На следующий день король был с родней так же нежен – расточал ласки детям и всех пригласил с собой отужинать. То была великолепная трапеза: потоки света затопили залу, отбрасывая во все стороны ослепительные отблески; столы уставлены были золотыми вазами с цветами, распространявшими пьянящие ароматы; пенилось в кубках и рубиновым потоком лилось из амфор вино; шумным разговорам не было ни конца ни края, и лица сотрапезников раскраснелись от радостного оживления.
Карл Дураццо с братьями ужинал за отдельным столом, напротив королевского. Мало-помалу взгляд его становился все более отстраненным и мечтательным. Он думал о том, что в этой самой зале накануне своей трагической гибели ужинал принц Андрей и что те, кто приложил руку к убийству, либо умерли мучительной смертью, либо томились в тюрьмах. Королева в изгнании и вынуждена умолять чужаков о сострадании… Свободен только он, Карл Дураццо. Эта мысль заставила его содрогнуться. В душе Карл рукоплескал той утонченной изобретательности, с какой сплетены были его инфернальные интриги, а потому, стряхнув с себя грусть, улыбнулся и посмотрел вокруг себя с невыразимо гордым видом. Глупец! В этот самый миг он усомнился в неотвратимости божественного возмездия… Лелло де лʼАквила, прислуживавший за столом, склонился к нему и печально прошептал:
– Несчастный, почему не захотели вы мне поверить? Бегите, еще есть время…
Настойчивость этого человека взбесила Карла, и он пригрозил, что, если тот еще раз заговорит с ним, повторит его слова королю.
– Свой долг я исполнил, – прошептал Лелло, кланяясь. – Пусть случится все по замыслу Божьему.
Еще не затихли его последние слова, как король поднялся и, когда герцог подошел пожелать ему доброй ночи, внезапно переменился в лице и вскричал громогласно:
– Предатель! Наконец-то ты в наших руках и умрешь той смертью, которую заслужил! Но, прежде чем я отдам тебя палачу, я хочу, чтобы ты сам сознался в предательстве, совершенном тобою против нашего королевского величества, дабы могли мы не искать других свидетельств, приговаривая тебя к каре, сообразной твоим преступлениям! Послушаем, что скажешь ты, герцог Дураццо, в свою защиту. Ответь мне перво-наперво, зачем своими гнусными кознями, при содействии твоего дядюшки кардинала Перигорского, помешал ты коронации моего брата и отстранил его от власти, тем самым приблизив его злосчастную кончину? О, не пытайся отрицать! Вот письмо с твоей печатью, ты написал его тайком, однако оно публично тебя уличает. Почему, призвав нас в эти земли с целью отомстить за смерть нашего брата, смерть, которую ты сам и устроил, ты вдруг перекинулся на сторону королевы и выступил на наш город Аквилу, осмелившись поднять армию против наших верных подданных? Предатель, ты надеялся при нашем содействии взойти на трон, устранив всех прочих соперников! Ты дождался бы нашего отъезда и приказал убить наместника, оставленного нами в королевстве, и захватил бы власть в свои руки. Но на этот раз ты обманулся в своих расчетах… Совершено тобою и другое преступление, превосходящее все прочие, – государственная измена, и карать за это я буду без всякой жалости! Ты отнял у нас супругу, которую Роберт, наш дед, предназначил нам в своем завещании, о чем ты прекрасно знал. Отвечай, презренный, чем оправдаешься ты за то, что украл у нас принцессу Марию?
В гневе голос короля Людовика изменился до того, что последние слова его были похожи на рычание дикого зверя. Глаза его сверкали лихорадочным блеском, трясущиеся губы побелели. Карл и братья его пали на колени, скованные смертельным ужасом. Злосчастный герцог дважды пытался заговорить, но зубы у него стучали так сильно, что он не смог выговорить ни слова. В конце концов, бросив взгляд по сторонам и узрев своих бедных, ни в чем не повинных братьев, которых он сам же и погубил, он взял себя в руки и обратился к королю с такоюй речью:
– Сир, взгляд ваш, обращенный на меня, грозен, он страшит и обращает в трепет. На коленях умоляю, если я чем-то вас прогневил, сжальтесь, ибо Господь мне свидетель, что я не призывал вас в Неаполь с преступным намерением, но всегда, всей душой, желал и желаю вашего владычества! Не сомневаюсь, что своими злокозненными советами враги мои навлекли на меня вашу ненависть. Если я и привел армию к Аквиле, о чем вы только что упомянули, то не мог поступить по-иному, ибо таково было повеление королевы Иоанны. Но как только мне сообщили, что вы в Фермо, я отвел войска. На Господа нашего Иисуса Христа уповая, молю вас о пощаде и снисхождении в память о прошлых моих заслугах и верности перед лицом любых испытаний! Но вы рассержены и не желаете слушать, а потому я умолкаю до тех пор, пока гнев ваш не остынет. Заклинаю вас, сир, сжальтесь, ибо судьбы наши в руках вашего величества!
Король отвернулся и медленною поступью удалился. Пленников поручили Стефану Вайводе и графу Зорницу, которые и стерегли их всю ночь в комнате, смежной с опочивальней Людовика. На следующий день король еще раз выслушал советников и распорядился, чтобы Карла Дураццо зарезали на том самом месте, где удушен был бедный принц Андрей, а остальных принцев крови в кандалах отправили в Венгрию, где они впоследствии долго жили пленниками. У Карла от всех этих нечаянных несчастий помутился разум, и, раздавленный сознанием своих преступлений, страшась смерти, он совершенно потерял почву под ногами. Пав на колени и закрыв лицо руками, он содрогался в конвульсивных рыданиях, и мысли мелькали в голове его, как в чудовищном сновидении, так что он никак не мог сосредоточиться. На душе было черно, но внутренний этот мрак ежесекундно разрывали молнии, и на темном фоне отчаяния появлялись золотые видения, чтобы, одарив его насмешливой улыбкой, тут же исчезнуть снова. Потом в ушах его зазвучали потусторонние голоса. Перед глазами возникла длинная вереница призраков – совсем как в ту ночь, когда мэтр Никколо ди Мелаццо показал ему заговорщиков, одного за другим исчезавших в подземелье Кастель-Нуово. Только на этот раз каждый призрак держал в руке свою голову и тряс ее за волосы – так, чтобы обрызгать его, Карла Дураццо, своею кровью. Иное привидение размахивало кнутом или бритвой, грозя поразить его орудием своих мучений. Преследуемый этой адской толпой, несчастный открывал рот, чтобы в ужасе закричать, и тут же начинал задыхаться, так что вопль этот замирал на губах. И тогда перед мысленным взором его возникла мать. Издалека она протягивала руки, и в помрачении ему казалось, что если он с нею воссоединится, то будет спасен. Но с каждым шагом дорога сжималась, а он все бежал и бежал, оставляя на камнях по обе стороны лоскутья кожи, пока наконец, обнаженный, окровавленный, задыхающийся, не добирался до цели. И тогда мать исчезала вдали, и все начиналось сначала. А призраки неслись за ним по пятам, ухмыляясь и визжа: «Будь проклят, мерзавец, умертвивший собственную мать!..»
Очнулся от этих жутких видений Карл, когда услышал плач братьев. Они пришли, чтобы в последний раз его обнять, прежде чем взойти на борт галеры, которая должна была отвезти их к месту назначения. Герцог глухим голосом попросил у них прощения и снова впал в отчаяние. Дети упали на землю и стали громко кричать и просить, чтобы им позволили разделить участь брата и умереть, ибо в смерти видели они облегчение своих страданий. В конце концов детей увели, но их стенания долго еще звучали в сердце приговоренного. После нескольких недолгих минут тишины в комнату вошли четверо венгров – два солдата и два оруженосца, дабы объявить герцогу Дураццо, что час его пробил.
Даже не попытавшись сопротивляться, Карл последовал за ними на балкон, где заговорщики задушили Андрея. Там его спросили, хочет ли он исповедаться. Последовал положительный ответ, и к герцогу привели монаха из того самого монастыря, где и разыгралась та ужасная трагедия. Выслушав все его прегрешения, монах дал герцогу отпущение, после чего Карл Дураццо поднялся на ноги и подошел к тому месту, где в свое время Андрея повалили на пол, чтобы накинуть на шею шнурок. Здесь он снова встал на колени и спросил у палачей:
– Друзья мои, заклинаю милосердием Божьим, скажите, остается ли у меня хоть тень надежды на помилование?
Услышав в ответ, что надежды нет, Карл вскричал:
– Делайте же, что вам приказано!
В тот же миг один оруженосец вонзил шпагу ему в грудь, а другой ножом отрезал ему голову. Труп они сбросили с балкона в сад, где тело Андрея пролежало три дня без погребения.
Покончив с этим делом, венгерский король под смертоносным своим знаменем двинулся на Неаполь, отвергнув все почести, которые ему желали оказать жители столицы, и отослав обратно балдахин, по обыкновению несомый над головою монарха при вступлении в город. Также не захотел он и говорить с посланниками неаполитанских властей, не отвечал и на приветственные клики населения. Со всем своим войском Людовик прошел прямиком к Кастель-Нуово, оставляя позади себя лишь уныние и страх. Первым повелением, которым отметил он свое вступление в столицу, было немедленно сжечь донну Канцию, хотя кара над нею и была отложена до родов. Ее, как и остальных, привезли на повозке на площадь Сант-Элиджо и бросили в костер. Молодая королевская камеристка, чью прелесть не омрачили страдания, нарядилась как на праздник и до последнего издыхания своего улыбалась с бесшабашной веселостью, насмешничала над палачами и посылала воздушные поцелуи в толпу.
Несколько дней спустя по приказу короля арестован был Годфруа де Марсан, граф Сквилачче, верховный адмирал королевства. Людовик пообещал сохранить ему жизнь при условии, что тот поможет ему захватить своего родича Корадо Катанцаро, также участвовавшего в заговоре против принца Андрея. И верховный адмирал купил свое помилование ценою подлого предательства и даже не побоялся отправить к Конраду собственного сына, дабы уговорить его вернуться в столицу. Несчастного по прибытии выдали королевским палачам, которые и четвертовали его на колесе, утыканном бритвами. Эти жестокие зрелища не только не усмирили королевский гнев; кажется, они озлобили короля еще больше. Что ни день, новые доносы приводили к новым казням, тюрьмы переполнились подсудимыми, а Людовик свирепствовал со все возрастающим запалом. Скоро люди стали опасаться, что с целым городом, а то и страной он поступит так, словно все и каждый приложили руку к убийству принца Андрея. Неаполитанцы возроптали против столь варварского владычества, и взоры их вновь обратились к королеве-изгнаннице. Баронам против воли пришлось присягнуть в верности новому сеньору, и, когда настал черед графов ди Сан-Северино, они отказались явиться к венгерскому королю все вместе, ибо опасались какой-нибудь бесчестной уловки с его стороны. Укрепившись в Салерно, они отправили к Людовику своего брата, архиепископа Руджеро, выяснить, какую участь король им готовит. Людовик Венгерский принял архиепископа c необыкновенной пышностью, назначил своим приближенным советником и протонотарием королевства. Тогда пред очи его осмелились явиться Роберто ди Сан-Северино и Руджеро, граф Кьярамонте. Принеся ему присягу, они тотчас же удалились в свои владения. Остальные бароны последовали их примеру и, пряча недовольство под личиной почтения, стали дожидаться благоприятного момента, чтобы сбросить с себя чужеземное иго.