В Швеции и Норвегии, которые на тот момент составляли Объединенное королевство, жаркие дебаты о женском вопросе привели в 1874 году к принятию закона, который переопределял права женщины. Впервые замужняя женщина получала контроль над своим личным имуществом. Как правило, наследницами крупного состояния или владелицами солидного приданого были представительницы высшего класса, и они выходили замуж за мужчин того же статуса; и все же, несмотря на это, до 1874 года они не имели права распоряжаться теми богатствами, которые привносили в брак. Те изменения, которые произошли в Скандинавии в 1870‐е годы, позволили Норе из «Кукольного дома» без ведома мужа взять заем в банке – ее наперсница с изумлением относится к этой затее (а уж как она удивилась бы, если бы узнала, что Нора сумела сделать заем, подделав подпись умирающего отца на векселе!).
Закон 1874 года также определял, что у жен могли быть собственные сбережения, что имело особенно большое значение для женщин из рабочего класса: многие из них до замужества могли полагаться только на свой заработок. Часто эти женщины откладывали свадьбу, чтобы накопить на приданое и оплатить ее – полагалось, чтобы эту дорогостоящую церемонию оплачивала невеста или ее семья. Помолвка у представителей рабочего класса в Швеции могла растянуться на годы, и все это время женщина могла сожительствовать с мужчиной, даже родить ребенка, что было абсолютно недопустимо для женщин из среднего и высшего классов. Сожительствовали до брака около 40–50 % всех пар из рабочего класса, так что специально для обозначения мужчины и женщины, живущих вместе без церковного или гражданского обряда, появилось обозначение «стокгольмский брак»[401].
Общество принимало женщин, состоявших в «стокгольмском браке» (как и жен священников в Средние века), несмотря на осуждение со стороны духовенства (в основном протестантского). Иногда, особенно в случаях переписи населения, такие пары стремились скрыть свои отношения и притворялись квартиросъемщиками в доме, принадлежавшем их родителям. В конце концов такие пары преимущественно регистрировали брак, а дети, рожденные до него, получали статус законных наследников.
Из того, что мы знаем о «стокгольмском браке», можно заключить, что женщины были в нем довольно независимы. По закону они не были замужем и, следовательно, не зависели финансово от мужа: они сами могли распоряжаться своим заработком и не находились под финансовой опекой родителей. История показывает, что женщины становятся более независимыми, когда получают доступ к деньгам, которые либо наследуют, либо зарабатывают сами. Такая независимость всегда вызывала беспокойство у мужчин. Тем, кто сегодня продолжает считать, что все беды в современном обществе идут от того, что жены работают вне дома, следует присмотреться к спорам, которые разворачивались в конце XIX века вокруг женского вопроса. Все эти проблемы уже поднимались в них.
В поддержку женских свобод высказывались такие знаменитые европейские литераторы, как Генрик Ибсен и Бьернстьерне Бьернсон в Норвегии, Фредерика Бремер и Эллен Кей в Швеции, Мария Башкирцева, родившаяся в России и жившая во Франции, французские активистки Мари Можере и Нелли Руссель, южноафриканская романистка Оливия Шрайнер, ирландский драматург Бернард Шоу, австрийская пацифистка Берта фон Зутнер. В числе их противников были не менее значимые фигуры: немецкий философ Фридрих Ницше, шведский драматург Август Стриндберг, русский писатель Лев Толстой, а также всевозможные французы. Но, вероятно, самым влиятельным оппонентом женской независимости был папа Лев XIII – он был убежден, что замужняя женщина должна оставаться в клетке патриархального брака, что такое положение было ей уготовано судьбой. Выпущенная им в 1891 году энциклика гласила, что «женщина по природе приспособлена для работы домашней, которая лучше всего охраняет ее скромность и способствует доброму воспитанию детей и благу семьи»[402].
Карикатуристы упражнялись в остроумии, изображая «новую женщину» и ее забитого мужа. Они следовали традиции изображения мужа-подкаблучника и безжалостно искажали идею перераспределения ролей в браке. Американская вариация на эту тему изображает суфражистку, изящно одетую женщину, садящейся в карету, которой правят еще две женщины, а позади кареты остается муж, который следит за младенцем и стирает. Немецкая карикатура 1900 года «Современный брак» (Moderne Ehe) показывает женщину, одетую в штаны, которая гневно потрясает туфлей, а рядом стоит ее муж, выряженный в платье и домашние тапки, в одной руке он держит ребенка, а в другой – бутылочку. Подпись под рисунком гласит: «Она носит штаны» (Sie hat de Hosen an).
«Новая женщина» в Великобритании
В Великобритании обсуждение женского вопроса в 1880–1890‐е годы достигло высшего накала. «Новую женщину» – так с 1894 года стали называть этот получивший распространение феномен[403] – обсуждали на страницах газет и журналов, в романах и пьесах, в публичных речах и в беседах в узком кругу. «Новую женщину» отличали образованность, независимость, пренебрежение традиционными семейными ценностями и размывание границ между моделями поведения, приписываемыми мужчинам и женщинам. Для своих последовательниц она была долгожданной освободительницей, которая наконец восстановит справедливость в отношениях между полами и отвоюет привилегии для женщин в семье и в обществе. Хулители же считали ее не более чем возмутительной хабалкой, ошибкой природы, которая силится разрушить установленный свыше гендерный порядок и посеять хаос в таких священных гражданских институтах, как брак и материнство.
Скандальные дискуссии о «новой женщине», без сомнения, росли из беспокойства о будущем брака. Пока такие проблемы, как женская сексуальность, образование, труд и избирательное право, поднимались все чаще, в феминистских протестах видели попытку уничтожить «истинную женственность» – то есть идеал самоотверженной, заботливой супруги и матери. Во что превратится семья, если замужняя женщина будет состоять в по-настоящему равном союзе со своим мужем?
Первой в публичном пространстве этот вопрос подняла англичанка Мона Кэрд. Ее статья «Брак» была опубликована в августе 1888 года в журнале Westminster Review, и когда The Daily Telegraph предложила своим читателям высказать свое мнение на этот счет, меньше чем за два месяца в редакцию пришло около 27 000 писем.
Что же такого написала Кэрд в своей статье, что вызвало такую острую реакцию, и что позволило одному из ее современников говорить о «величайшей газетной полемике современности»[404]? По большому счету она, опираясь на опыт таких феминистских мыслителей, как Мэри Уолстонкрафт и Джон Стюарт Милль, заявляла, что мужчины веками держали женщин в подчинении ради удовлетворения своих потребностей и что брак – один из главных механизмов их закрепощения. Кэрд писала, что современная концепция «взятия в жены» ведет свое происхождение от древней практики покупки невесты и что этой процедуре фактически соответствует современное положение вещей, когда викторианская невеста продает себя самому достойному покупателю.
Кратко и вольно очерчивая историю института брака, Кэрд особое место отводит Лютеру. Именно он, по ее мнению, отринув священную значимость брака, превратил его в коммерческое соглашение и «низвел его до положения узаконенного греха». Она сразу же отклонила и мнение о том, что в протестантизме, дескать, брак облагородился, и назначила реформаторов Лютера и Меланхтона ответственными за то, что до сих пор викторианское общество считает основной задачей женщины рождение детей, даже если от этого она может умереть.
Кэрд считала брак «заблуждением». Поскольку жена попрежнему оставалась чем-то, что можно было приобрести, ей приходилось в своих представлениях о морали ориентироваться на идеал «служения мужчине». Интеллект, образованность и скромность жены даже для нее самой имели значение только в связи с мужем. Кэрд красноречиво говорит об этом: «Женщина должна развивать себя только как собственность мужа». Следуя той же логике, если добродетели жены принадлежат мужу, то ее проступки «порочат» его. Идея того, что мужская честь страдает от неверности жены, по мнению Кэрд, – «самое наивное проявление собственнической теории». Неверность была причиной для начала бракоразводного процесса, и во многих судах жену рассматривали как часть имущества, но Кэрд поднимает более философский вопрос: «Как кого-то могут опорочить чужие поступки?» (этот вопрос можно задать персонажам «Кукольного дома», где Хельмер волнуется, что преступление жены опорочит его честь).
Кэрд в статье предлагает ряд радикальных мер, которые помогли бы покончить с таким «тлетворным заточением». Можно было отрицать брак в принципе. К такому шагу склонялось «все больше женщин ‹…› отказывающихся от брака, который позволил бы облегчить их существование, не желая терять своей свободы».
Но Кэрд не отвергала брак полностью. Она желала не уничтожения его, а перерождения, достичь которого позволило бы развеивание определенных заблуждений – например, уход от обязанности жить вместе, которое распространялось даже на тех супругов, что несчастливы в браке. На протяжении XIX века доказанная измена была единственным легальным основанием для развода, а стоимость этой процедуры делала ее невозможной для большинства британцев. Кэрд выступала за более мягкое законодательство в этой области, а также за лучшее образование для женщин, которое позволило бы им обеспечивать себя самим и не спешить выходить замуж ради денег. Она верила, что это превратило бы брак в сознательный выбор, построенный на любви и привязанности, а не на чувстве долга. Эти изменения могли бы поддержать люди обоих полов, которые, по мнению автора, не были удовлетворены своим положением. Кэрд полагала, что моральное возрождение не заставит себя ждать, и считала, что об этом свидетельству