. Они с Альфонсом продолжали отравлять друг другу существование, но уже без прежнего пыла.
Жизнь шла своим чередом. Каждый просто делал свое дело.
Отец Жильбер продолжал вести службы в нашей церкви, так и не принеся присяги конституции, хотя в соответствии с декретом от 11-го августа всякий не присягнувший священник подлежал ссылке. Когда, наконец, это стало слишком опасным, барон укрыл старика в замке.
Долгими осенними вечерами они сидели у камина и вели нескончаемые беседы. Отец Жильбер мучился от невозможности заниматься делом всей своей жизни. И без того старый и ослабший, он стал чахнуть, а в один из ноябрьских дней уснул и больше уже не проснулся.
А меня не было рядом. Я ходила по магазинам.
Отец совсем замкнулся в себе. Перестал вести свои исторические исследования. Перестал читать. Почти перестал говорить. Все свое время он проводил, сидя в кресле у камина и глядя в огонь.
А меня не было рядом. Я развлекалась.
В середине января, то есть десять дней назад, этому монотонному существованию пришел конец – в ночь на 14-е в Меридоре объявился маркиз де Ла Руэри.
Тяжело больной, загнанный, скрывающийся от преследования, он попросил пристанища только на одну ночь, чтобы передохнуть, а утром снова уйти.
Отец был счастлив видеть старого друга. Всю ночь они говорили, вспоминали друзей и любимых, снова были молоды и полны сил.
А утром замок окружили синие.
Маркиза нужно было спасти – как гостя, как друга, как человека, возглавлявшего «Бретонскую ассоциацию» и не принадлежавшего себе. И отец приказал Гастону вывести маркиза потайным ходом, ведущим из сторожевой башни далеко за пределы поместья. Никто не думал, что все закончится так страшно.
Гастон не посмел ослушаться своего господина. Он вывел маркиза в лес, а потом возвратился в Меридор.
Когда он вернулся, замок уже пылал. Командир синих посчитал Меридор очагом роялистского заговора и приказал спалить его дотла.
Церковь потушили быстро. А вот замок спасти не удалось. Старые деревянные перекрытия вспыхнули, как свечи. Огонь быстро распространялся и в считанные минуты охватил все здание. Матильда и Альфонс вместе выносили отца из пламени. Им это почти удалось, когда прогоревшая балка рухнула вниз. Кормилицу убило на месте.
Гастон вместе с подоспевшими жителями вытащил барона и Альфонса из огня. Оба сильно обгорели. Альфонс умер в тот же вечер.
А меня не было рядом. Я любовалась картинами.
Отца перенесли в дом Пьера и Катрин. Послали в соседнюю деревню за лекарем, но тот только бессильно развел руками, посоветовав давать отцу опий для облегчения страданий.
Он жил еще неделю, не приходя в сознание. Все это время Гастон просидел у его постели. И лишь утром, 21-го января, отец пришел в себя. Произнес только одно слово: «Жанна».
А потом умер.
Пьер безуспешно уговаривал меня поесть до тех пор, пока Гастон силком не влил в меня пару ложек овощной похлебки. После этого меня завернули в старый плед и посадили у очага.
Я смотрела на огонь и боролась со сном. Спать хотелось ужасно, но стоило мне только закрыть глаза, как передо мной тут же вставали обгоревшие развалины Меридора.
Странное дело – я не могла представить отца умершим. Ну, не могла и все тут! Для меня он был жив и всегда будет жив. И тот свежий земляной холм, и тот крест не имеют к нему никакого отношения.
– Что ты теперь собираешься делать?
Это Пьер. Мой милый друг детства. С годами он все больше становится похож на своего отца – такой же коренастый, сильный. А вот характер у него материнский – Пьер любопытен и разговорчив, как и его сестра.
– Оставь ее в покое. Не видишь – ей надо отдохнуть. Она еще ничего не поняла. Вот наступит завтра…
А это Гастон. Старый солдат всегда на посту. Когда-то он охранял моего дядю Симона. Теперь он охраняет меня.
У меня в ушах словно вата. Кто-то ходит вокруг меня и что-то говорит, но я не могу разобрать, что именно. Становится темно, и я проваливаюсь в бездонный колодец…
И завтра наступило.
Сквозь полосатую занавеску пробивалось тусклое зимнее солнце. Я лежала на жесткой постели и пыталась понять, где я.
Внезапно воспоминание о вчерашнем дне обрушилось на меня, и я вскочила. А потом села на кровать. Сознание опять раздвоилось. Одна я зажала рот обеими руками и кусала ладонь, чтобы не кричать. А другая я в это же время спокойно и обстоятельно анализировала сложившуюся ситуацию, задвинув эмоции в дальний угол.
Значит так. Отца больше нет. Дома тоже нет. Ничего нет. Где жить, как, а главное, зачем – непонятно.
Ладно, о смысле жизни я подумаю как-нибудь потом.
Перед глазами пронеслись картины разрушенного замка, и меня опять словно парализовало.
Где-то на окраине сознания возникла какая-то нечеткая мысль. Она беспокоила меня, пока не оформилась со всей ясностью. Крестный!
Я снова вскочила с постели. Как же я забыла! Гастон что-то говорил о том, что крестный тяжело болен. Я должна его видеть, ведь он последнее, что у меня еще оставалось. Если не считать Жерома.
Открылась дверь, и в комнату заглянул Гастон.
– Ты уже встала? Вот и славно. На-ка вот, выпей, верное средство, – и он вручил мне горячую кружку с какой-то гадостью. То ли ром, то ли бренди.
– Гастон, куда отправился крестный?
– Не могу знать. Как я его вывел в лес, так господин маркиз больше и не показывались.
– Но ведь письмо мне написал именно он. Значит, он был где-то неподалеку… Где же он сейчас?
– Что это ты удумала?
Старик подозрительно прищурился.
– Я хочу его видеть.
– Еще чего! Держись от него подальше! Ты что, совсем ума лишилась? Забыла, что его разыскивают?
– Гастон, меня тоже разыскивают.
Он смотрел на меня испуганными глазами. Было заметно, что ему трудно стоять. Я похлопала рукой по кровати, и он сел рядом со мной, продолжая меня уговаривать.
– Деточка моя, да ведь от них тебе одни беды! Ну, подумай сама, ведь ежели бы не господин маркиз, то ты бы ни в какие Англии не уехала.
Голос Гастона дрожал. Господи, как же он постарел!
– Опять же, – продолжал старик, – хоть и больно мне об этом говорить, но ежели б не господин маркиз, то господин барон сейчас были бы живы.
Что-то острое больно кольнуло в сердце.
– Знаю, Гастон. Но ведь крестный не виноват, что я с ним тогда столкнулась на набережной…
Как же давно это было!
– … А что касается отца… Он не мог поступить иначе. Это даже обсуждать нелепо. Я бы тоже укрыла маркиза в Меридоре. И тоже не отдала бы его синим. И не только потому, что он мой крестный. Просто иначе нельзя, пойми!
– Ох-хо-хо…
Гастон, сгорбившись, сидел рядом со мной, думал о чем-то своем и качал головой. Я обняла его за плечи и притянула к себе.
– Не горюй, старый солдат.
– Так я же об тебе тревожусь, ласточка моя. Как подумаю – сердце кровью обливается. И тут тебе оставаться нельзя – не ровен час, донесет кто – и податься-то некуда.
– Да кто на меня донесет? Тут же все свои.
– Свои-то они свои, да знаешь, соблазн слишком велик. За тебя ведь награда обещана!
– Неужели? Интересно, много?
– Много – не много, а желающие поживиться в такое-то время всегда найдутся.
– Вот поэтому я и хочу уехать. И поеду я в Троншуа.
– Все же к маркизу?
– Все же к маркизу. Кроме него, у меня здесь больше никого нет.
– А, может, все же лучше к тете? – спросил Гастон с надеждой.
Я поморщилась, как будто мне наступили на мозоль.
В глубине души я понимала, что наилучший выход для меня – это действительно вернуться в Англию.
Перед самым моим отъездом тетя София, за которой срочно послали, заклинала меня дать ей обещание, что я вернусь, если обстоятельства будут складываться неблагоприятным образом. Тетя боялась выразиться яснее, но все было понятно и так.
Они с Бетси, рыдая, обнимали меня. А сэр Генри, пожимая мне руку на прощание, дрожащим голосом сказал, что обрел в моем лице еще одну дочь, расставаться с которой ему невыразимо больно, и что он будет счастлив, если я вернусь к ним в дом.
Я знала, что Дартмуты будут мне действительно рады и не сочтут – будем откровенны – обузой. Они щедро снабдили меня деньгами, которые тетя София собственноручно зашила в подкладку моего сюртука. Так что проблем с возвращением у меня не было.
Проблема заключалась в другом – в том, что, вернувшись в Англию, я оказалась бы на одном острове с человеком, думать о котором не могла. И не думать не могла тоже. То есть прямо сейчас я не могла вернуться. Мысль об этом была невыносима. Может быть, я смогу подумать об этом позже.
Смерть отца и разорение Меридора обрушились на меня так внезапно и так страшно, что я до сих пор не могла в них поверить. Все это казалось мне дурным сном. Я боялась, что если начну думать об этом всерьез, то сойду с ума. Мне просто нужно было что-то делать.
– Гастон, оседлай мою лошадь. Я поеду прямо сейчас.
– Ладно, если ты так решила. Но только я поеду с тобой. И не спорь, а то вообще никуда не поедешь!
– Интересно, как ты мне помешаешь?
– Ты же не хочешь отправиться к господину маркизу пешком? – и он хитро прищурился. – Вот и не вынуждай меня продать твою лошадь. Лошади нынче в цене!
Через полчаса мы с Гастоном выехали из Меридора. Пьер не провожал меня. Мы просто обнялись на прощание во дворе его дома.
Мы так и не поговорили по душам. Я только передала ему привет от сестры и сказала, что у нее все хорошо.
На могиле отца я прочитала несколько молитв и попросила у него прощения за все, что не сделала для него или сделала неправильно. Я видела его перед собой и говорила с ним, как с живым. Он ласково смотрел на меня поверх своих очков и улыбался.
Гастон вывел меня из задумчивости, напомнив, что нам давно пора ехать, если не хотим, чтобы ночь застала нас в дороге.