга сообщила ему о моих намерениях, которые оказывают ему честь, но что он абсолютно не может отдать Сару, так как обещал ее г-ну де В. пред своим отъездом из Берна, и что интересы семьи мешают ему отказаться от этого, тем более, что его отец, пока он жив, никогда не даст своего согласия на союз, который различие религий не сможет сделать счастливым. Это объяснение, в глубине души, меня не расстроило. Я сказал, что со временем обстоятельства могут измениться, а пока мне достаточно того, что он сохраняет ко мне свое дружеское отношение, и что он полностью возлагает на меня заботы о путешествии, которое мы совершим вместе. Он поклялся, обняв меня, что высоко ценит мою дружбу, что он не будет вмешиваться ни во что, что касается нашего путешествия, и что он очарован, как и его жена, тем, что их дочь смогла завоевать мое сердце.
После этого искреннего объяснения я дал Саре, в присутствии ее отца и матери, все свидетельства моей любви, которые было позволено мне ей дать в приличном виде, не пересекая границ, что диктуют благопристойность и уважение, которыми я им обязан. Сара явно дышала только любовью.
Это было на пятый день, когда я поднялся к ней в комнату, моя любовь стала пылающей, и я застал ее в постели одну. После первого раза, у меня еще не было случая оказаться с ней наедине и на свободе. Я бросился к ней на шею, осыпая ее лицо поцелуями, и увидел ее нежной, но холодной. Мое пламя разгорается, я пытаюсь его загасить, но она отвергает меня, сопротивляясь ласково, но достаточно сильно и воздвигая барьеры моим желаниям. Я спрашиваю у нее со всей нежностью любви, почему она противится моим порывам. Она просит меня не добиваться от нее ничего сверх того, что она мне предоставляет.
– Вы меня, стало быть, больше не любите.
– Ах, дорогой друг, я вас обожаю!
– Откуда же этот отказ, после того, как вы дали мне в обладание всю себя?
– Это то, что составляет мое единственное возмещение. Вы сделали меня счастливой. Я вижу, что вы влюблены, так же как и я, и этого должно нам быть достаточно.
– Невозможно, очаровательная Сара, чтобы ваше изменение желаний не имело причины. Если вы меня любите, ваш отказ от самой себя должен вам быть труден.
– Так и есть, дорогой друг, но я должна это перетерпеть. Причина, что заставила меня бороться со своей страстью, происходит не от слабости, но от моего долга перед самой собой. Я приняла на себя обязательства перед вами, которых не могу оплатить своей персоной, не унизившись перед самой собой. Когда я отдаюсь вам, когда вы отдаетесь мне, мы не должны друг другу ничего. Моя душа испытывает отвращение перед настоящим, находясь в рабстве и отдавая то, что, будучи свободной и влюбленной, она давала бы по любви. Она наслаждалась бы сама.
– Ах, дорогая Сара! Какая странная метафизика, враг меня и еще более враг вас самой! Она уводит ваш ум создавать софизмы, которые вас обманывают. Имейте некоторое уважение к моей деликатности и успокойтесь. Нет, вы ничего мне не должны.
– Согласитесь, что вы ничего бы не сделали для моего отца, если бы не любили меня.
– Я с этим не соглашусь, дорогой друг. Уважение, которое я испытываю по отношению к вашей матери, легко заставило бы меня поступить так же. Согласитесь, наконец, что, предоставляя ему небольшую сумму, возможно, оказывая ему этим маленькую услугу, я мог не думать о вас…
– Это может быть, но я не могу себе помешать думать иначе. Нет. Я не могу решиться оплачивать долги моего разума за счет моего сердца.
– Это чувство, наоборот, должно бы сделать его более пылким.
– Оно не может пылать сильнее.
– Я несчастен! За то, что я сделал, заслуживаю ли я наказания? Вы чувствуете, божественная Сара, что вы меня наказываете?