Монтескью видел, что экспедиция на Пьемонт с такими слабыми силами невозможна; но он также понимал, что Ницца и Савойя, и так отделенные от Сардинского королевства, могут оказаться и вовсе отрезанными от своей метрополии и присоединенными к Франции и Пьемонт не сумеет спасти их. Четвертого сентября он отдал секретный приказ своим войскам, стоящим у Вара, вторгнуться в графство Ниццу; в то время как его флот должен был выйти из Тулона и произвести атаку с моря, войска его под командованием генерала Ансельма должны были перейти горы. Он приказал генералу Казабьянке угрожать Шамбери, а сам с главными силами придвинулся к крепости Барро, чтобы овладеть ущельем, преграждавшим путь в Савойю.
Пьемонтская армия насчитывала восемнадцать тысяч человек. Ею командовал генерал Лазари. Обменявшись несколькими пушечными выстрелами с войсками Монтескью при входе в ущелье, Лазари стянул свою армию к Монмельяну, но, вместо того чтобы укрепить город и таким образом преградить вход в три долины, ушел оттуда и направился в Конфлан. Пьемонтские отряды почти без боя прошли к Пьемонту. Французские войска беспрепятственно следовали за ними, сопровождаемые восторгом побежденного народа. Монтескью с триумфом вошел в Шамбери, получил из рук городского начальства ключи от столицы Савойи и предоставил ее жителям самоуправление. И в самый день этого триумфа якобинцы в Париже отрешили генерала Монтескью от должности. Известие об одержанной им победе и крик негодования народа против неблагодарности якобинцев на время отсрочили отставку генерала. Упрочив свое положение, он придвинул войска к женевской границе.
Во время этих военных действий генерал Ансельм, присоединив к восьми тысячам, которыми командовал, батальоны марсельских волонтеров, укрепился на Барской линии, угрожая Ницце вторжением и в то же время опасаясь нападения с юга. Пьемонтцами командовал граф Сен-Андре. Его армия состояла из восьми тысяч регулярных войск и двенадцати тысяч волонтеров национального ополчения.
Графство Ницца — узкий амфитеатр, спускающийся уступами с вершин Альп к Средиземному морю, — это итальянская Швейцария. Лежащие среди утесов долины, с протекающими по ним часто пересыхающими потоками, представляют для вторжения такие же препятствия, как и Савойя. Лигурийское племя, населяющее этот край, занимающееся скотоводством, мореплаванием и торговлей, но повсюду одинаково воинственное, оказалось далеко не так расположено к Франции, как савояры. Море и горы делают народы вдвойне независимыми, а тут еще соседство Генуи подавало лигурийцам пример независимости. Горцы целыми отрядами спускались со своих альпийских вершин, обутые в сандалии с кожаными ремнями, вооруженные, неспособные к продолжительной кампании и военной дисциплине, но подвижные, неутомимые и бесстрашные.
Граф Сен-Андре удачно выбрал позицию на Саорджио — недоступной возвышенности, господствующей над Ниццей и дорогами, ведущими во Францию и Пьемонт; он устроил там укрепленный лагерь, а окопы обнес стенами. Адмирал Трюге появился перед Ниццей 28 сентября с эскадрой, состоявшей из девяти судов, и угрожал городу бомбардировкой. Генерал Ансельм подошел к нему с суши. Вечером генерал Куртен, комендант города, придвинул свои войска к Саорджио. Три тысячи французских эмигрантов, нашедшие убежище в Ницце, возмущенные трусливым отступлением гарнизона, бежали к морским фортам и на варские укрепления. Но вследствие угроз буржуазии, видевшей в этом отчаянном сопротивлении только предлог к поджогу города, им пришлось ночью направиться на дорогу в Саорджио: их преследовали, грабили и избивали жестокие жители побережья. Они же угрожали разграбить даже самый город. Буржуазия умоляла генерала Ансельма как можно скорее занять его. Ансельм вступил в столицу графства к единодушной радости народа.
Однако невоздержанность революционеров самой Ниццы, которые стремились поквитаться с личными врагами под прикрытием французских штыков и знамени, возмутили горцев, более приверженных обычаям старины и преданных своему правительству. Священники и монахи, опасаясь вторжения в государство идей, лишивших церковь ее владений во Франции, начали возмущать народ. Самые молодые и неустрашимые из них шли во главе отрядов и нападали на французские аванпосты и военных повсюду, где встречали их отделившимися от главных сил. Центром этой священной войны стал Онелья, маленький городок, приморский и вместе с тем горный. Ансельм и Трюге решили подавить фанатизм в его очаге и 23 октября появились у Онельи. Адмирал Трюге отправил капитана дю Шайла потребовать сдачи города и объявить жителям, что они своей покорностью могут избежать кровопролития. Шлюпка, в которой находился дю Шайла, подошла к берегу под парламентерским флагом, при миролюбивых знаках населения, стоявшего на берегу. Но не успела шлюпка причалить, как раздался залп из ста ружей, пробил шлюпку, убил офицера и четырех матросов и ранил несколько человек, в том числе самого дю Шайла. Шлюпка развернулась и с трудом дошла до своей эскадры. Возмущенный экипаж требовал отмщения. Трюге бомбардировал город до сумерек. Форт Онелья был разрушен, ждали только наступления рассвета, чтобы под прикрытием огня двух фрегатов высадиться на берег.
При появлении французов население бежало в горы. Одни только монахи, привыкшие к неприкосновенности, которой пользовалось духовенство во время прежних войн, заперлись в своих монастырях. Французы брали приступом ворота этих убежищ, убивали без разбора правых и виноватых. Уходя из Онельи, французы оставили в нем только груды пепла и трупы монахов на развалинах их обителей.
Онельская экспедиция не только не подавила восстания горцев, а, напротив, вызвала мятеж вооруженных отрядов местного населения, так называемых barbets. Соединившись с пьемонтцами и с австрийским отрядом, посланным на помощь королю Сардинскому императором, они напали на французов при Соспелло. Шесть тысяч солдат при восемнадцати орудиях сбили генерала Брюна с позиции. Ансельм, вышедший из Ниццы со всем гарнизоном (12 гренадерских рот, 1500 отборных солдат и 4 орудия), двинулся, чтобы помочь генералу, а затем возвратился в Ниццу. Обвиненный Конвентом в излишней мягкости правления, виновный в глазах якобинцев в том, что поддерживал население Ниццы в их мести и убийствах, он был схвачен среди своей победоносной армии и отправлен в Париж, чтобы искупить в тюрьме славу первых побед.
В то время как французские войска покоряли Савойю и Ниццу, французские эскадры господствовали в водах Средиземного моря, а Дюмурье медленно и неуклонно завоевывал Шампань, австрийцы пытались прорваться в Северную Францию. Эмигранты уверили герцога Альберта Саксен-Тешенского, штатгальтера Нидерландов, в том, что население севера Франции, и в особенности жители Лилля, ждут только предлога, чтобы восстать против Конвента и выразить своему пленному королю верность, которой всегда отличались. Бернонвиль, уведя 16 тысяч человек из состава Северной армии на помощь Дюмурье, оставил Лилль без прикрытия. Гарнизон этого города состоял только из 10 тысяч человек, которые пытались держать в повиновении население численностью в 70 тысяч. Герцог Альберт собрал 25-тысячное войско, взял из нидерландских арсеналов 50 осадных орудий и 25 сентября появился перед укреплениями Лилля.
Когда в ночь на 29 сентября было окончено возведение шести батарей, вооруженных тридцатью орудиями, барон д’Аспре потребовал сдачи города. Его провели в ратушу с теми почестями, которых требует закон войны, и он предъявил там свои требования генералу Рюолю, коменданту города. Генерал ответил ему как человек, уверенный в храбрости своего гарнизона и в энтузиазме жителей. Толпа, теснившаяся у дверей ратуши, проводила парламентера до австрийских аванпостов с криками: «Да здравствует республика! Да здравствует нация!» Тотчас был открыт огонь. В течение семи суток ядра непрерывно сыпались на город. Все северные города Франции, от которых Лилль не был еще вполне отрезан, посылали ему продовольствие, боевые припасы и волонтеров. Шесть членов Конвента пробрались в город, чтобы поддержать мужество осажденных и показать австрийцам, что вся нация борется с ними.
Напрасно 30 тысяч раскаленных ядер и 6000 разрывных бомб сыпались из мортир в течение 50 часов на этот дымящийся костер, то потухавший, то снова разгоравшийся; напрасно эрцгерцогиня Австрийская Мария Кристина, супруга герцога Альберта, явилась собственноручно открыть огонь новой батареи, чтобы поддержать мужество осаждающих! Жители Лилля, заметив, что австрийцы заряжают свои оружия железными прутьями, цепями и камнями, заключили из этого, что у осаждающих не хватает боеприпасов, и с еще большим геройским равнодушием стояли под огнем орудий. Между тем герцог Альберт, у которого и в самом деле открылся недостаток в войсках и боевых припасах, узнав об успехах Дюмурье в Шампани, начал опасаться, чтобы французские войска не двинулись на север, и снял осаду.
Граждане Лилля продемонстрировали мужество древних. К примеру, доброволец, городской канонир, стоял у орудия на окопах. Ему сообщили, что над его домом разорвалась бомба; он обернулся, увидел свой дом, объятый пламенем, и сказал: «Мое место здесь. Меня поставили сюда, чтобы защищать мое отечество, а не мое жилище. Огонь за огонь!» И вновь зарядив свое орудие, выпалил из него.
Освобождение Лилля вызвало всеобщий восторг. Позор Вердена и Лонгви был отомщен.
Лишь только сняли осаду с Лилля, как Бернонвиль, отделившийся с 16 тысячами человек от войска Келлермана, направился к северным границам, чтобы вместе с Дюмурье вторгнуться в Бельгию: план, давно задуманный, но прерванный походом против прусского короля.
После четырех дней, проведенных в Париже на секретных совещаниях с Дантоном и Серваном, тогдашним военным министром, Дюмурье 20 октября двинулся на свою главную квартиру в Валансьен. Но прежде чем явиться туда, он провел, уединившись, два дня в своем имении в окрестностях Перонна. Ему надо было решить два вопроса: план кампании, имевший целью вырвать Бельгию из рук австрийцев, и образ действий относительно Конвента, рассчитанный на то, чтобы либо польстить ему, либо запугать его: служить республике, если она сумеет выбрать себе правительство, или овладеть ею, если она будет переходить от одной анархии к другой. Генерал уехал из Парижа полный презрения к жирондистам и доверия к гению Дантона. В будущем ему рисовались две перспективы, на которых его воображение отдыхало одинаково: диктатура, разделяемая им с Дантоном только в делах внутреннего управления, или восстановление при помощи армии конституционной монархии, мысль о которой ему подал герцог Шартрский.