Чернокожие женщины – совершенно отдельный случай. Вплоть до отмены рабства браки между рабами были запрещены. Поскольку они считались собственностью своих хозяев, им было позволено размножаться – и это даже поощрялось, поскольку в таком случае число рабов умножалось. Но даже религиозная церемония не была препятствием к тому, чтобы разделить пару. Рабовладельцы не задумываясь продавали членов семьи тому, кто обещал заплатить больше, и отцы, матери, дети уходили с молотка к разным покупателям. На Юге и Севере только освобожденные рабы могли жениться. После Гражданской войны чернокожие мужчины и женщины получают право сами распоряжаться своей жизнью и заключать браки в соответствии с законодательством своего штата. В короткий период с 1865 по 1880 год были нередки даже случаи браков между белыми и чернокожими жителями бывших штатов Конфедерации.
Однако наследие прошлого не исчезло в одночасье. На Юге США в школах, публичном транспорте, отелях, ресторанах и досуговых заведениях все еще придерживались принципов сегрегации и превосходства белой расы. В законодательстве сорока одного штата по-прежнему содержались пункты, запрещавшие смешанные браки. Более того, в Северной Каролине официальный запрет на межрасовые браки был снят только в 1999 году, а Алабама провела референдум по вопросу о том, чтобы отменить сходный запрет, только в 2000‐м.
Невозможно говорить об американских женах, не делая поправку на размеры страны и разнообразие жизни на территориях США. В первую пару веков своего существования страна располагалась преимущественно на восточной части материка, а теперь раскинулась вплоть до Тихого океана и дальше. Жизнь женщины в Иллинойсе, Юте, Калифорнии и на Гавайях значительно отличалась от жизни женщины в северных или южных областях страны, поскольку каждый штат имел свое законодательство. Например, в Вайоминге женщинам разрешили голосовать уже в 1869 году, а в 1896 году еще три западных штата сделали то же самое. Одна замужняя дама из Вайоминга, желая опровергнуть миф, что право голоса лишало женщин их очарования, писала в Woman’s Journal, что мужчины Вайоминга по-прежнему возвращались с работы «к горящему камину и вкусному ужину, сделанному домовитой, опрятно одетой, женственной женой»[283]. На большей части территории Америки, а также в Великобритании женщины получили право голоса только после I Мировой войны. Географическое разнообразие так же, как этническое и социальное, будет важным в разговоре, который последует далее.
Наконец, важно отметить, что зарождающееся в этот самый момент движение суфражисток также оказало значимое влияние на юридический и социокультурный статус жен в Викторианскую эпоху. Женщины, собравшиеся в Сенека-Фоллз, были по преимуществу замужними дамами, забота которых об улучшении положения их товарок постепенно будет менять положение американской жены. Женщины под предводительством Элизабет Кэди Стэнтон и Сьюзан Би Энтони считали брак кандалами для женщин, чем-то вроде рабства – это сравнение впервые провела британская писательница Мэри Уолстонкрафт в эссе «В защиту прав женщин» (1792). К 1850‐м годам среди реформистов стало общим местом сравнивать брак с рабством на основе неравного разделения прав между супругами. В 1855 году одна из первых феминисток Люси Стоун дошла до того, что уговорила священника, который проводил ее свадебную церемонию, заявить на публике, что всякий раз, ведя свадебную церемонию, он «задумывается о несправедливости нашего законодательства в сфере брачных отношений»[284].
Если идеальная викторианская женщина была ангелом, то в американском обществе зарождался другой образ жены. Согласно этому образу, у ангела было не только тело, но и голова на плечах. Романы Джейн Остин и Шарлотты Бронте пересекли Атлантику, и американки вынесли из них урок. Сара Гримке, которая родилась на Юге, но перебралась на Север США, чтобы бороться против рабства, в своих «Письмах о равенстве полов» (1837) критиковала порядок вещей, при котором женщина должна заниматься исключительно домашними делами. Она считала, что женщины, которых заставили думать о себе как о «зависимых созданиях», страдают от недостатка самоуважения, однако это можно поправить при помощи образования, и утверждала, что в конце концов такое образование будет выгодно и мужьям, поскольку они получат более интересных собеседниц в лице жен[285]. В сходном духе американский священник Джордж Бернап в своих лекциях, изданных в 1848 году, говорил о «красоте упорядоченного рассудка» и привлекательности образованной женщины. Он уверял своих читателей, что «тонкая и умная беседа привлечет внимание образованной особы лучше, чем инкрустированная камнями диадема»[286].
В XIX веке о ценности образования заговорило все общество. В 1830–1840‐е годы государственные школы со свободным обучением начали появляться на востоке страны, к середине века начали открываться академии и семинарии для женщин, а в годы до и сразу после Гражданской войны в США начали появляться женские колледжи. К 1890 году среднюю школу окончило в два раза больше девочек, чем мальчиков, а к услугам семей, которые могли себе это позволить, было множество как свободных, так и частных школ для девочек[287].
В женском образовании тем не менее видели главным образом способ выгодно выйти замуж и ценили за то, что благодаря нему получались хорошие жены и матери. Преподобный Бернап с высоты прожитых лет поучал, что мужчина и женщина «должны вращаться в разных мирах ‹…› Женщина должна заботиться о доме, заниматься готовкой, чинить одежду, растить и воспитывать детей»[288]. Такие авторы, как Кэтрин Бичер в «Трактате о домашнем хозяйстве» (1841) и Сара Джозефа Хэйл, влиятельный редактор «Дамской книги Годи», соглашались, что все прочие формы образования уступают домашнему образованию, поскольку женщина прежде всего – спутница мужчины и должна заботиться о домашнем очаге. Лишь немногие рассматривали образование как способ получить финансовую и социальную независимость. Особенно в южных штатах до Гражданской войны идея о том, что женщина может получить образование, чтобы вырваться из своего «мира», вызывала отторжение. Даже моя альма-матер, колледж Уэллсли в Массачусетсе, основанный в 1870 году, имел в качестве девиза «Non ministrati, sed ministrare» («Не для того, чтобы нам служили, но чтобы служить»), который мы в 1950‐е игриво переиначили в «Быть не священником, а женой священника».
Элизабет Кэди Стэнтон: жена, мать, активистка
Элизабет Кэди Стэнтон известна как одна из основательниц движения за права женщин, но немногие знают, что эта решительная женщина почти полвека провела в браке и имела семерых детей. Как же ей удалось одновременно выполнять свой семейный долг и наравне с холостячкой Сьюзан Би Энтони стать одной из самых главных поборниц женской эмансипации? Как и ее предшественница Марджери Кемп, Элизабет Кэди Стэнтон не позволила заботе о детях отвлекать ее от призвания и, подобно Кемп, в возвышенном духе писала о своей миссии в автобиографии, которую сочинила под конец жизни. Хотя ни Марджери, ни Элизабет не были «обыкновенными» женами, их истории позволяют лучше понять не только сюжет их замужества, но также те конвенции относительно женской доли, которые существовали в обществе того времени и той страны.
Книга «Восемьдесят лет и далее: воспоминания 1815–1897» рассказывает о детстве Стэнтон: она была дочерью известного адвоката из штата Нью-Йорк[289]. Она вскользь упоминает о матери, что характерно для автобиографий викторианского периода – лишь говорит, что та была «изнурена необходимостью заботиться о большом семействе, в котором было десятеро детей». Из этих десятерых лишь пятеро дожили до взрослого возраста. Элизабет росла вместе с четырьмя сестрами и братом, который был любимчиком, но, к несчастью, умер ребенком. Элизабет чувствовала себя его соперницей, а затем – его заменой.
Она подолгу сидела в кабинете отца, где тот принимал клиентов, беседовал со студентами и обсуждал законы в отношении женщин. Она выросла в сообществе иммигрантов из Шотландии, «многие из которых по-прежнему придерживались старых взглядов и смотрели на женщину как на собственность. Возлежа на смертном одре, отец семейства, как правило, завещал большую часть семейного имущества старшему сыну на том условии, что тот будет давать кров своей матери. Вследствие этого женщины, которые тоже многое привнесли в семью, оказывались в положении приживалок, зависящих от милости невестки и сына-размазни».
«Слезы и жалобы» женщин, которые обращались к отцу за юридической консультацией, тронули сердце Элизабет, она была возмущена «несправедливостью и жестокостью законов», о которых читала в отцовских книгах. Один из студентов-юристов так дразнил ее: «Если ‹…› когда-нибудь ты станешь моей женой, эти украшения [драгоценности, которые она носила] станут моими; я смогу отнять их, чтобы ты надевала их только с моего дозволения. Хуже того, я могу обменять их на ящик сигар, и ты будешь смотреть, как они превращаются в дым».
Отец дал Элизабет более ценный совет: когда вырастет, она должна «поехать в Олбани и поговорить с законодателями, рассказать им обо всех страданиях шотландских женщин, обобранных и оставленных на попечении у бесчестных сыновей, которых видела в этом кабинете. Старые законы потеряют силу, если будут приняты новые». Увы, когда Элизабет была готова осуществить эту идею, отец запротестовал, решив, что это недостойное поведение для замужней женщины.
До шестнадцати лет Элизабет училась в академии, где обучались и мальчики, и девочки. Но когда мальчики из ее класса отправились в колледж в Скенектади, она к прискорбию своему обнаружила, что девушек туда не принимали. Вместо этого она отправилась в семинарию миссис Уиллард в Трое, модную школу для девочек, где обучали таким исключительно женским умениям, как французский язык, музыка и танцы. Вырванная из мужского общества, которое стало для нее привычным, она теперь «с большим интересом» начала постигать новую для нее женскую компанию.