[43].
Еще один пример – хранящийся в Лувре погребальный жертвенник, воздвигнутый около 180 года н. э. Юлием Секундом в память о его жене Корнелии Тихе и их дочери Юлии Секундине, погибших в кораблекрушении. Поминальная надпись гласит: «Душой и телом преданная своему мужу, беззаветно любившая своих детей, она прожила 38 лет, 4 месяца и 7 дней, из которых двенадцать провела со мной». Одиннадцатилетняя дочь изображалась «удивительной своим прилежанием, неиспорченной и образованной свыше того, что принято у особ ее пола».
Жены тоже возводили монументы погибшим мужьям и часто употребляли те же слова, что использовались для описания женщин. Вероятно, одни и те же слова имели немного различные значения в зависимости от того, к представителю какого пола они относились. «Послушная» для женщины означало, что она во всем подчиняется своему мужу, в то время как муж не мог подчиняться воле своей жены[44]. «Скромность» для мужчины равнялась рассудительности, в то время как для женщины это одно из качеств в рамках кодекса пудицитии.
Преданность погибшему супругу считалась для вдовы проявлением благородства, несмотря на то что закон наказывал женщин младше пятидесяти, которые отказывались вступать в брак повторно. Для женщин, которые были замужем только однажды, существовал даже специальный термин univera, носивший положительные коннотации. Никто не ожидал подобного поведения от вдовца. Тот мог жениться сразу же после смерти жены, но вдове полагалось из уважения к покойному мужу выждать некоторое время – от десяти месяцев до двух лет.
Прежде чем завершить разговор о Древнем мире, я хотела бы вкратце коснуться проблемы отношения к гомосексуальности у римлян, которые, особенно в период поздней Империи, были столь же терпимы к ней, сколь и греки. Как пишет историк Джон Босуэлл, «в римском мире однополые браки были распространены, партнеры жили друг с другом постоянно, и такой союз ничем не отличался от гетеросексуального»[45]. Нерон, экстравагантный римский император, правивший с 54 по 68 год н. э., дошел даже до того, что устроил одну за другой две брачные церемонии с двумя разными мужчинами. Светоний писал о первой гомосексуальной свадьбе Нерона: «Мальчика Спора он сделал евнухом и даже пытался сделать женщиной: он справил с ним свадьбу со всеми обрядами, с приданым и с факелом, с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой. ‹…› Этого Спора он одел, как императрицу, и в носилках возил его с собою и в Греции по собраниям и торжищам, и потом в Риме по Сигиллариям, то и дело его целуя»[46]. Затем он заключил брак со своим вольноотпущенником Дорифором. Нерон заставил придворных оказывать своим супругам-мужчинам такие же почести, что и своим трем женам (первой была Октавия, с которой он развелся после выдуманного дела об измене и затем казнил; второй – Поппея, которая умерла спустя три года; последней – Статилия Мессалина).
Число гомосексуальных браков, по всей видимости, возросло в первые столетия нашей эры, но такие браки были объявлены вне закона в 342 году. Взгляды древних людей на свадьбы и сожительство между представителями одного пола, а также на перспективы легализации браков близки взглядам современных консерваторов. Например, Ювенал в своей язвительной «Второй сатире» пишет: «Вот за мужчину выходит богатый и знатный мужчина»[47]. В том же язвительном тоне, который сделал его известным, он описывает необходимость появиться на свадьбе друга, и хотя по-прежнему не придает этому большого значения, все же опасается того, что такие свадьбы будут становиться все более популярными:
Будет все это твориться при всех, занесется и в книги;
Женам-невестам меж тем угрожает ужасная пытка –
Больше не смогут рожать и, рожая, удерживать мужа.
Но такая жестокая насмешка над отношениями между двумя мужчинами не сравнится с картиной гетеросексуального брака, которую Ювенал рисует в «Шестой сатире», посвященной римским женам. Между описаниями опасностей брака и радостей мужской любви Ювенал вопрошает: «Разве не лучше тебе ночевать хотя бы с мальчишкой? / Ночью не ссорится он, от тебя не потребует, лежа, / Разных подарочков…»[48] У Ювенала римские жены были ответственны за всевозможные предательства и разврат, а брак был не более чем «недоуздкой», в которую мужчина протягивает «глупый свой рот».
Что же касается однополых союзов между женщинами, у нас нет оснований не верить, что римские писатели были знакомы с таким явлениям и безусловно отвергали его как «безобразное, незаконное, безнравственное, противоестественное и постыдное»[49]. Хотя римская культура была относительно толерантна к эросу между мужчинами, она была безусловно враждебна по отношению к трибадам – так римляне называли лесбиянок. И все же женская гомосексуальнось была столь же значимой частью жизни римского общества, как и мужская, – свидетельством тому обильная критика, которой сопровождают ее такие писатели I и II веков, как Сенека, Марциал и Ювенал.
Римские врачи склонны были считать женский гомоэротизм недугом, который проявлялся в мужеподобности. Соран Эфесский, выдающийся греческий врач, который трудился в Риме во II веке н. э., полагал, что причина такого физического состояния – увеличенный клитор. Поскольку увеличенный клитор можно было сравнить с пенисом, полагали, что такая женщина занимала «активную» позицию по отношению к мужчине, а не «пассивную», которая считалась естественной для женщин. Чтобы проверить это, Соран и другие доктора проводили хирургическую процедуру, называемую клиторидэктомией. Ее и сегодня осуществляют в мусульманских странах, таких как Египет и Судан, несмотря на протесты медиков и борцов за женские права.
Нас не должно удивлять то, что к мужским гомосексуальным практикам в Риме относились терпимо, в то время как женские замалчивались. У мужчин в древности просто было больше свобод, чем у женщин – во всех отношениях, включая поведение, которое христиане, моралисты и психиатры называли соответственно «грехом», «ненормальностью» и «отклонением от нормы». На протяжении по меньшей мере пяти сотен лет мужчины-литераторы от Платона до Плутарха относились к лесбийским отношениям строго отрицательно, продолжая обсуждать прелести мужской гомосексуальности и гетеросексуальной любви. Трактат «Об Эроте» Плутарха кратко и лаконично отражает все этапы этой дискуссии.
Защитник гомосексуальности здесь заявляет, что «у истинного Эрота нет ничего общего с гинекеем… ‹…› Эрот подлинный только один, обращенный к мальчикам». Он сравнивает любовь юноши с мужскими добродетелями – философией и борьбой – и принижает значение «Эрота… близкого к женским уборам и ложам, ищущего изнеженности, развращенности и недостойных мужа наслаждений»[50]. Такой подход в Римской империи является отголоском классической Греции, где мизогиния и пренебрежительное отношение к женщинам были в порядке вещей.
Но доходя в диалоге Плутарха до апологии любви в браке, мы понимаем, что со времен расцвета греческой цивилизации что-то изменилось. На гетеросексуальную интимность начали смотреть в более положительном ключе. Вместо того чтобы исключать супружеские удовольствия как низшую форму любви, ее защитник безапелляционно заявляет, что для супругов сексуальные отношения – «источник дружбы, как приобщение к великим таинствам». Он говорит о «доверии и приязни» и «светлой и завидной дружбе», которая развивается между супругами. И, отвергая пять веков высококультурной традиции любви к юношам, защитник брака настаивает на том, что нет более восхитительного союза, чем тот, который осенил «Эрот, присутствующий в брачном общении». Примечательно, что «Об Эроте» заканчивается гетеросексуальной свадьбой, на которую приглашаются все персонажи.
От обладания к товариществу на вере
За тысячи лет греко-римской цивилизации, со времен Гомера до времен Нерона, представление о жене претерпело значительные изменения. Одна из самых заметных перемен касается идеи жены как «собственности». В Древней Греции девушка находилась под властью отца, пока не выходила замуж. Тогда отец «передавал» ее мужу. Отголоски этой идеи можно увидеть в западном свадебном ритуале, когда распорядитель спрашивает у отца: «Кто выдает эту женщину замуж?» – и отец невесты отвечает: «Я». Женщина на выданье была живым товаром, она переходила из отчего дома в мужний, брала фамилию мужа и попадала под его власть. Мужья не видели причин для недовольства, а жены принимали такое положение дел, хотя некоторые, конечно, высказывали возмущение.
Но со временем в Древнем Риме понятие согласия невесты приобрело больший вес в глазах общества и закона. Теоретически невеста могла с согласия отца сама распоряжаться своей рукой. А на практике это, вероятно, означало, что отцы советовались с дочерьми по поводу выбора мужа и что сложно было выдать их замуж против их воли.
Сходным образом перед римлянками периода Империи открылись новые возможности относительно развода, которые не были знакомы их предшественницам гречанкам. Богатая римская матрона этого периода была довольно эмансипированной. Действительно, даже если мы прочитаем сатиры Ювенала на римское общество с большой настороженностью, мы поймем, что жены Рима как должное воспринимали свободу передвижения и сексуальную свободу. Ювенал вложил в уста римской матроны, обращающейся к своему мужу, следующие очень современные слова: «Решено ведь, – / Ты поступаешь как хочешь, и я уступаю желаньям / Так же, как ты»[51]